Александр Сергеевич Пушкин. "И. И. Пущину", "Во глубине сибирских руд", "19 октября", «И память Каменки любя...». "Капитанская дочка" читать онлайн, история создания повести

Александр Сергеевич Пушкин — какое знакомое и родное имя! Имя, которое ассоциируется прежде всего с понятием свободы, веселья, оптимизма. Выражая чувства всех читателей и почитателей таланта Пушкина, «солнца русской поэзии», как назвал его Владимир Фёдорович Одоевский, другой великий русский поэт Александр
Александрович Блок писал: «Наша память храпит с малолетства весёлое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. ...Это
лёгкое имя: Пушкин».

На долю этого самого вольнолюбивого поэта, самозабвенно вос-
певавшего свободу, выпало немало горьких минут в ссылке, вда-
ли от друзей, единомышленников, родных. Это были две ссылки,
в которые его отправило царское правительство, не желавшее рас-
пространения произведений непокорного гения. Первая — южная
ссылка и вторая — ссылка в Михайловское, последовавшая сразу
вслед за первой.

В период южной ссылки литературная слава Пушкина постоян-
но росла. Каждое новое произведение вызывало живейший отклик.
По всей стране ходили его запретные «вольные стихи». Царь Але-
ксандр I и его окружение всё насторожённее следили за ним. В дру-
жеском стихотворном послании «К Языкову» Пушкин пишет:

 

Но злобно мной играет счастье:

Давно без крова я ношусь,

Куда подует самовластье;

Уснув, не знаю, где проснусь.

Всегда гоним, теперь в изгнанье,

Влачу закованные дни...

В июне 1824 года Пушкина с юга, из Одессы, по непосредствен-
ному распоряжению царя, ссылают в Новоржевский уезд Псков-
ской губернии, в имение его матери — вотчину Ганнибалов село

 

Михайловское. «В присутствии
псковского губернатора кол-
лежский секретарь Александр
Пушкин дал подписку о том,
что он обязуется жить безотлуч-
но в поместье родителя своего,
вести себя благонравно, не зани-
маться никакими неприличны-
ми сочинениями и суждениями,
предосудительными и вредны-
ми общественной жизни, и не
распространять оных никуда».

Над поэтом был установлен двойной надзор: со стороны церков-
ной власти за ним должен был следить настоятель Святогорского
монастыря, со стороны светской — отец поэта Сергей Львович.

 

Михайловское особо дорого памятью о Пушкине. Здесь до сих
пор всё связано с ним. Вопреки заточеныо, о котором сам поэт гово-
рил: «В глуши, во мраке заточепья»,— наступает пора расцвета его
духовных и творческих сил. В эти годы Пушкин написал свыше ста
лирических стихотворений, множество политических эпиграмм,
историческую драму «Борис Го-
дунов», «деревенские» главы
романа в стихах «Евгений Оне-
гин». Здесь поэт после долгих
лет разлуки встретился со сво-
ими лицейскими друзьями Де-
львигом и Пущиным, здесь по-
знакомился с Анной Петровной
Кери, которой посвятил одно из
лучших лирических стихотворе-
ний — «Я помню чудное мгно-
венье...», здесь, как в детстве,

рядом с ним была его любимая
няня — Арина Родионовна.
Тема дружбы в поэзии Пушкина
достигает новой глубины, попол-
няется вольнолюбивая лирика,
вся поэзия становится удиви-
тельно проникновенной.

 

В летнюю пору Пушкин
просыпался рано и, сойдя с бал-
кона своего дома, по старым де-
ревянным ступеням спускался
с холма к неширокой, прозрач-
ной, студёной реке Сороти. Быстро доплывал до другого берега
и возвращался. На завтрак Арина Родионовна приносила в каби-
нет кофе и простую деревенскую еду — яйца всмятку, масло, чёр-
ный хлеб, печёный картофель, который поэт особенно любил.

Зимой принимал ледяную ванну. Всё утро и день посвящал ли-
тературным занятиям. Обедал поздно. Нередко, прервав занятия,
на коне или пешком совершал далёкие прогулки. А в долгие зим-
ние вечера единственным развлечением служили книги да сказ-
ки и песни няни. «Вечером слушаю сказки,— писал он брату,—
и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания.
Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»

Однако рядом с внешне неприглядным, тоскливым существо-
ванием в глуши для Пушкина шла другая жизнь — напряжённая,
творческая. Она укрепляла силы, бодрила, давала удовлетворе-
ние и радость. Пушкин об этом времени говорил: «Поэзия спасла
меня, и я воскрес душой». Кроме того, в своём михайловском зато-
чении, как и в период южной ссылки, Пушкин жил напряжённой
интеллектуальной жизнью передового человека того времени.

 

Недалеко от Михайловского, в селе Тригорском, жила поме-
щица П. А. Осипова со своими дочерями. Пушкин почти ежеднев-
но бывал в Тригорском. Девушки бросали работу, фортепьяно,
книжки, бежали навстречу по-
эту, и начинались весёлые игры,
забавные рассказы. Он пишет де-
вушкам альбомные стихи, ино-
гда полушутливые любовные
признанья.

По ссылка Пушкина тяготи-
ла, в его жизни было мало свет-
лых дней. В январский день

1825 года кибитка Пущина,
прыгая на ухабах, подъехала
к Михайловскому. На крыльце
Пущин увидел Пушкина, босо-
го, в одной рубашке, со вски-
нутыми вверх руками. Пущин
схватил поэта в охапку и вта-
щил в комнату. «Смотрим друг
на друга, целуемся, молчим».

 

Друзья, не видевшиеся
пять лет, не могли наговорить-
ся. Пушкин рассказывал другу
об Одессе, о своей деревенской
жизни, о литературных занятиях. Затем прочёл отрывки из своих
сочинений. Поэт живо интересовался, что о нём говорят в обще-
стве. «На это я ему ответил,— вспоминал Пущин,— что читающая
наша публика благодарит его за всякий литературный подарок,
что стихи его приобрели народность по всей России».

Настала ночь. Ямщик подал лошадей. Было три часа ночи.
Пушкин стоял со свечкой на крыльце. Сани тронулись. «Прощай,
друг!» — услышал Пущин. Больше им никогда не пришлось сви-
деться. Вскорости Пущин был сослан на долгие годы по делу де-
кабристов.

В декабре 1825 года вышла в свет книга «Стихотворения
Александра Пушкина». Пессимизм, отчаяние ему были чужды,
и Пушкин создаёт знаменитую «Вакхическую¹ песню» — гимн
любви, радости, поэзии, разуму, в которой есть такие строки:

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

В конце декабря 1825 года до Пушкина дошла весть о восста-
нии декабристов против царя Николая I в Петербурге. Поэт уни-
чтожает свои записки, которые могли бы, если б их обнаружили,
дать правительству дополнительный обвинительный материал

¹

¹ Вакхический — относящийся к культу бога вина и веселья Вакха;
связанный с безудержным весельем. Вакхические песни — воспева-
ющие веселье, земные радости, любовь.

о многих друзьях. В. А. Жуковский писал поэту в апреле 1826 го-
да: «В бумагах каждого из действовавших [то есть декабристов]
находятся стихи твои».

В июле 1826 года по приговору Верховного уголовного суда
были повешены пять декабристов: К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель,
П. Г. Каховский, С. И. Муравьёв-Алостол, М. П. Бестужев-Рюмин.
Со всеми Пушкин был знаком. Сохранился рисунок поэта: висели-
ца, пять повешенных фигур и начало фразы: «Ия бы мог...».

В сентябре 1826 года молодой император Николай I прика-
зал Пушкину приехать в Москву «в своём экипаже свободно... не
в виде арестанта». Михайловская ссылка А. С. Пушкина закончи-
лась, он перестал быть ссыльным, но свободы для него по-прежне-
му не было: цензором его произведений стал сам царь, который
больше не отпускал поэта от себя. Единственное, что разрешалось
«свободному» Пушкину,— время от времени брать отпуск для по-
ездки в деревню.

 

Пушкин посещал Михайловское трижды. Весной и осенью
1835 года он провёл в деревне по нескольку дней в надежде пора-
ботать. Но работать не мог — одолевали тревоги, заботы. А ран-
ней весной 1836 года Пушкин привёз в Святогорский монастырь
тело своей матери, чтобы похоронить на
родовом кладбище Ганнибалов. После
похорон матери Пушкин недолго задер-
жался в деревне, перед отъездом поэт
купил в Святогорском монастыре, рядом
с могилой матери, место для себя.

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,

Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.

Не прошло и года, как на этом месте
похоронили и А. С. Пушкина.

Вопросы и задания

1. Что нового вы узнали об А. С. Пушкине из статьи о его пребы-
вании в Михайловском? Изменилось ли ваше представление
о Пушкине как поэте и человеке после её прочтения? Самосто-
ятельно подберите дополнительный материал об этом периоде
биографии поэта, оформите его в виде реферата или электрон-
ной презентации, представьте его одноклассникам.

2.    Подготовьте выразительное чте-
ние ваших любимых стихотворений
А. С. Пушкина или отрывков из его
произведений, расскажите, чем они
вас привлекают.

 

3.    Рассмотрите портреты А. С. Пушки-
на работы художников В. А. Тропини-
на, О. А. Кипренского и Н. И. Уткина
и сопоставьте их с воспоминаниями
современников поэта о нём. Каким
предстаёт перед вами Пушкин? Что
подчеркнули художники в его внеш-
ности? Какой портрет вам нравится
больше и почему?

 

Цитатная подсказка
«С первого взгляда наружность его казалась невзрачною.
Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица.
Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задум-
чивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых
потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождающих его речь,
была сдержанность светского благовоспитанного человека. Лучше
всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кип-
ренского... У него было небольшое лицо
и прекрасная, пропорциональная лицу
голова, с негустыми кудрявыми волоса-
ми» (Иван Александрович Гончаров, пи-
сатель).

«Как теперь вижу его, живого, про-
стого в обращении... очень подвижного...
с великолепными большими, чистыми
и ясными глазами, в которых, казалось,
отражалось всё прекрасное в природе,
с белыми, блестящими зубами, о кото-
рых он очень заботился... Он вовсе не
был смугл, ни черноволос, как утвер-
ждают некоторые, а был вполне бело-
кож с вьющимися волосами каштаново-
го цвета... Черты лица у него были приятные, и общее выражение
очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож без-
укоризненно» (Михаил Владимирович Юзефович, приятель Льва
Пушкина, археолог).

«Пушкин был невысок ростом, шатен¹⁷, с сильно вьющимися
волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательно-
сти... Это были особые, поэтические, задушевные глаза, в которых
отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою
великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь
ни у кого не видала» (Вера Александровна Нащокина, жена друга
А. С. Пушкина).

Узнаём о тайнах художественного слова

О лирике и лирическом герое
Лирика — один из основных родов литературы наряду с драмой
и эпосом. Название рода происходит от греческого слова 1упков —
произносимый под звуки лиры (струнного музыкального инстру-
мента), музыкальный, волнующий. В лирике воплощаются самые
глубокие, задушевные переживания личности, вызывающие у чи-
тателя обязательное чувство сопереживания, выражаемые чаще
всего в стихотворной форме. Лирика отражает жизнь при помощи
изображения определённых состояний, мыслей, чувств, впечатле-
ний и переживаний человека, вызванных теми или иными обсто-
ятельствами. В центре художественного внимания лирического
произведения находится образ-переживание лирического героя,
собственное «я» поэта. Лирический герой не является полным от-
ражением автора, хотя может быть ему очень близким.

Обратимся к виртуальному словарю

Лирика (греч. 1уНко8) — это один из основных родов литерату-
ры, отражающий жизнь при помощи изображения отдельных со-
стояний, мыслей, чувств, впечатлений и переживаний человека,
вызванных теми или иными обстоятельствами.

Лирический герой — персонаж лирического произведения, одна
из форм проявления сознания автора, образ поэта, выражающий
его мысли и чувства, но не равный его реальной личности.

Характерные особенности лирики — стихотворная форма,
ритмичность, отсутствие сюжета, небольшой размер, ясное отра-
жение переживаний лирического героя.

В лирических произведениях часто используются описания
природы, вещей, интерьера, которые служат средством раскрытия

внутреннего мира человека, много средств художественной выра-
зительности: эпитетов, метафор, сравнений.

К лирике относятся стихотворение, сонет, ода, романс, элегия,
послание.

Обратимся к виртуальному словарю

Послание (греч. epistole) — литературный жанр в поэзии
и публицистике; стихотворное произведение, написанное в фор-
ме письма или обращения к какому-нибудь лицу (лицам).

Изучая лирику А. С. Пушкина, вы изучали стихотворения
поэта, в этом году вы познакомитесь с жанром стихотворения-
послания — произведением, написанным в форме письма или об-
ращения. Послание — самый любимый жанр Пушкина начиная
с лицейского периода. Известны многочисленные послания поэта
к учителям, другим поэтам, друзьям. В обращениях к друзьям
(«Товарищам», «В альбом Пущину», «Кюхельбекеру») очень ча-
сто звучит тема Лицея, которая встречается и в более поздних сти-
хотворениях поэта.

Жанру послания Пушкин придаёт особое значение, поскольку
здесь меньше всего действуют литературные влияния и традиции
и можно быть совершенно свободным в выборе языковых средств.
В жанре послания Пушкин, как всегда, шёл собственным путём.
Послание у Пушкина не только свободный жанр, но и наиболее
лирический: оно полно искренних признаний, признаний души.

Вопросы и задания

1.    Дайте определение лирики как литературного рода, назовите её
характерные признаки, перечислите известные вам лирические
жанры.

2.    Расскажите о послании как лирическом жанре. Почему для
А. С. Пушкина жанр послания был самым любимым?

Пришло время читать

И. И. Пущину

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный.

Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

 

Молю святое провиденье¹⁸:

Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье!

Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!

(1826)

Во глубине сибирских руд
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

(1827)

Вам, любознательные!

Ответ на послание Пушкина

Стихотворение «Во глубине сибирских руд...» распространи-
лось в списках. А. С. Пушкин передал его А. Г. Муравьёвой, отъ-
езжавшей из Москвы к мужу-декабристу на каторгу в начале ян-
варя 1827 года.

Известен стихотворный ответ А. И. Одоевского на послание
А. С. Пушкина:

Струи вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись наши руки,

Но лишь оковы обрели.

Но будь спокоен, бард: цепями,

Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.

Наш скорбный труд не пропадёт:

Из искры возгорится пламя,

И просвещенный наш народ
Сберётся под святое знамя.

Мечи скуём мы из цепей
И вновь зажжём огонь свободы,

И с нею грянем на царей.

И радостно вздохнут народы.

19 октября¹

Роняет лес багряный свой убор.

Сребрит мороз увянувшее поле.

Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку.

Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать весёлых много лет.

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.
—

¹ 19 октября — день основания Царскосельского лицея, постоянно от-
мечавшийся лицеистами первого выпуска.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

 

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души.

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков¹⁹, счастливец с первых дней.
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:

Всё тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай просёлочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,

Для всех чужой, как сирота бездомный,

Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришёл, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг²⁰ мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

 

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные пас радуют мечты...

Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.

Скажи, Вильгельм²¹, не то ль

и с нами было.

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора и мне... пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!

 

О сколько слёз и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

Пируйте же, пока ещё мы тут!

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея.

Мы близимся к началу своему...

Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придётся одному?

Несчастный друг!¹ средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой.

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой...

Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведёт,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провёл без горя и забот.

Обдумываем прочитанное, делимся впечатлениями

1.    Какие картины возникали в вашем воображении, когда вы чита-
ли стихотворение А. С. Пушкина «И. И. Пущину»? Каковы ваши
впечатления от его первого чтения?

2.    Внимательно перечитав первую строфу стихотворения «И. И. Пу-
щину», определите, благодаря каким художественным средствам
передаёт поэт отношение к своему другу. Как он рисует своё соб-
ственное состояние поэта-невольника? Подумайте, на какие слова
следует поставить логическое ударение при чтении этой строфы?

3.    Перечитав вторую строфу, скажите, как изменились жизненные
обстоятельства каждого из друзей. О чём вынужден молить про-
виденье Пушкин? На что он надеется? Раскройте смысл мета-
форы «лучом лицейских ясных дней». Установите, какие слова
соединяют первую и вторую строфы. С каким настроением нуж-
но читать вторую строфу?

¹ Пережил всех товарищей по выпуску А. М. Горчаков, умерший в воз-
расте 84 лет.

4.    Приведите доказательства того, что жанр стихотворения
«И. И. Пущину» — дружеское послание.

5.    Подготовьте выразительное чтение стихотворения «И. И. Пущи-
ну», по желанию выучите наизусть.

6.    О чём вы думали и что чувствовали, когда читали стихотворе-
ние А. С. Пушкина «Во глубине сибирских руд...»? Поняли ли
вы, что жанр этого стихотворения — тоже послание? Какие сло-
ва свидетельствуют об этом? В чём отличие этого послания от
послания И. И. Пущину?

7.    Как вы себе представляете край изгнанников: «сибирские ру-
ды», «мрачное подземелье» и «каторжные норы», «оковы»,
«темницы»?

8.    Что противопоставляется изображению темниц? Какие чувства
помогут невольникам перенести тяготы заключения?

9.    Раскройте роль эпитетов «гордое терпенье», «скорбный труд»,
«высокое стремленье». Какое переносное значение имеют сло-
ва оковы, темницы? С какой целью поэт заменяет слово шпага,
личное оружие офицеров, которое у них отобрали при разжало-
вании, на слово меч? Какова роль в стихотворении слов, кото-
рые употребляются чаще всего в высоком стиле: любовь, дру-
жество, глас, падут?

10.    Каким предстаёт лирический герой стихотворения «Во глубине
сибирских руд...»? Что общего он имеет с самим поэтом?

11.    Какова, по вашему мнению, идея стихотворения «Во глубине си-
бирских руд...» и каково его главное настроение?

12.    Подготовьте выразительное чтение стихотворения «Во глубине
сибирских руд...», по желанию выучите наизусть.

13.    Лицей навсегда остался в памяти Пушкина как колыбель воль-
номыслия и свободолюбия, как «лицейская республика», спло-
тившая лицеистов в «святое братство». Выпускники Лицея
постановили ежегодно собираться 19 октября, в день его тор-
жественного открытия в 1811 году. В годы, когда А. С. Пушкин
был в ссылке и не мог в день годовщины быть вместе с това-
рищами, он присылал собравшимся своё приветствие. Не стал
исключением и 1825 год: поэт обращается к лицейским друзьям
с большим посланием — стихотворением «19 октября». Какие
чувства вы испытали при его чтении? Что вы узнали о товари-
щах Пушкина? Что нового открыли для себя в личности поэта?

14.    Определите идею стихотворения «19 октября», выделите в нём
смысловые части, составьте и запишите цитатный план к нему.

15.    В стихотворении «19 октября» есть строки, которые стали
афоризмами: «Печален я: со мною друга нет», «Друзья мои!

Прекрасен наш союз», «Служенье муз не терпит суеты; прекрас-
ное должно быть величаво». Выберите один из этих афоризмов
и раскройте его смысл в небольшом сочинении-эссе²².

Узнаём о тайнах художественного слова

Из истории создания повести А. С. Пушкина
«Капитанская дочка»

Повесть «Капитанская дочка», опубликованная в 1836 году, за
месяц до гибели А. С. Пушкина,— последнее произведение писа-
теля. Путь к нему Пушкин начал с того момента, когда заинте-
ресовался историей самого крупного события эпохи императрицы
Екатерины II — крестьянского бунта под предводительством Еме-
льяна Пугачёва 1773-1774 годов. Ещё находясь в ссылке в Ми-
хайловском, Пушкин просит брата Льва Сергеевича прислать ему
биографию Пугачёва, а с середины 1832 года царём А. С. Пушки-
ну была предоставлена возможность ознакомиться с секретными
материалами о восстании и действиях властей по его подавлению
в семейных архивах и частных собраниях. В его «Архивных тет-
радях» сохранились копии именных указов и писем Пугачёва, вы-
писки из донесений о боевых действиях с отрядами Пугачёва. Так
неожиданно для себя и своих читателей А. С. Пушкин становится
первым исследователем событий крестьянской войны, а её вождь
и вдохновитель оказывается в центре литературных и научно-ис-
следовательских интересов Пушкина.

В 1833 году Пушкин совершает поездку в те места Повол-
жья и Приуралья, где происходило восстание, чтобы встретиться
с очевидцами событий. Оп посещает Казань, Симбирск, Оренбург,
Уральск, Бердскую слободу, беседует с современниками и свидете-
лями восстания, записывает рассказы и песни о его предводителе.

Обратимся к виртуальному словарю

Повесть — эпический жанр, художественное повествователь-
ное произведение, по характеру построения сходное с романом, но
меньше по объёму.

Из материалов о бунте сложилась «История Пугачёва», по тре-
бованию царя названная позже «Историей Пугачёвского бунта».
В ней Пушкин писал: «Уральские казаки (особливо стары люди)
доныне привязаны к памяти Пугачёва. “Грех сказать,— говорила
мне 80-летпяя казачка,— на него мы не жалуемся; он нам зла не
сделал”.— “Расскажи мне,— говорил я Д. Пьянову,— как Пуга-
чёв был у тебя посажёным отцом²³?”.— “Он для тебя Пугачёв,— от-
вечал мне сердито старик,— а для меня он был великий государь
Пётр Фёдорович²⁴”».

Когда исторический материал был собран и освоен, Пушкин
обратился к работе над давно задуманной повестью о дворянах,
попавших в круговорот крестьянского восстания, и о его предво-
дителе — Пугачёве. Назвал писатель своё произведение «Капитан-
ская дочка». Почему повесть названа в честь героини, вы узнаете,
прочитав это произведение.

Пришло время читать

Капитанская дочка

(Избранные главы)

Береги честь смолоду.

Пословица

Глава I

Сержант гвардии^{25 26}

—    Был бы гвардии он завтра ж капитан.

—    Того не надобно; пусть в армии послужит.

—    Изрядно сказано! пускай его потужит...

Да кто его отец?

Княжнин²³

Отец мой, Андрей Петрович Гринёв, в молодости своей слу-
жил при графе Минихе²⁷ и вышел в отставку премьер-майором²⁸
в 17... году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где
и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного та-
мошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои бра-
тья и сёстры умерли во младенчестве.

Матушка была ещё мною брюхата, как уже я был записан
в Семёновский полк сержантом^{29 30}, по милости майора гвардии кня-
зя Б., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чая-
ния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следова-
ло о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось.
Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитыва-
лись мы не по-нонешиему. С пятилетнего возраста отдан я был на
руки стремянному²⁷ Савельичу, за трезвое поведение пожалованно-
му мне в дядьки³¹. Под его надзором на двенадцатом году выучил-
ся я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзо-
го кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье
Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом
вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Саве-
льичу. «Слава Богу,— ворчал он про себя,— кажется, дитя умыт,
причёсан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги
и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своём был парикмахером, потом в Пруссии
солдатом, потом приехал в Россию <...> Он был добрый малый, но
ветрен и беспутен до крайности <...> Мы тотчас поладили, и хотя
по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немец-
ки и всем наукам, но он предпочёл наскоро выучиться от меня
кое-как болтать по-русски,— и потом каждый из нас занимался
уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не
желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

<...> Батюшка пошёл в мою комнату. В это время Бопре спал
на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать,
что для меня выписана была из Москвы географическая карта.
Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла

меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из неё змей
и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошёл в то
самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй
Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дёрнул
меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосто-
рожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было
привстать и не мог: несчастный француз был мёртво пьян. Семь
бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вы-
толкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной
радости Савельича. Тем и кончилось моё воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовы-
ми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут
судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье,
а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна чи-
тал Придворный календарь¹, ежегодно им получаемый. Эта книга
имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он
её без особенного участия, и чтение это производило в нём всегда
удивительное волнение жёлчи. Матушка, знавшая наизусть все
его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу
как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не
попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он
случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал
уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь,
изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-пору-
чик!.. Ои у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орде-
нов кавалер!.. А давно ли мы...». Наконец батюшка швырнул ка-
лендарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую
ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколь-
ко лет Петруше? »

— Да вот пошёл семнадцатый годок,— отвечала матушка.—
Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Наста-
сья Герасимовна, и когда ещё...

«Добро,— прервал батюшка,— пора его в службу. Полно ему
бегать по девичьим да лазить на голубятни •>.

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что
она уронила ложку в кастрюльку и слёзы потекли по её лицу.
Напротив того, трудно описать моё восхищение. Мысль о службе

¹ Придворный календарь (годы издания 1735—1917), помимо календар-
ных и других сведений, содержал списки высших военных и граждан-
ских чинов, роспись дворцовых приёмов и пр.

сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петер-
бургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по
мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откла-
дывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Нака-
нуне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему
моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

—    Не забудь, Андрей Петрович,— сказала матушка,— покло-
ниться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит
Петрушу своими милостями.

—    Что за вздор! — отвечал батюшка нахмурясь.— К какой ста-
ти стану я писать к князю Б.?

—    Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Пет-
руши.

—    Ну, а там что?

—    Да ведь начальник Петрушин — князь Б. Ведь Петруша за-
писан в Семёновский полк.

—    Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Пе-
тербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать
да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет
лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Запи-
сан в гвардии! Где его пашпорт? Подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в её шкатулке
вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его ба-
тюшке дрожащею рукою. Батюшка прочёл его со вниманием, по-
ложил перед собою на стол и начал своё письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж
не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двига-
лось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в од-
ном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот
тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу
и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо весёлой
петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и от-
далённой. Служба, о которой за минуту думал я с таким востор-
гом, показалась мне тяжким несчастьем. Но спорить было нече-
го! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная
кибитка; уложили в неё чемодан, погребец с чайным прибором
и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего ба-
ловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне:
«Прощай, Пётр. Служи верно, кому присягнёшь; слушайся на-
чальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся;

от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье
снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь
моё здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня
заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем
и отправился в дорогу, обливаясь слезами.

<...>

Глава II
Вожатый

Сторона ль моя, сторонушка,

Сторона незнакомая!

Что не сам ли я на тебя зашёл,

Что не добрый ли да меня конь завёз:
Завезла меня, доброго молодца,
Прытость, бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая.

Старинная песня

Дорожные размышления мои были не очень приятны. Про-
игрыш мой, по тогдашним ценам, был немаловажен. Я не мог не
признаться в душе, что поведение моё в симбирском трактире было
глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Всё это
меня мучило. Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня,
и молчал, изредка только покрякивая. Я непременно хотел с ним
помириться и не знал, с чего начать. Наконец я сказал ему: «Ну,
ну, Савельич! полно, помиримся, виноват; вижу сам, что виноват.
Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел. Обещаюсь вперед ве-
сти себя умнее и слушаться тебя. Ну, не сердись; помиримся».

— Эх, батюшка Пётр Аидреич! — отвечал он с глубоким вздо-
хом.— Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как
мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех по-
путал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то:
зашёл к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь
я на глаза господам? Что скажут они, как узнают, что дитя пьёт
и играет.

Чтоб утешить бедного Савельича, я дал ему слово впредь без
его согласия не располагать ни одною копейкою. Он мало-помалу
успокоился, хотя всё ещё изредка ворчал про себя, качая головою:
«Сто рублей! легко ли дело!».

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня про-
стирались печальные пустыни, пересечённые холмами и оврага-
ми. Всё покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по
узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими
санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец,
сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь
ли воротиться? ».

—    Это зачем?

—    Время ненадёжно: ветер слегка подымается; вишь, как он
сметает порошу.

—    Что ж за беда!

—    А видишь там что? (Ямщик указал кнутом на восток.)

—    Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба.

—    А вон-вон: это облачко.

Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое
принял было сперва за отдалённый холмик. Ямщик изъяснил
мне, что облачко предвещало буран.

Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали
ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал
воротиться. Но ветер показался мне не силён; я понадеялся добрать-
ся заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее.

Ямщик поскакал; но всё поглядывал на восток. Лошади бе-
жали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее.
Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась,
росла и постепенно облегала небо. Пошёл мелкий снег — и вдруг
повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгнове-
ние тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло. «Ну,
барин,— закричал ямщик,— беда: буран!..»

Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь. Ветер выл
с такой свирепой выразителыюстию, что казался одушевлённым;
снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро ста-
ли. «Что же ты не едешь?» — спросил я ямщика с нетерпением.
«Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка,— невесть и так
куда заехали: дороги нет, и мгла кругом». Я стал было его бранить.
Савельич за него заступился: «И охота было не слушаться,— гово-
рил он сердито,— воротился бы на постоялый двор, накушался бы
чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее.
И куда спешим? Добро бы на свадьбу!». Савельич был прав. Делать
было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб.
Лошади стояли, понуря голову и изредка вздрагивая. Ямщик хо-
дил кругом, от нечего делать улаживая упряжь. Савельич ворчал;
я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жила или
дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения ме-
тели... Вдруг увидел я что-то чёрное. «Эй, ямщик! — закричал я,—
смотри: что там такое чернеется?» Ямщик стал всматриваться.

«А Бог знает, барии,— сказал он, садясь на своё место,— воз не
воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или
волк, или человек». Я приказал ехать на незнакомый предмет, ко-
торый тотчас и стал подвигаться нам навстречу. Через две минуты
мы поровнялись с человеком. «Гей, добрый человек! — закричал
ему ямщик.— Скажи, не знаешь ли, где дорога?»

—    Дорога-то здесь; я стою на твёрдой полосе,— отвечал дорож-
ный,— да что толку?

—    Послушай, мужичок,— сказал я ему,— знаешь ли ты эту
сторону? Возьмёшься ли ты довести меня до ночлега?

—    Сторона мне знакомая,— отвечал дорожный,— слава Богу,
исхожена и изъезжена вдоль и поперёк. Да вишь какая погода:
как раз собьёшься с дороги. Лучше здесь остановиться да пере-
ждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдём до-
рогу по звёздам.

Его хладнокровие ободрило меня. Я уж решился, предав себя
Божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел
проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну, слава Богу, жило не-
далеко; сворачивай вправо да поезжай».

—    А почему ехать мне вправо? — спросил ямщик с неудоволь-
ствием.— Где ты видишь дорогу? Небось, лошади чужие, хомут
не свой, погоняй не стой.— Ямщик казался мне прав. «В самом
деле,— сказал я,— почему думаешь ты, что жило недалече?» —
«А потому, что ветер оттоле потянул,— отвечал дорожный,—
и я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко». Сметливость
его и тонкость чутья меня изумили. Я велел ямщику ехать. Ло-
шади тяжело ступали по глубокому снегу. Кибитка тихо подвига-
лась, то въезжая на сугроб, то обрушаяеь в овраг и переваливаясь
то на одну, то на другую сторону. Это похоже было на плавание
судна по бурному морю. Савельич охал, поминутно толкаясь о мои
бока. Я опустил циновку, закутался в шубу и задремал, убаюкан-
ный пением бури и качкою тихой езды.

Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в ко-
тором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю³² с ним
странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня:
ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться
суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам.

Я находился в том состоянии чувств и души, когда существен-
ность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видени-
ях первосония. Мне казалось, буран ещё свирепствовал и мы ещё

блуждали по снежной пустыне... Вдруг
увидел я ворота и въехал на барский
двор нашей усадьбы. Первою мыслию
моею было опасение, чтоб батюшка не
прогневался на меня за невольное воз-
вращение под кровлю родительскую и не
почёл бы его умышленным ослушанием.
С беспокойством я выпрыгнул из кибит-
ки и вижу: матушка встречает меня на
крыльце с видом глубокого огорчения.
«Тише,— говорит она мне,— отец болен
при смерти и желает с тобою простить-
ся». Поражённый страхом, я иду за нею
в спальню. Вижу, комната слабо освеще-
на; у постели стоят люди с печальными
лицами. Я тихонько подхожу к постеле;
матушка приподымает полог и говорит:
«Андрей Петрович, Петруша приехал;
он воротился, узнав о твоей болезни;
благослови его». Я стал на колени и устремил глаза мои на боль-
ного. Что ж?.. Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик
с чёрной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении
оборотился к матушке, говоря ей: «Что это значит? Это не батюш-
ка. И с какой мне стати просить благословения у мужика?» —
«Всё равно, Петруша,— отвечала мне матушка,— это твой поса-
жёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит...»
Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор
из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не
мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела
и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня
кликал, говоря: «Не бойсь, подойди под моё благословение...».
Ужас и недоумение овладели мною... И в эту минуту я проснулся;
лошади стояли; Савельич дёргал меня за руку, говоря: «Выходи,
сударь: приехали».

 

—    Куда приехали? — спросил я, протирая глаза.

—    На постоялый двор. Господь помог, наткнулись прямо на
забор. Выходи, сударь, скорее да обогрейся.

Я вышел из кибитки. Буран ещё продолжался, хотя с мень-
шею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встре-
тил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввёл меня в горницу,
тесную, но довольно чистую; лучина освещала её. На стене висела
винтовка и высокая казацкая шапка.

Хозяин, родом яицкий казак, казался мужик лет шестидеся-
ти, ещё свежий и бодрый. Савельич внёс за мною погребец, по-
требовал огня, чтоб готовить чай, который никогда так не казался
мне нужен. Хозяин пошёл хлопотать.

—    Где же вожатый? — спросил я у Савельича. «Здесь, ваше
благородие»,— отвечал мне голос сверху. Я взглянул па пола-
ти и увидел чёрную бороду и два сверкающие глаза. «Что, брат,
прозяб?» — «Как не прозябнуть в одном худеньком армяке! Был
тулуп, да что греха таить? заложил вечор у целовальника¹: мороз
показался не велик». В эту минуту хозяин вошёл с кипящим са-
моваром; я предложил вожатому нашему чашку чаю; мужик слез
с полатей. Наружность его показалась мне замечательна: он был
лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бо-
роде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бега-
ли. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское.
Волоса были обстрижены в кружок; на нём был оборванный ар-
мяк и татарские шаровары. Я поднёс ему чашку чаю; он отведал
и поморщился. «Ваше благородие, сделайте мне такую милость,—
прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питьё».
Я с охотой исполнил его желание. Хозяин вынул из ставца² штоф³
и стакан, подошёл к нему и, взглянув ему в лицо: «Эхе,— ска-
зал он,— опять ты в нашем краю! Отколе Бог принёс?». Вожатый
мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал,
конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну,
а что ваши?».

—    Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказатель-
ный разговор.— Стали было к вечерне звонить, да попадья не ве-
лит: поп в гостях, черти на погосте.

—    Молчи, дядя,— возразил мой бродяга,— будет дождик,
будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он
мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит. Ваше бла-
городие! за ваше здоровье! — При сих словах он взял стакан, пе-
рекрестился и выпил одним духом. Потом поклонился мне и воро-
тился на полати.

Я ничего не мог тогда попять из этого воровского разговора;
но после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска,
в то время только что усмирённого после бунта 1772 года. Саве-
льич слушал с видом большого неудовольствия. Он посматривал

¹

¹    Целовальник (устар.) — продавец вина в питейных домах, кабаках.

²    Ставец (устар.) — высокий шкаф для посуды.

³    Штоф — бутыль (объёмом 1/10 ведра, примерно 1,3 л).

с подозрением то иа хозяина, то на вожатого. Постоялый двор,
или, по-тамошнему, умёт, находился в стороне, в степи, далече от
всякого селения, и очень походил на разбойническую пристань.
Но делать было нечего. Нельзя было и подумать о продолжении
пути. Беспокойство Савельича очень меня забавляло. Между
тем я расположился ночевать и лёг на лавку. Савельич решился
убраться па печь; хозяин лёг на полу. Скоро вся изба захрапела,
и я заснул как убитый.

Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утих-
ла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозри-
мой степи. Лошади были запряжены. Я расплатился с хозяином,
который взял с нас такую умеренную плату, что даже Савельич
с ним не заспорил и не стал торговаться по своему обыкновению,
и вчерашние подозрения изгладились совершенно из головы его.
Я позвал вожатого, благодарил за оказанную помочь и велел Са-
вельичу дать ему полтину на водку. Савельич нахмурился. «Пол-
типу на водку! — сказал он,— за что это? За то, что ты же изво-
лил подвезти его к постоялому двору? Воля твоя, сударь: нет у пас
лишних полтин. Всякому давать на водку, так самому скоро при-
дётся голодать». Я не мог спорить с Савельичем. Деньги, по моему
обещанию, находились в полном его распоряжении. Мне было до-
садно, однако ж, что не мог отблагодарить человека, выручившего
меня если не из беды, то по крайней мере из очень неприятного
положения. «Хорошо,— сказал я хладнокровно,— если не хочешь
дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья. Он одет
слишком легко. Дай ему мой заячий тулуп».

—    Помилуй, батюшка Пётр Андреич! — сказал Савельич.—
Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьёт, собака, в первом
кабаке.

—    Это, старинушка, уж не твоя печаль,— сказал мой бродя-
га,— пропыо ли я, или нет. Его благородие мне жалует шубу со
своего плеча: его на то барская воля, а твоё холопье дело не спо-
рить и слушаться.

—    Бога ты не боишься, разбойник! — отвечал ему Савельич
сердитым голосом.— Ты видишь, что дитя ещё не смыслит, а ты
и рад его обобрать, простоты его ради. Зачем тебе барский тулуп-
чик? Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища.

—    Прошу не умничать,— сказал я своему дядьке,— сейчас
неси сюда тулуп.

—    Господи владыко! — простонал мой Савельич.— Заячий
тулуп почти новёшенький! И добро бы кому, а то пьяпице огол-
телому!

Однако заячий тулуп явился. Мужичок тут же стал его при-
меривать. В самом деле, тулуп, из которого успел и я вырасти,
был немножко для него узок. Однако он кое-как умудрился и на-
дел его, распоров по швам. Савельич чуть не завыл, услышав, как
нитки затрещали. Бродяга был чрезвычайно доволен моим подар-
ком. Он проводил меня до кибитки и сказал с низким поклоном:
«Спасибо, ваше благородие! Награди вас Господь за вашу доброде-
тель. Век не забуду ваших милостей».— Он пошёл в свою сторону,
а я отправился далее, не обращая внимания на досаду Савельича,
и скоро позабыл о вчерашней вьюге, о своём вожатом и о заячьем
тулупе.

Глава III
Крепость

Мы в фортеции живём,

Хлеб едим и воду пьём;

А как лютые враги
Придут к нам на пироги,

Зададим гостям пирушку:
Зарядим картечью пушку.

Солдатская песня

Старинные люди, мой батюшка.

Недоросль

Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбур-
га. Дорога шла по крутому берегу Яика. Река ещё не замерзала,
и её свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах,
покрытых белым снегом. За ними простирались киргизские сте-
пи. Я погрузился в размышления, большею частик» печальные.
Гарнизонная жизнь мало имела для меня привлекательности.
Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будуще-
го начальника, и представлял его строгим, сердитым стариком,
не знающим ничего, кроме своей службы, и готовым за всякую
безделицу сажать меня под арест на хлеб и на воду. Между тем
начало смеркаться. Мы ехали довольно скоро. «Далече ли до
крепости?» — спросил я у своего ямщика. «Недалече,— отвечал
он.— Вон уж видна».— Я глядел во все стороны, ожидая увидеть
грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме дере-
вушки, окружённой бревенчатым забором. С одной стороны сто-
яли три или четыре скирда сена, полузанесённые снегом; с дру-
гой — скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво

опущенными. «Где же крепость?» — спросил я с удивлением. «Да
вот она»,— отвечал ямщик, указывая на деревушку, и с этим сло-
вом мы в неё въехали. У ворот увидел я старую чугунную пуш-
ку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частию
покрыты соломою. Я велел ехать к коменданту, и через минуту
кибитка остановилась перед деревянным домиком, выстроенным
на высоком месте, близ деревянной же церкви.

Никто не встретил меня. Я пошёл в сени и отворил дверь в пе-
реднюю. Старый инвалид, сидя на столе, нашивал синюю заплату
на локоть зелёного мундира. Я велел ему доложить обо мне. «Вой-
ди, батюшка,— отвечал инвалид,— наши дома». Я вошёл в чи-
стенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф
с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рам-
ке; около него красовались лубочные картинки, представляющие
взятие Кистрина и Очакова³³, также выбор невесты и погребение
кота. У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голо-
ве. Она разматывала нитки, которые держал, распялив на руках,
кривой старичок в офицерском мундире. «Что вам угодно, батюш-
ка?» — спросила она, продолжая своё занятие. Я отвечал, что
приехал на службу и явился по долгу своему к господину капита-
ну, и с этим словом обратился было к кривому старичку, прини-
мая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною
речь. «Ивана Кузмича дома нет,— сказала она,— он пошёл в го-
сти к отцу Герасиму; да всё равно, батюшка, я его хозяйка. Про-
шу любить и жаловать. Садись, батюшка». Она кликнула девку
и велела ей позвать урядника. Старичок своим одиноким глазом
поглядывал на меня с любопытством. «Смею спросить,— сказал
он,— вы в каком полку изволили служить?» Я удовлетворил его
любопытству. «А смею спросить,— продолжал он,— зачем изво-
лили вы перейти из гвардии в гарнизон?» Я отвечал, что такова
была воля начальства. «Чаятельно, за неприличные гвардии офи-
церу поступки»,— продолжал неутомимый вопрошатель. «Полно
врать пустяки,— сказала ему капитанша,— ты видишь, молодой
человек с дороги устал; ему не до тебя... (держи-ка руки прямее...).
А ты, мой батюшка,— продолжала она, обращаясь ко мне,— не
печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, пе
ты последний. Стерпится, слюбится. Швабрин Алексей Иваныч
вот уж пятый год как к нам переведён за смертоубийство. Бог зна-
ет, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город

с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга
пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да ещё при двух
свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера пет».

В эту минуту вошёл урядник, молодой и статный казак. «Ма-
ксимыч! — сказала ему капитанша.— Отведи господину офицеру
квартиру, да почище».— «Слушаю, Василиса Егоровна,— отвечал
урядник.— Не поместить ли его благородие к Ивану Полежае-
ву?» — «Врёшь, Максимыч,— сказала капитанша,— у Полежаева
и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники. От-
веди господина офицера... как ваше имя и отчество, мой батюшка?
Пётр Андреич?.. Отведи Петра Алздреича к Семёну Кузову...»

Я откланялся. Урядник привёл меня в избу, стоявшую на вы-
соком берегу реки, на самом краю крепости. Половина избы занята
была семьёю Семена Кузова, другую отвели мне. Она состояла из
одной горницы довольно опрятной, разделённой надвое перегород-
кой. Савельич стал в ней распоряжаться; я стал глядеть в узенькое
окошко. Передо мною простиралась печальная степь. Наискось
стояло несколько избушек; по улице бродило несколько куриц.
Старуха, стоя на крыльце с корытом, кликала свиней, которые
отвечали ей дружелюбным хрюканьем. И вот в какой стороне осу-
ждён я был проводить мою молодость! Тоска взяла меня; я отошёл
от окошка и лёг спать без ужина, несмотря на увещания Савельи-
ча, который повторял с сокрушением: «Господи владыко! ничего
кушать не изволит! Что скажет барыня, коли дитя занеможет?».

На другой день поутру я только что стал одеваться, как дверь
отворилась, и ко мне вошёл молодой офицер невысокого роста,
с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым.
«Извините меня,— сказал он мне по-французски,— что я без це-
ремонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем
приезде; желание увидеть, наконец, человеческое лицо так овла-
дело мною, что я не вытерпел. Вы это поймёте, когда проживёте
здесь ещё несколько времени». Я догадался, что это был офицер,
выписанный из гвардии за поединок. Мы тотчас познакомились.
Швабрин был очень не глуп. Разговор его был остёр и занимателен.
Он с большой веселостию описал мне семейство коменданта, его
общество и край, куда завела меня судьба. Я смеялся от чистого
сердца, как вошёл ко мне тот самый инвалид, который чинил мун-
дир в передней коменданта, и от имени Василисы Егоровны позвал
меня к ним обедать. Швабрин вызвался идти со мною вместе.

Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке че-
ловек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в тре-
угольных шляпах. Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял

комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китай-
чатом халате. Увидя нас, он к нам подошёл, сказал мне несколько
ласковых слов и стал опять командовать. Мы остановились было
смотреть на учение; но он просил нас идти к Василисе Егоровне,
обещаясь быть вслед за нами. «Л здесь,— прибавил он,— нечего
вам смотреть».

Василиса Егоровна приняла нас запросто и радушно и обошлась
со мною как бы век была знакома. <...> Тут вошла девушка лет
осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами,
гладко зачёсанными за уши, которые у неё так и горели. С первого
взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на неё с преду-
беждением: Швабрип описал мне Машу, капитанскую дочь, совер-
шенною дурочкою. Марья Ивановна села в угол и стала шить...

Мы сели обедать. Василиса Егоровна не умолкала ни на мину-
ту и осыпала меня вопросами: кто мои родители, живы ли они,
где живут и каково их состояние? Услыша, что у батюшки триста
душ крестьян, «легко ли! — сказала она,— ведь есть же на све-
те богатые люди! А у нас, мой батюшка, всего-то душ одна девка
Палашка, да слава Богу, живём помаленьку. Одна беда: Маша;
девка на выданье, а какое у ней приданое? частый гребень, да
веник, да алтын денег (прости Бог!), с чем в баню сходить. Хоро-
шо, коли найдётся добрый человек; а то сиди себе в девках веко-
вечной невестою».— Я взглянул на Марыо Ивановну; она вся по-
краснела, и даже слёзы капнули на её тарелку. Мне стало жаль её,
и я спешил переменить разговор. «Я слышал,— сказал я довольно
некстати,— что на вашу крепость собираются напасть башкир-
цы».— «От кого, батюшка, ты изволил это слышать?» — спросил
Иван Кузмич. «Мне так сказывали в Оренбурге»,— отвечал я.
«Пустяки! — сказал комендант.— У нас давно ничего не слыхать.
Башкирцы — народ напуганный, да и киргизцы проучены. Не-
бось па нас не сунутся; а насунутся, так я такую задам острастку,
что лет на десять угомоню».— «И вам не страшно,— продолжал
я, обращаясь к капитапше,— оставаться в крепости, подвержен-
ной таким опасностям?» — «Привычка, мой батюшка,— отвеча-
ла она.— Тому лет двадцать как нас из полка перевели сюда, и пе
приведи Господи, как я боялась проклятых этих нехристей! Как
завижу, бывало, рысьи шапки, да как заслышу их визг, веришь
ли, отец мой, сердце так и замрёт! А теперь так привыкла, что
и с места не тронусь, как придут нам сказать, что злодеи около
крепости рыщут».

— Василиса Егоровна прехрабрая дама,— заметил важно
Швабрин.— Иван Кузмич может это засвидетельствовать.

—    Да, слышь ты,— сказал Иван Кузмич,— баба-то не робкого
десятка.

—    А Марья Ивановна? — спросил я,— так же ли смела, как
и вы?

—    Смела ли Маша? — отвечала её мать.— Нет, Маша трусиха.
До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепе-
щется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины
палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха
на тот свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из проклятой
пушки.

Мы встали из-за стола. Капитан с капитаншею отправились
спать; а я пошёл к Швабрину, с которым и провёл целый вечер.

Глава IV
Поединок

— Ип изволь, и стань же в позитуру³⁴.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Княжнин

Прошло несколько недель, и жизнь моя в Белогорской кре-
пости сделалась для меня не только сносною, по даже и прият-
ною. В доме коменданта был я принят как родной. Муж и жена
были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офице-
ры из солдатских детей, был человек необразованный и простой,
но самый честный и добрый. Жена его им управляла, что согла-
совалось с его беспечпостию. Василиса Егоровна и па дела служ-
бы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так
точно, как и своим домком. Марья Ивановна скоро перестала со
мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашёл благоразум-
ную и чувствительную девушку. Незаметным образом я привязал-
ся к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарни-
зонному поручику <...>

Я был произведён в офицеры. Служба меня не отягощала.
В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни ка-
раулов. Комендант по собственной охоте учил иногда своих сол-
дат; но ещё не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона
правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не оши-
биться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста.
У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать,
и во мне пробудилась охота к литературе. По утрам я читал,
упражнялся в переводах, а иногда и в сочинении стихов. Обедал
почти всегда у коменданта, где обыкновенно проводил остаток дня
<...> С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но
час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всег-
дашние шутки его насчёт семьи коменданта мне очень не нрави-
лись, особенно колкие замечания о Марье Ивановне. Другого об-
щества в крепости не было, но я другого и не желал.

Несмотря на предсказания, башкирцы не возмущались. Спо-
койствие царствовало вокруг нашей крепости. Но мир был пре-
рван иезапиым междуусобием.

Я уже сказывал, что я занимался литературою <...> Однажды
удалось мне написать песенку, которой был я доволен. Известно,
что сочинители иногда, под видом требования советов, ищут бла-
госклонного слушателя. Итак, переписав мою песенку, я понёс её
к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить произ-
ведения стихотворца. После маленького предисловия вынул я из
кармана свою тетрадку и прочёл ему следующие стишки:

Мысль любовну истребляя.

Тщусь³⁵ прекрасную забыть,

И ах. Машу избегая,

Мышлю вольность получить!

Но глаза, что мя пленили,

Всеминутно предо мной;

Они дух во мне смутили.

Сокрушили мой покой.

Ты, узнав мои напасти.

Сжалься, Маша, надо мной;

Зря³⁶ меня в сей лютой части
И что я пленён тобой.

—    Как ты это находишь? — спросил я Швабрина, ожидая по-
хвалы, как дапи, мне непременно следуемой. Но, к великой моей
досаде, Швабрин, обыкновенно снисходительный, решительно
объявил, что песня моя нехороша.

—    Почему так? — спросил я его, скрывая свою досаду.

Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать
каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким
образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и ска-
зал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин

посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим,— сказал он,— сдер-
жишь ли ты своё слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ива-
ну Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед
которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти?
Уж не Марья ль Ивановна?»

—    Не твоё дело,— отвечал я нахмурясь,— кто бы ни была эта
Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок.

—    Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! —
продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня,— но
послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую
действовать не песенками.

—    Что это, сударь, значит? Изволь объясниться.

—    С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миро-
нова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари
ей пару серёг.

Кровь моя закипела. «А почему ты об ней такого мнения?» —
спросил я, с трудом удерживая свое негодование.

—    А потому,— отвечал он с адской усмешкою,— что знаю по
опыту её нрав и обычай.

—    Ты лжёшь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве,— ты
лжёшь самым бесстыдным образом.

Швабрин переменился в лице. «Это тебе так не пройдёт,— ска-
зал он, стиснув мне руку.— Вы мне дадите сатисфакцию».

—    Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту
минуту я готов был растерзать его <...>

Вечер провёл я, по обыкновению своему, у коменданта. Я ста-
рался казаться весёлым и равнодушным, дабы не подать никакого
подозрения и избегнуть докучных вопросов; но признаюсь, я не
имел того хладнокровия, которым хвалятся почти всегда те, ко-
торые находились в моём положении. В этот вечер я расположен
был к нежности и к умилению. Марья Ивановна нравилась мне бо-
лее обыкновенного. Мысль, что, может быть, вижу её в последний
раз, придавала ей в моих глазах что-то трогательное. Швабрин
явился тут же. Я отвёл его в сторону <...> Мы условились драться
за скирдами, что находились подле крепости, и явиться туда на
другой день в седьмом часу утра. <...>

На другой день в назначенное время я стоял уже за скирда-
ми, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут
застать,— сказал он мне,— надобно поспешить». Мы сняли мун-
диры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту ми-
нуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять
инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались

с досадою; солдаты нас окружи-
ли, и мы отправились в крепость
вслед за Иваном Игнатьичем,
который вел нас в торжестве,
шагая с удивительной важно-
стию. <...>

 

Иван Кузмич не знал, на
что решиться. Марья Иванов-
на была чрезвычайно бледна.
Мало-помалу буря утихла; ко-
мендантша успокоилась и заставила нас друг друга поцеловать.
Палашка принесла нам наши шпаги. Мы вышли от коменданта
по-видимому примирённые. <...> Швабрин и я остались наедине.
«Наше дело этим кончиться не может»,— сказал я ему. «Конеч-
но,— отвечал Швабрин,— вы своею кровью будете отвечать мне
за вашу дерзость; но за нами, вероятно, станут присматривать.
Несколько дней нам должно будет притворяться. До свидания!»
И мы расстались, как ни в чём не бывали.

Возвратясь к коменданту, я, по обыкновению своему, подсел
к Марье Ивановне. Ивана Кузмича не было дома; Василиса Его-
ровна занята была хозяйством. Мы разговаривали вполголоса.
Марья Ивановна с нежностию выговаривала мне за беспокойство,
причинённое всем моею ссорою с Швабриным. «Я так и обмер-
ла,— сказала она,— когда сказали нам, что вы намерены биться
на шпагах. Как мужчины странны! За одно слово, о котором через
неделю верно б они позабыли, они готовы резаться и жертвовать
не только жизнию, но и совестию, и благополучием тех, которые...
Но я уверена, что не вы зачинщик ссоры. Верно, виноват Алексей
Иваныч».

—    А почему же вы так думаете, Марья Ивановна?

—    Да так... он такой насмешник! Я не люблю Алексея Иваны-
ча. Он очень мне противен; а странно: ни за что б я не хотела, чтоб
и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх.

—    А как вы думаете, Марья Ивановна? Нравитесь ли вы ему
или нет?

Марья Ивановна заикнулась и покраснела.

—    Мне кажется,— сказала она,— я думаю, что нравлюсь.

—    Почему же вам так кажется?

—    Потому что он за меня сватался.

—    Сватался! Он за вас сватался? Когда же?

—    В прошлом году. Месяца два до вашего приезда.

—    И вы не пошли?

— Как изволите видеть. Алексей Иваныч» конечно, человек
умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние; но как подумаю,
что надобно будет под венцом при всех с ним поцеловаться... Ни за
что! ни за какие благополучия!

Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне
многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин её пресле-
довал. Вероятно, замечал он пашу взаимную склонность и ста-
рался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей
ссоре, показались мне ещё более гнусными, когда, вместо грубой
и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету.
Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне ещё
сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая.

Я дожидался недолго. На другой день, когда сидел я за элеги-
ей и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучал под моим
окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. «Зачем
откладывать? — сказал мне Швабрин,— за нами не смотрят. Сой-
дём к реке. Там никто нам не помешает». Мы отправились молча.
Спустись по крутой тропинке, мы остановились у самой реки и об-
нажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и сме-
лее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколь-
ко уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин
не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не
могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что
Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и за-
гнал его почти в самую реку. Вдруг услышал я своё имя, громко
произнесённое. Я оглянулся и увидел Савельича, сбегающего ко
мне по нагорной тропинке... В это самое время меня сильно коль-
нуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств.

Глава V
Любовь

Ах ты, девка, девка красная!

Не ходи, девка, молода замуж;

Ты спроси, девка, отца, матери.

Отца, матери, роду-племени;

Накопи, девка, ума-разума,

Ума-разума, приданова.

Песня народная

Вуде лучше меня найдёшь, позабудешь,
Если хуже мепя найдёшь, воспомянешь.

То же

Очнувшись, я несколько времени не мог опомниться и не пони-
мал, что со мною сделалось. Я лежал на кровати, в незнакомой гор-
нице, и чувствовал большую слабость. Передо мною стоял Савельич
со свечкою в руках. Кто-то бережно развивал перевязи, которыми
грудь и плечо были у меня стянуты. Мало-помалу мысли мои про-
яснились. Я вспомнил свой поединок и догадался, что был ранен.
В эту минуту скрыпнула дверь. «Что? Каков?» — произнёс пошеп-
ту голос, от которого я затрепетал. «Всё в одном положении,— от-
вечал Савельич со вздохом,— всё без памяти, вот уже пятые сут-
ки». Я хотел оборотиться, но не мог. «Где я? кто здесь?» — сказал
я с усилием. Марья Ивановна подошла к моей кровати и наклони-
лась ко мне. «Что? как вы себя чувствуете?» — сказала она. «Сла-
ва Богу,— отвечал я слабым голосом.— Это вы, Марья Иванов-
на? скажите мне...» — я не в силах был продолжать и замолчал.
Савельич ахнул. Радость изобразилась на его лице. «Опомнился!
опомнился! — повторял он.— Слава тебе, Владыко! Ну, батюшка
Пётр Андреич! напугал ты меня! легко ли? пятые сутки!..» Марья
Ивановна перервала его речь. «Не говори с ним много, Савельич,—
сказала она.— Он ещё слаб». Она вышла и тихонько притворила
дверь. Мысли мои волновались. Итак, я был в доме коменданта,
Марья Ивановна входила ко мне. Я хотел сделать Савельичу не-
которые вопросы, но старик замотал головою и заткнул себе уши.
Я с досадою закрыл глаза и вскоре забылся сном.

Проснувшись, подозвал я Савельича и вместо его увидел перед
собою Марью Ивановну; ангельский голос её меня приветствовал.
Не могу выразить сладостного чувства, овладевшего мною в эту
минуту. Я схватил её руку и прильнул к ней, обливая слезами
умиления. Маша не отрывала её... и вдруг её губки коснулись
моей щеки, и я почувствовал их жаркий и свежий поцелуй. Огонь
пробежал по мне. «Милая, добрая Марья Ивановна,— сказал
я ей,— будь моею женою, согласись на моё счастие».— Она опом-
нилась. «Ради Бога успокойтесь,— сказала она, отняв у меня свою
руку.— Вы ещё в опасности: рана может открыться. Поберегите
себя хоть для меня». С этим словом она ушла, оставя меня в упо-
ении восторга. Счастие воскресило меня. Она будет моя! она меня
любит! Эта мысль наполняла всё моё существование.

С той поры мне час от часу становилось лучше. Меня лечил
полковой цирюльник, ибо в крепости другого лекаря не было, и,
слава Богу, не умничал. Молодость и природа ускорили моё выздо-
ровление. Всё семейство коменданта за мною ухаживало. Марья
Ивановна от меня не отходила. Разумеется, при первом удобном
случае я принялся за прерванное объяснение, и Марья Ивановна
выслушала меня терпеливее. Она безо всякого жеманства призна-
лась мне в сердечной склонности и сказала, что её родители, ко-
нечно, рады будут её счастию. «Но подумай хорошенько,— приба-
вила она,— со стороны твоих родных не будет ли препятствия?»
<...>

Наконец однажды утром Савельич вошёл ко мне, держа в ру-
ках письмо. Я схватил его с трепетом. Адрес был написан рукою
батюшки. Это приуготовило меня к чему-то важному, ибо обык-
новенно письма писала ко мне матушка, а он в конце приписы-
вал несколько строк. Долго не распечатывал я пакета и перечи-
тывал торжественную надпись: «Сыну моему Петру Андреевичу
Гринёву, в Оренбургскую губернию, в Белогорскую крепость».
Я старался по почерку угадать расположение духа, в котором пи-
сано было письмо; наконец решился его распечатать и с первых
строк увидел, что всё дело пошло к чёрту. Содержание письма
было следующее:

«Сын мой Пётр! Письмо твоё, в котором просишь ты нас
о родительском нашем благословении и согласии на брак с Ма-
рьей Ивановой дочерью Мироновой, мы получили 15-го сего меся-
ца, и не только ни моего благословения, ни моего согласия дать
я тебе не намерен, но ещё и собираюсь до тебя добраться да за
проказы твои проучить тебя путём, как мальчишку, несмотря
на твой офицерский чин: ибо ты доказал, что шпагу носить ещё
недостоин, которая пожалована тебе на защиту отечества, а не
для дуэлей с такими же сорванцами, каков ты сам. Немедленно
буду писать к Андрею Карловичу, прося его перевести тебя из Бе-
логорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя про-
шла. Матушка твоя, узнав о твоём поединке и о том, что ты
ранен, с горести занемогла и теперь лежит. Что из тебя будет?
Молю Бога, чтоб ты исправился, хоть и не смею надеяться на
Его великую милость.

Отец твой А. Г.»

<...> Я пошёл объявить обо всём Марье Ивановне. Она встре-
тила меня на крыльце. «Что это с вами сделалось? — сказала она,
увидев меня.— Как вы бледны!» — «Всё кончено!» — отвечал
я и отдал ей батюшкино письмо. Она побледнела в свою очередь.
Прочитав, она возвратила мне письмо дрожащею рукою и сказала
дрожащим голосом: «Видно, мне не судьба... Родные ваши не хо-
тят меня в свою семью. Буди во всём воля Господня! Бог лучше на-
шего знает, что нам надобно. Делать нечего, Пётр Андреич; будьте
хоть вы счастливы...» — «Этому не бывать! — вскричал я, схватив
её за руку,— ты меня любишь; я готов на всё. Пойдём, кинемся
в ноги к твоим родителям; они люди простые, не жестокосердые
гордецы... Они нас благословят; мы обвенчаемся... а там, со вре-
менем, я уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он
меня простит...» — «Нет, Пётр Андреич,— отвечала Маша,— я не
выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благосло-
вения не будет тебе счастия. Покоримся воле Божией. Коли най-
дёшь себе суженую, коли полюбишь другую — Бог с тобою, Пётр
Андреич; а я за вас обоих...». Тут она заплакала и ушла от меня;
я хотел было войти за нею в комнату, но чувствовал, что был не
в состоянии владеть самим собою, и воротился домой. <...>

С той поры положение моё переменилось. Марья Ивановна
почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня.
Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу приучился
я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне
пеняла; но, видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Ива-
ном Кузмичём виделся я только, когда того требовала служба. Со
Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал
в нём скрытую к себе неприязнь, что и утверждало меня в моих
подозрениях. Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрач-
ную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие.
Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась
мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой
упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство. Не-
ожиданные происшествия, имевшие важное влияние па всю мою
жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение. <...>

Глава VII
Приступ

Голова моя, головушка.

Голова послуживая!
Послужила моя головушка
Ровно тридцать лет и три года.
Ах, не выслужила головушка
Ни корысти себе, ни радости.
Как ни слова себе доброго
И ни рангу себе высокого;
Только выслужила головушка
Два высокие столбика.
Перекладинку кленовую,

Ещё петельку шелковую.

Народная песня

Мы пошли на вал, возвышение, образованное природой
и укреплённое частоколом. Там уже толпились все жители кре-
пости. Гарнизон стоял в ружьё. Пушку туда перетащили накану-
не. Комендант расхаживал перед своим малочисленным строем.
Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необык-
новенной. По степи, не в дальнем расстоянии от крепости, разъез-
жали человек двадцать верхами. Они, казалося, казаки, по между
ими находились и башкирцы, которых легко можно было распо-
знать по их рысьим шапкам и по колчанам. Комендант обошёл
своё войско, говоря солдатам: «Ну, детушки, постоим сегодня за
матушку государыню и докажем всему свету, что мы люди бравые
и присяжные!». Солдаты громко изъявили усердие. Швабрии сто-
ял подле меня и пристально глядел на неприятеля. Люди, разъез-
жающие в степи, заметя движение в крепости, съехались в кучку
и стали между собою толковать. Комендант велел Ивану Игнатьи-
чу навести пушку на их толпу и сам приставил фитиль. Ядро за-
жужжало и пролетело над ними, не сделав никакого вреда. Наезд-
ники, рассеясь, тотчас ускакали из виду, и степь опустела.

Тут явилась на валу Василиса Егоровна и с нею Маша, не хо-
тевшая отстать от неё. «Ну, что? — сказала комендантша.— Како-
во идёт баталья? Где же неприятель?» — «Неприятель недалече,—
отвечал Иван Кузмич.— Бог даст, всё будет ладно. Что, Маша,
страшно тебе?» — «Нет, папенька,— отвечала Марья Ивановна,—
дома одной страшнее». Тут она взглянула на меня и с усилием
улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня,
что накануне получил её из её рук, как бы на защиту моей любез-
ной. Сердце моё горело. Я воображал себя её рыцарем. Я жаждал
доказать, что был достоин её доверенности, и с петерпепием стал
ожидать решительной минуты.

В это время из-за высоты, находившейся в пол версте от кре-
пости, показались новые конные толпы, и вскоре степь усеялась
множеством людей, вооружённых копьями и сайдаками¹. Между
ими на белом коне ехал человек в красном кафтане, с обнажённой
саблею в руке: это был сам Пугачёв. Он остановился; его окружи-
ли, и, как видно, по его повелению, четыре человека отделились
и во весь опор подскакали под самую крепость. Мы в них узнали
своих изменников. Один из них держал под шапкою лист бумаги;
у другого на копье воткнута была голова Юлая, которую, стрях-
нув, перекинул он к нам чрез частокол. Голова бедного калмыка
упала к ногам коменданта. Изменники кричали: «Не стреляйте:
выходите вон к государю. Государь здесь!».

¹ Сайдак — лук с колчаном и стрелами.

«Вот я вас! — закричал Иван Кузмич.— Ребята! стреляй!»
Солдаты наши дали залп. Казак, державший письмо, зашатался
и свалился с лошади; другие поскакали назад. Я взглянул на Ма-
рью Ивановну. Поражённая видом окровавленной головы Юлая,
оглушённая залпом, она казалась без памяти. Комендант подо-
звал капрала и велел ему взять лист из рук убитого казака. Кап-
рал вышел в поле и возвратился, ведя под уздцы лошадь убито-
го. Он вручил коменданту письмо. Иван Кузмич прочёл его про
себя и разорвал потом в клочки. Между тем мятежники, видимо,
приготовлялись к действию. Вскоре пули начали свистать около
наших ушей, и несколько стрел воткнулись около нас в землю
и в частокол. «Василиса Егоровна! — сказал комендант.— Здесь
не бабье дело; уведи Машу; видишь: девка ни жива ни мертва».

Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на
степь, на которой заметно было большое движение; потом оборо-
тилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и смерти
Бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».

Маша, бледная и трепещущая, подошла к Ивану Кузмичу, ста-
ла на колени и поклонилась ему в землю. Старый комендант пе-
рекрестил её трижды; потом поднял и, поцеловав, сказал ей изме-
нившимся голосом: «Ну, Маша, будь счастлива. Молись Богу: Он
тебя не оставит. Коли найдётся добрый человек, дай Бог вам лю-
бовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной. Ну,
прощай, Маша. Василиса Егоровна, уведи же её поскорее». (Маша
кинулась ему на шею и зарыдала.) «Поцелуемся ж и мы,— ска-
зала, заплакав, комендантша.— Прощай, мой Иван Кузмич. От-
пусти мне, коли в чём я тебе досадила!» — «Прощай, прощай, ма-
тушка! — сказал комендант, обняв свою старуху.— Ну, довольно!
Ступайте, ступайте домой; да, коли успеешь, надень на Машу са-
рафан». Комендантша с дочерью удалились. Я глядел вослед Ма-
рьи Ивановны; она оглянулась и кивнула мне головой. Тут Иван
Кузмич оборотился к нам, и всё внимание его устремилось на
неприятеля. Мятежники съезжались около своего предводителя
и вдруг начали слезать с лошадей. «Теперь стойте крепко,— ска-
зал комендант,— будет приступ...» В эту минуту раздался страш-
ный визг и крики; мятежники бегом бежали к крепости. Пушка
наша заряжена была картечью. Комендант подпустил их на самое
близкое расстояние и вдруг выпалил опять. Картечь хватила в са-
мую средину толпы. Мятежники отхлынули в обе стороны и попя-
тились. Предводитель их остался один впереди... Он махал саблею
и, казалось, с жаром их уговаривал... Крик и визг, умолкнувшие
на минуту, тотчас снова возобновились. «Ну, ребята,— сказал

комендант,— теперь отворяй
ворота, бей в барабан. Ребята!
вперёд, на вылазку, за мною!».

 

Комендант, Иван Игнатьич
и я мигом очутились за крепост-
ным валом; но обробелый гар-
низон не тронулся. «Что ж вы,
детушки, стоите? — закричал
Иван Кузмич.— Умирать так
умирать: дело служивое!» В эту
минуту мятежники набежали
на нас и ворвались в крепость. Барабан умолк; гарнизон бросил
ружья; меня сшибли было с ног, но я встал и вместе с мятежни-
ками вошёл в крепость. Комендант, раненный в голову, стоял
в кучке злодеев, которые требовали от него ключей. Я бросился
было к нему на помощь; несколько дюжих казаков схватили меня
и связали кушаками, приговаривая: «Вот ужо вам будет, госуда-
ревым ослушникам!». Нас потащили по улицам; жители выхо-
дили из домов с хлебом и солыо. Раздавался колокольный звон.
Вдруг закричали в толпе, что государь на площади ожидает плен-
ных и принимает присягу. Народ повалил на площадь; нас погна-
ли туда же.

Пугачёв сидел в креслах на крыльце комендантского дома.
На нём был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Вы-
сокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его
сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо. Казацкие
старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий,
стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял
его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро висе-
лицу. Когда мы приблизились, башкирцы разогнали народ и нас
представили Пугачёву. Колокольный звон утих; настала глубо-
кая тишина. «Который комендант?» — спросил самозванец. Наш
урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича. Пугачёв
грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противить-
ся мне, своему государю?». Комендант, изнемогая от раны, собрал
последние силы и отвечал твёрдым голосом: «Ты мне не государь,
ты вор и самозванец, слышь ты!». Пугачёв мрачно нахмурился
и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старо-
го капитана и потащили к виселице. На её перекладине очутился
верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы нака-
нуне. Он держал в руке верёвку, и через минуту увидел я бедного
Ивана Кузмича, вздёрнутого в воздух. Тогда привели к Пугачёву

Ивана Игнатьича. «Присягай,— сказал ему Пугачёв,— госуда-
рю Петру Фёдоровичу!» — «Ты нам не государь,— отвечал Иван
Игнатьич, повторяя слова своего капитана.— Ты, дядюшка, вор
и самозванец!» Пугачёв махнул опять платком, и добрый поручик
повис подле своего старого начальника.

Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачёва, готовясь
повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неопи-
санному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин
Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он по-
дошёл к Пугачёву и сказал ему на ухо несколько слов. «Вешать
его!» — сказал Пугачёв, не взглянув уже на меня. Мне накинули
на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося Богу ис-
креннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля Его о спа-
сении всех близких моему сердцу. Меня притащили под висели-
цу. «Не бось, не бось»,— повторяли мне губители, может быть
и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: «Постой-
те, окаянные! погодите!..». Палачи остановились. Гляжу: Савель-
ич лежит в ногах у Пугачёва. «Отец родной! — говорил бедный
дядька.— Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него
тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть
меня старика!» Пугачёв дал знак, и меня тотчас развязали и оста-
вили. «Батюшка наш тебя милует»,— говорили мне. В эту минуту
не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу,
однако ж, чтоб я о нём и сожалел. Чувствования мои были слиш-
ком смутны. Меня снова повели к самозванцу и поставили перед
ним на колени. Пугачёв протянул мне жилистую свою руку. «Це-
луй руку, целуй руку!» — говорили около меня. Но я предпочёл бы
самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка Пётр
Аидреич! — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня.— Не
упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поце-
луй у него ручку». Я не шевелился. Пугачёв опустил руку, сказав
с усмешкою: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подыми-
те его!» — Меня подняли и оставили па свободе. Я стал смотреть
па продолжение ужасной комедии.

Жители начали присягать. Они подходили один за другим,
целуя распятие и потом кланяясь самозванцу. Гарнизонные сол-
даты стояли тут же. Ротный портной, вооружённый тупыми сво-
ими ножницами, резал у них косы³⁷. Они, отряхиваясь, подходи-
ли к руке Пугачёва, который объявлял им прощение и принимал

в свою шайку. Всё это продолжалось около трёх часов. Наконец
Пугачёв встал с кресел и сошёл с крыльца в сопровождении своих
старшин. Ему подвели белого коня, украшенного богатой сбруей.
Два казака взяли его под руки и посадили на седло. Он объявлял
отцу Герасиму, что будет обедать у него. В эту минуту раздался
женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Ва-
силису Егоровну, растрёпанную и раздетую донага. Один из них
успел уже нарядиться в её душегрейку. Другие таскали перины,
сундуки, чайную посуду, бельё и всю рухлядь. «Батюшки мои! —
кричала бедная старушка.— Отпустите душу на покаяние. Отцы
родные, отведите меня к Ивану Кузмичу». Вдруг она взгляну-
ла на виселицу и узнала своего мужа. «Злодеи! — закричала она
в исступлении.— Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван
Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки
прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой
живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведь-
му!» — сказал Пугачёв. Тут молодой казак ударил её саблею по
голове, и она упала мёртвая на ступени крыльца. Пугачёв уехал;
народ бросился за ним.

Глава VIII
Незваный гость

Незваный гость хуже татарина.

Пословица

Площадь опустела. Я всё стоял на одном месте и не мог при-
вести в порядок мысли, смущённые столь ужасными впечатлени-
ями. <...>

Я пришёл домой. Савельич встретил меня у порога. «Слава
Богу! — вскричал он, увидя меня.— Я было думал, что злодеи
опять тебя подхватили. Ну, батюшка Пётр Андреич! веришь ли?
всё у нас разграбили, мошенники: платье, бельё, вещи, посуду —
ничего не оставили. Да что уж! Слава Богу, что тебя живого отпу-
стили! А узнал ли ты, сударь, атамана?»

—    Нет, не узнал; а кто ж он такой?

—    Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который вы-
манил у тебя тулуп на постоялом дворе? Заячий тулупчик со-
всем новёшенький, а он, бестия, его так и распорол, напяливая
на себя!

Я изумился. В самом деле сходство Пугачёва с моим вожатым
было разительно. Я удостоверился, что Пугачёв и он были одно
и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не
мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский
тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница,
шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал
государством! <...>

Размышления мои были прерваны приходом одного из каза-
ков, который прибежал с объявлением, «что-де великий государь
требует тебя к себе». <...>

Необыкновенная картина мне представилась: за столом, на-
крытым скатертью и установленным штофами и стаканами,
Пугачёв и человек десять казацких старшин сидели, в шапках
и цветных рубашках, разгорячённые вином, с красными рожа-
ми и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина,
ни нашего урядника, новобраных изменников. «А, ваше благоро-
дие! — сказал Пугачёв, увидя меня.— Добро пожаловать; честь
и место, милости просим». Собеседники потеснились. Я молча сел
на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый,
налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С лю-
бопытством стал я рассматривать сборище. Пугачёв на первом
месте сидел, облокотись на стол и подпирая чёрную бороду своим
широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно при-
ятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к че-
ловеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем,
а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как
товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения свое-
му предводителю. Разговор шёл об утреннем приступе, об успехе
возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал
свои мнения и свободно оспоривал Пугачёва. И на сём-то странном
военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое,
и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход
был объявлен к завтрашнему дню. «Ну, братцы,— сказал Пуга-
чёв,— затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чума-
ков! начинай!» — Сосед мой затянул тонким голоском заунывную
бурлацкую песню, и все подхватили хором:

Не шуми, мати зелёная дубровушка,

Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.

Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.

Ещё станет государь-царь меня спрашивать:

Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,

Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,

Ещё много ли с тобой было товарищей?

Я скажу тебе, надёжа православный царь,

Всеё правду скажу тебе, всю истину,

Что товарищей у меня было четверо:

Ещё первый мой товарищ тёмная ночь,

А второй мой товарищ булатный нож,

А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,

А четвёртый мой товарищ, то тугой лук.

Что рассылыцики мои, то калёны стрелы.

Что возговорит надёжа православный царь:

Исполать³⁸ тебе, детинушка крестьянский сын,

Что умел ты воровать, умел ответ держать!

Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,

Что двумя ли столбами с перекладиной.

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня
эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, об-
речёнными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое
выражение, которое придавали они словам и без того выразитель-
ным,— всё потрясло меня каким-то пиитическим³⁹ ужасом. <...>

—    Что, ваше благородие? — сказал он мне.— Струсил ты, при-
знайся, когда молодцы мои накинули тебе верёвку на шею? Я чаю,
небо с овчинку показалось... А покачался бы па перекладине, если
б не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты,
ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умёту, был
сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таин-
ственный.) Ты крепко передо мною виноват,— продолжал он,—
но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне
услугу, когда принуждён я был скрываться от своих недругов. То
ли ещё увидишь! Так ли ещё тебя пожалую, когда получу своё го-
сударство! Обещаешься ли служить мне с усердием?

Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны,
что я не мог ие усмехнуться.

—    Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь.—
Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо.

Я смутился: признать бродягу государем был я не в состоянии:
это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в гла-
за обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что
я был готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу
негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию.

Я колебался. Пугачёв мрачно ждал моего ответа. Наконец (и ещё
ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга вос-
торжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пу-
гачёву: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я при-
знать в тебе государя? Ты человек смышлёный: ты сам увидел бы,
что я лукавствую».

—    Кто же я таков, по твоему разумению?

—    Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную
шутку.

Пугачёв взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь,— ска-
зал он,— чтоб я был государь Пётр Фёдорович? Ну, добро. А разве
нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царство-
вал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое
тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне
верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья.
Как ты думаешь? »

—    Нет,— отвечал я с твёрдостию.— Я природный дворянин;
я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли
ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Орен-
бург.

Пугачёв задумался. «А коли отпущу,— сказал он,— так обе-
щаешься ли по крайней мере против меня не служить?»

—    Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я.— Сам зна-
ешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего.
Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На
что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба
моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня —
спасибо; казнишь — Бог тебе судья; а я сказал тебе правду.

Моя искренность поразила Пугачёва. «Так и быть,— сказал
он, ударя меня по плечу.— Казнить так казнить, миловать так
миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь.
Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать,
и меня уж дрёма клонит».

Глава X
Осада города

Заняв луга и горы,

С вершины, как орёл, бросал на град он взоры.

За станом повелел соорудить раскат,

И в нём перуны скрыв, в нощи привесть под град.

Херасков

<...> Не стану описывать оренбургскую осаду, которая при-
надлежит истории, а не семейственным запискам. Скажу вкрат-
це, что сия осада по неосторожности местного начальства была
гибельна для жителей, которые претерпели голод и всевозмож-
ные бедствия. Легко можно себе вообразить, что жизнь в Орен-
бурге была самая несносная. <...> Время шло. Писем из Белогор-
ской крепости я не получал. Все дороги были отрезаны. Разлука
с Марьей Ивановной становилась мне нестерпима. Неизвестность
о её судьбе меня мучила. Единственное развлечение моё состояло
в наездничестве. <...> ...ежедневно выезжал я за город перестрели-
ваться с пугачёвскими наездниками. В этих перестрелках перевес
был обыкновенно на стороне злодеев, сытых, пьяных и доброкон-
ных. Тощая городовая конница не могла их одолеть. Иногда вы-
ходила в поле и наша голодная пехота; но глубина снега мешала
ей действовать удачно противу рассеянных наездников. Артилле-
рия тщетно гремела с высоты вала, а в поле вязла и не двигалась
по причине изнурения лошадей. Таков был образ наших военных
действий!..

Однажды, когда удалось нам как-то рассеять и прогнать до-
вольно густую толпу, наехал я на казака, отставшего от своих
товарищей; я готов был уже ударить его своею турецкою саблею,
как вдруг он снял шапку и закричал: «Здравствуйте, Пётр Андре-
ич! Как вас Бог милует? ».

Я взглянул и узнал нашего урядника. Я несказанно ему обра-
довался. «Здравствуй, Максимыч,— сказал я ему.— Давно ли из
Белогорской? »

—    Недавно, батюшка Пётр Андреич; только вчера воротился.
У меня есть к вам письмецо.

—    Где ж оно? — вскричал я, весь так и вспыхнув.

—    Со мною,— отвечал Максимыч, положив руку за пазуху
<...> Тут он подал мне сложенную бумажку и тотчас ускакал.
Я развернул её и с трепетом прочёл следующие строки:

«Богу угодно было лишить меня вдруг отца и матери: не
имею на земле ни родни, ни покровителей. Прибегаю к вам, зная,
что вы всегда желали мне добра и что вы всякому человеку гото-
вы помочь. Молю Бога, чтоб это письмо как-нибудь до вас дошло!
Максимыч обещал вам его доставить. Палаша слышала также
от Максимыча, что вас он часто издали видит на вылазках
и что вы совсем себя не бережёте и не думаете о тех, которые
за вас со слезами Бога молят. Я долго была больна; а когда вы-
здоровела, Алексей Иванович, который командует у нас на ме-
сте покойного батюшки, принудил отца Герасима выдать меня

ему, застращав Пугачёвым. Я живу в нашем доме под караулом.
Алексей Иванович принуждает меня выйти за него замуж. Он
говорит, что спас мне жизнь, потому что прикрыл обман Аку-
лины Памфиловны, которая сказала злодеям, будто бы я её пле-
мянница. А мне легче было бы умереть, нежели сделаться женою
такого человека, каков Алексей Иванович. Он обходится со мною
очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то
привезёт меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что
с Лизаветой Харловой⁴⁰. Я просила Алексея Ивановича дать мне
подумать. Он согласился ждать ещё три дня; а коли через три
дня за него не выду, так уж никакой пощады не будет. Батюш-
ка Пётр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за
меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать
к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете. Оста-
юсь вам покорная бедная сирота

Марья Миронова».

Прочитав это письмо, я чуть с ума не сошёл. Я пустился в го-
род, без милосердия пришпоривая бедного моего копя. Дорогою
придумывал я и то и другое для избавления бедной девушки и ни-
чего ие мог выдумать <...>

Глава XI

Мятежная слобода

В ту пору лев был сыт, хоть сроду он свиреп.

«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —

Спросил он ласково.

А. Сумароков

Я вошёл в избу, или во дворец, как называли её мужики. Она
освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были
золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на верёвоч-
ке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток⁴¹, устав-
ленный горшками,— всё было как в обыкновенной избе. Пугачёв
сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно
подбочась. Около пего стояло несколько из главных его товари-
щей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть
о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках силь-
ное любопытство и что они приготовились встретить меня с тор-
жеством. Пугачёв узнал меня с первого взгляду. Поддельная важ-

ность его вдруг исчезла. «А, ваше бла-
городие! — сказал он мне с живостью.—

 

Как поживаешь? Зачем тебя Бог при-
нёс?» Я отвечал, что ехал по своему делу
и что люди его меня остановили. «А по
какому делу?» — спросил он меня. Я не
знал, что отвечать. Пугачёв, полагая,
что я не хочу объясняться при свидете-
лях, обратился к своим товарищам и ве-
лел им выйти. Все послушались, кроме
двух, которые не тронулись с места.

<...>

Странная мысль пришла мне в го-
лову: мне показалось, что провидение,
вторично приведшее меня к Пугачёву,
подавало мне случай привести в действо
моё намерение. Я решился им восполь-
зоваться и, не успев обдумать то, на что
решался, отвечал на вопрос Пугачёва:

—    Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую
там обижают.

Глаза у Пугачёва засверкали. «Кто из моих людей смеет оби-
жать сироту? — закричал он.— Будь он семи пядень во лбу, а от
суда моего не уйдёт. Говори: кто виноватый?»

—    Швабрин виноватый,— отвечал я.— Он держит в неволе ту
девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хо-
чет на ней жениться.

—    Я проучу Швабрина,— сказал грозно Пугачёв.— Он узна-
ет, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу.
<...>

—    Добро,— сказал Пугачёв.— Теперь скажи, в каком состоя-
нии ваш город.

—    Слава Богу,— отвечал я,— всё благополучно.

—    Благополучно? — повторил Пугачёв.— А народ мрёт с го-
лоду!

Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уве-
рять, что всё это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких
запасов. <...>

<...> Пугачёв развеселился. «Долг платежом красен,— сказал
он, мигая и прищуриваясь.— Расскажи-ка мне теперь, какое тебе
дело до той девушки, которую Швабрин обижает? Уж не зазноба
ли сердцу молодецкому? а? »

—    Она невеста моя,— отвечал я Пугачёву, видя благоприят-
ную перемену погоды и не находя нужды скрывать истину.

—    Твоя невеста! — закричал Пугачёв.— Что ж ты прежде не
сказал? Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем! <...>

Поутру пришли меня звать от имени Пугачёва. Я пошёл
к нему. У ворот его стояла кибитка, запряжённая тройкою татар-
ских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пу-
гачёва: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке.
<...> Пугачёв весело со мною поздоровался и велел мне садиться
с ним в кибитку.

Мы уселись. «В Белогорскую крепость!» — сказал Пугачёв
широкоплечему татарину, стоя правящему тройкою. Сердце мое
сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик загремел, ки-
битка полетела <...>

Вдруг Пугачёв прервал мои размышления, обратясь ко мне
с вопросом:

—    О чём, ваше благородие, изволил задуматься?

—    Как не задуматься,— отвечал я ему.— Я офицер и дворя-
нин; вчера ещё дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной
кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя.

—    Что ж? — спросил Пугачёв.— Страшно тебе?

Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не
только на его пощаду, но даже и на помощь.

—    И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец.— Ты видел,
что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаи-
вал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить;
но я не согласился,— прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич
и татарин не могли его услышать,— помня твой стакан вина и за-
ячий тулуп. Ты видишь, что я не такой ещё кровопийца, как гово-
рит обо мне ваша братья.

Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почёл нуж-
ным его оспоривать и не отвечал ни слова. <...>

—    Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно,
да прибегнуть к милосердию государыни?

Пугачёв горько усмехнулся. <...>

—    Слушай,— сказал Пугачёв с каким-то диким вдохновени-
ем.— Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказы-
вала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи,
ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я все-
го-навсего только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал
ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной.
Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо.

Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь, спустились
и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клю-
нул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем
триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью,
а там что Бог даст! — Какова калмыцкая сказка?

— Затейлива,— отвечал я ему.— Но жить убийством и разбо-
ем значит, по мне, клевать мертвечину.

Пугачёв посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал.
Оба мы замолчали, погрузись каждый в свои размышления. Та-
тарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на об-
лучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути... Вдруг увидел
я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колоколь-
ней,— и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.

Глава XII
Сирота

Как у нашей у яблонки
Ни верхушки нет, ни отросточек;
Как у нашей у княгишошки
Ни отца нету, ни матери.
Снарядить-то её некому,
Благословить-то её некому.

Свадебная песня

Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ
узнал колокольчик Пугачёва и толпою бежал за нами. Швабрин
встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил
себе бороду. Изменник помог Пугачёву вылезть из кибитки, в под-
лых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня,
он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря:
«И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не
отвечал.

Сердце моё заныло, когда очутились мы в давно знакомой
комнате, где на стене висел ещё диплом покойного коменданта,
как печальная эпитафия⁴² прошедшему времени. Пугачёв сел на
том диване, на котором, бывало, дремал Иван Кузмич, усыплён-
ный ворчанием своей супруги. Швабрин сам поднёс ему водки.
Пугачёв выпил рюмку и сказал ему, указав на меня: «Попотчуй
и его благородие». Швабрин подошёл ко мне с своим подносом;
но я вторично от него отворотился. Он казался сам не свой. При

обыкновенной своей сметливости он, конечно, догадался, что
Пугачёв был им недоволен. Он трусил перед ним, а на меня по-
глядывал с иедоверчивостию. Пугачёв осведомился о состоянии
крепости, о слухах про неприятельские войска и тому подобном,
и вдруг спросил его неожиданно: «Скажи, братец, какую девушку
держишь ты у себя под караулом? Покажи-ка мне её».

Швабрин побледнел, как мёртвый. «Государь,— сказал он дро-
жащим голосом... — Государь, она не под караулом... она больна...
она в светлице лежит».

«Веди ж меня к ней»,— сказал самозванец, вставая с места.
Отговориться было невозможно. Швабрин повёл Пугачёва в свет-
лицу Марьи Ивановны. Я за ними последовал.

Швабрин остановился на лестнице. «Государь! — сказал он.—
Вы властны требовать от меня, что вам угодно; но не прикажите
постороннему входить в спальню к жене моей ».

Я затрепетал. «Так ты женат!» — сказал я Швабрииу, готовя-
ся его растерзать.

—    Тише! — прервал меня Пугачёв.— Это моё дело. А ты,—
продолжал он, обращаясь к Швабрину,— не умничай и не ломай-
ся: жена ли она тебе, или не жена, а я веду к ней кого хочу. Ваше
благородие, ступай за мною.

У дверей светлицы Швабрин опять остановился и сказал пре-
рывающимся голосом: «Государь, предупреждаю вас, что она в бе-
лой горячке и третий день как бредит без умолку».

—    Отворяй! — сказал Пугачёв.

Швабрин стал искать у себя в карманах и сказал, что не взял
с собою ключа. Пугачёв толкнул дверь ногою; замок отскочил;
дверь отворилась, и мы вошли.

Я взглянул и обмер. На полу, в крестьянском оборванном пла-
тье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрёпанными во-
лосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтём хлеба.
Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною ста-
ло — не помню.

Пугачёв посмотрел на Швабрина и сказал с горькой усмеш-
кою: «Хорош у тебя лазарет!». Потом, подошед к Марье Ивановне:
«Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? в чём
ты перед ним провинилась? »

—    Мой муж! — повторила она.— Он мне не муж. Я никогда не
буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не
избавят.

Пугачёв взглянул грозно на Швабрина: «И ты смел меня обманы-
вать! — сказал он ему.— Знаешь ли, бездельник, чего ты достоин?».

Швабрин упал иа колени... В эту минуту презрение заглушило
во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на
дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. Пугачёв смяг-
чился. «Милую тебя на сей раз,— сказал он Швабрину,— но знай,
что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился
к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица;
дарую тебе волю. Я государь».

Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что
перед нею убийца её родителей. Она закрыла лицо обеими руками
и упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело
в комнату втёрлась моя старинная знакомая Палаша и стала уха-
живать за своею барышнею. Пугачёв вышел из светлицы, и мы
трое сошли в гостиную.

—    Что, ваше благородие? — сказал смеясь Пугачёв.— Выру-
чили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да
не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду по-
сажёным отцом, Швабрин дружкою; закутим, запьём — и ворота
запрём!

Чего я опасался, то и случилось. Швабрин, услыша предложе-
ние Пугачёва, вышел из себя. «Государь! — закричал он в исступ-
лении.— Я виноват, я вам солгал; но и Гринёв вас обманывает.
Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миро-
нова, который казнён при взятии здешней крепости».

Пугачёв устремил на меня огненные свои глаза. «Это что
ещё?» — спросил он меня с недоумением.

—    Швабрин сказал тебе правду,— отвечал я с твёрдостию.

—    Ты мне этого не сказал,— заметил Пугачёв, у коего лицо
омрачилось.

—    Сам ты рассуди,— отвечал я ему,— можно ли было при
твоих людях объявить, что дочь Миронова жива. Да они бы её за-
грызли. Ничто её бы не спасло!

—    И то правда,— сказал смеясь Пугачёв.— Мои пьяницы не
пощадили бы бедную девушку. Хорошо сделала кумушка-попа-
дья, что обманула их.

—    Слушай,— продолжал я, видя его доброе расположение.—
Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но Бог видит, что
жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сде-
лал. Только не требуй того, что противно чести моей и христиан-
ской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти
меня с бедною сиротою, куда нам Бог путь укажет. Л мы, где бы
ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем Бога
молить о спасении грешной твоей души...

Казалось, суровая душа Пугачёва была тронута. «Ин быть по-
твоему! — сказал он.— Казнить так казнить, жаловать так жа-
ловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези её,
куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!»

Тут он оборотился к Швабрину и велел выдать мне пропуск во
все заставы и крепости, подвластные ему. Швабрин, совсем уни-
чтоженный, стоял как остолбенелый. Пугачёв отправился осмат-
ривать крепость. Швабрин его сопровождал; а я остался под пред-
логом приготовлений к отъезду. <...>

Я схватил её руку и долго не мог вымолвить ни одного слова.
Мы оба молчали от полноты сердца. Хозяева наши почувствова-
ли, что нам было не до них, и оставили нас. Мы остались одни.
Всё было забыто. Мы говорили и не могли наговориться. Марья
Ивановна рассказала мне всё, что с нею ни случилось с самого
взятия крепости; описала мне весь ужас её положения, все испы-
тания, которым подвергал её гнусный Швабрин. Мы вспомнили
и прежнее счастливое время... Оба мы плакали... Наконец я стал
объяснять ей мои предположения. Оставаться ей в крепости, под-
властной Пугачёву и управляемой Швабриным, было невозмож-
но. Нельзя было думать и об Оренбурге, претерпевающем все бед-
ствия осады. У ней не было на свете ни одного родного человека.
Я предложил ей ехать в деревню к моим родителям. Она сначала
колебалась: известное ей неблагорасположение отца моего её пу-
гало. Я её успокоил. Я знал, что отец почтёт за счастие и вменит
себе в обязанность принять дочь заслуженного воина, погибшего
за отечество. «Милая Марья Ивановна! — сказал я наконец.—
Я почитаю тебя своею женою. Чудные обстоятельства соединили
пас неразрывно: ничто на свете не может нас разлучить». Марья
Ивановна выслушала меня просто, без притворной застенчивости,
без затейливых отговорок. Она чувствовала, что судьба её соеди-
нена была с моею. Но она повторила, что не иначе будет моею же-
ною, как с согласия моих родителей. Я ей и не противуречил. Мы
поцеловались горячо, искренно — и таким образом всё было ме-
жду нами решено. <...>

Глава XIII
Арест

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.
— Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин

Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные рас-
поряжения, проходила, и наши генералы готовились к дружному
содействию. Пугачёв всё ещё стоял под Оренбургом. Между тем
около его отряды соединялись и со всех сторон приближались
к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни при виде наших войск
приходили в повиновение; шайки разбойников везде бежали от
нас, и всё предвещало скорое и благополучное окончание.

В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда го-
товился я пуститься в дорогу, Зурин вошёл ко мне в избу, держа
в руках бумагу, с видом чрезвычайно озабоченным. Что-то кольну-
ло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он выслал моего
денщика и объявил, что имеет до меня дело. «Что такое?» — спро-
сил я с беспокойством. «Маленькая неприятность,— отвечал он,
подавая мне бумагу.— Прочитай, что сейчас я получил». Я стал её
читать: это был секретный приказ ко всем отдельным начальни-
кам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно отправить
под караулом в Казань в Следственную комиссию, учреждённую
по делу Пугачёва. Бумага чуть не выпала из моих рук. «Делать
нечего! — сказал Зурин.— Долг мой повиноваться приказу. Веро-
ятно, слух о твоих дружеских путешествиях с Пугачёвым как-ни-
будь да дошёл до правительства. Надеюсь, что дело не будет иметь
никаких последствий и что ты оправдаешься перед комиссией. Не
унывай и отправляйся». Совесть моя была чиста; я суда не боял-
ся; но мысль отсрочить минуту сладкого свидания, может быть, на
несколько ещё месяцев — устрашала меня. Тележка была готова.
Зурин дружески со мною простился. Меня посадили в тележку.
Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой
дороге.

Глава XIV
Суд

Мирская молва —
Морская волна.

Пословица

Я вошёл в залу довольно обширную. За столом, покрытым
бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого
и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати ось-
ми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обраще-
нии. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом,
наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. На-
чался допрос. Меня спросили о моём имени и звании. Генерал
осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринёва? И на ответ
мой возразил сурово: «Жаль, что такой почтенный человек имеет
такого недостойного сына!». Я спокойно отвечал, что каковы бы
ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять
чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не
понравилась. «Ты, брат, востёр,— сказал он мне нахмурясь,— но
видали мы и не таких!»

Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в ка-
кое время вошёл я в службу к Пугачёву и по каким поручениям
был я им употреблён?

Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, пи
в какую службу к Пугачёву вступать и никаких поручений от него
принять не мог.

— Каким же образом,— возразил мой допросчик,— дворянин
и офицер один пощажён самозванцем, между тем как все его това-
рищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер
и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от глав-
ного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего про-
изошла такая странная дружба и на чём она основана, если не на
измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?

Я был глубоко оскорблён словами гвардейского офицера
и с жаром начал своё оправдание. Я рассказал, как началось моё
знакомство с Пугачёвым в степи, во время бурана; как при взятии
Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что ту-
луп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца;
но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до по-
следней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, ко-
торый мог засвидетельствовать моё усердие во время бедственной
оренбургской осады. <...>

Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь
с Марьей Ивановной так же искренно, как и всё прочее. Но вдруг
почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову,
что если назову её, то комиссия потребует её к ответу; и мысль
впутать имя её между гнусными изветами злодеев и её самую при-
вести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня по-
разила, что я замялся и спутался.

Судьи мои, начинавшие, казалось, выслушивать ответы мои
с некоторою благосклоиностию, были снова предубеждены про-
тиву меня при виде моего смущения. Гвардейский офицер потре-
бовал, чтоб меня поставили на очную ставку с главным доносите-
лем. Генерал велел кликнуть вчерашнего злодея. Я с живостию
обратился к дверям, ожидая появления своего обвинителя. Через
несколько минут загремели цепи, двери отворились, и вошёл —
Швабрин. Я изумился его перемене. Он был ужасно худ и бле-
ден. Волоса его, недавно чёрные как смоль, совершенно поседели;
длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения свои
слабым, но смелым голосом. По его словам, я отряжён был от Пу-
гачёва в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки,
дабы передавать письменные известия о всём, что делалось в горо-
де; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из
крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-
изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами,
раздаваемыми от самозванца. Я выслушал его молча и был дово-
лен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным
злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той,
которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таи-
лась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать,—
как бы то пи было, имя дочери белогорского коменданта не было
произнесено в присутствии комиссии. Я утвердился ещё более
в моём намерении, и когда судьи спросили: чем могу опровергнуть
показания Швабрина, я отвечал, что держусь первого своего объ-
яснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу. Ге-
нерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул
на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной
усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои
шаги. Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не
требовали.

Слух о моем аресте поразил всё моё семейство. Марья Иванов-
на так просто рассказала моим родителям о странном знакомстве
моём с Пугачёвым, что оно не только не беспокоило их, но ещё
и заставляло часто смеяться от чистого сердца. Батюшка не хо-
тел верить, чтобы я мог быть замешан в гнусном бунте, коего цель
была ниспровержение престола и истребление дворянского рода.
Он строго допросил Савельича. Дядька не утаил, что барин бывал
в гостях у Емельки Пугачёва и что-де злодей его таки жаловал; но
клялся, что ни о какой измене он не слыхивал. Старики успокои-
лись и с нетерпением стали ждать благоприятных вестей. Марья
Ивановна сильно была встревожена, по молчала, ибо в высшей
степени была одарена скромностию и осторожностию.

Прошло несколько недель... Вдруг батюшка получает из Петер-
бурга письмо от нашего родственника князя Б**. Князь писал ему
обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что по-
дозрения насчёт участия моего в замыслах бунтовщиков, к иесча-
стию, оказались слишком основательными, что примерная казнь

должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения
к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать пре-
ступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только
сослать в отдалённый край Сибири на вечное поселение.

Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что
я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об
истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрыва-
ла от всех свои слёзы и страдания и между тем непрестанно дума-
ла о средствах, как бы меня спасти.

Вдруг Марья Ивановна, тут же сидевшая за работой, объяви-
ла, что необходимость её заставляет ехать в Петербург и что она
просит дать ей способ отправиться. <...>

Марья Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав на
почтовом дворе, что Двор находился в то время в Царском Селе,
решилась тут остановиться. <...>

На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оде-
лась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце осве-
щало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием
осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди
важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ива-
новна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен
был памятник в честь недавних побед графа Петра Александро-
вича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла
и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остано-
вилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос:
«Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму,
сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села
на другом конце скамейки. Дама пристально на неё смотрела;
а Марья Ивановна, с своей стороны бросив несколько косвенных
взглядов, успела рассмотреть её с ног до головы. Она была в белом
утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет
сорок. Лицо её, полное и румяное, выражало важность и спокой-
ствие, а голубые глаза и лёгкая улыбка имели прелесть неизъяс-
нимую. Дама первая перервала молчание.

—    Вы, верно, не здешние? — сказала она.

—    Точно так-с: я вчера только приехала из провинции.

—    Вы приехали с вашими родными?

—    Никак нет-с. Я приехала одна.

—    Одна! Но вы так ещё молоды.

—    У меня нет ни отца, ни матери.

—    Вы здесь, конечно, по каким-нибудь делам?

—    Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне.

—    Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость
и обиду?

—    Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия.

—    Позвольте спросить, кто вы таковы?

—    Я дочь капитала Миронова.

—    Капитана Миронова! того самого, что был комендантом в од-
ной из оренбургских крепостей?

—    Точно так-с.

Дама, казалось, была тронута. «Извините меня,— сказала она
голосом ещё более ласковым,— если я вмешиваюсь в ваши дела;
но я бываю при дворе; изъясните мне, в чём состоит ваша просьба,
и, может быть, мне удастся вам помочь».

Марья Ивановна встала и почтительно её благодарила. Всё
в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало дове-
ренность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу
и подала её незнакомой своей покровительнице, которая стала чи-
тать её про себя.

Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным,
но вдруг лицо её переменилось,— и Марья Ивановна, следовавшая
глазами за всеми её движениями, испугалась строгому выраже-
нию этого лица, за минуту столь приятному и спокойному.

—    Вы просите за Гринёва? — сказала дама с холодным ви-
дом.— Императрица не может его простить. Он пристал к само-
званцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный
и вредный негодяй.

—    Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна.

—    Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув.

 

—    Неправда, ей-богу, неправда! Я знаю всё, я всё вам расскажу.
Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он
не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел
запутать меня.— Тут она с жа-
ром рассказала всё, что уже из-
вестно моему читателю. <...>

Императрица сидела за сво-
им туалетом. Несколько при-
дворных окружали её и по-
чтительно пропустили Марью
Ивановну. Государыня ласково
к ней обратилась, и Марья Ива-
новна узнала в ней ту даму, с ко-
торой так откровенно изъясня-
лась она несколько минут тому

назад. Государыня подозвала её и сказала с улыбкою: «Я рада,
что могла сдержать вам своё слово и исполнить вашу просьбу.
Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот
письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свёкру».

Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав,
упала к ногам императрицы, которая подняла её и поцеловала. Го-
сударыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты,— сказала
она,— но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспо-
койтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние». <...>
В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взгля-
нуть па Петербург, обратно поехала в деревню...

 

Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринёва. Из се-
мейственных преданий известно, что он был освобождён от заклю-
чения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присут-
ствовал при казни Пугачёва, который узнал его в толпе и кивнул ему
головою, которая через минуту, мёртвая и окровавленная, показана
была пароду. Вскоре потом Пётр Андреевич женился на Марье Ива-
новне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. В трид-
цати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым
помещикам. В одном из барских флигелей показывают собственно-
ручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу
Петра Андреевича и содержит оправдание
его сына и похвалы уму и сердцу дочери
капитана Миронова. Рукопись Петра Ан-
дреевича Гринёва доставлена была нам от
одного из его внуков, который узнал, что
мы заняты были трудом, относящимся
ко временам, описанным его дедом. Мы
решились, с разрешения родственников,
издать её особо, приискав к каждой главе
приличный эпиграф и дозволив себе пере-
менить некоторые собственные имена.

Издатель.

19 окт. 1836.

Обдумываем прочитанное, делимся впечатлениями

1. Вы прочитали повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка». С ка-
ким настроением вы приступали к её чтению и с каким настрое-
нием закончили чтение? Не пожалели ли вы о «потерянном» на
чтение времени?

2.    Что больше всего заинтересовало вас в хитросплетениях пове-
сти? Какие герои вызвали у вас восхищение, какие — возмуще-
ние, а о ком вы пока не можете составить точного впечатления?
Почему?

3.    Как вы думаете, о чём говорит А. С. Пушкин? Какие темы, про-
блемы освещает?

Поразмышляем и поговорим о прочитанном

1.    Эпиграфом ко всей повести «Капитанская дочка» А. С. Пушкин
взял слова, являющиеся частью пословицы: «Береги платье
снову, а честь¹ смолоду». В чём вы видите её смысл? Почему
писатель использовал только часть пословицы?

2.    А. С. Пушкин даёт эпиграф к каждой главе повести. Как вы ду-
маете, для чего они ему нужны?

3.    Вы, конечно, обратили внимание на особенности повествования
в «Капитанской дочке»: оно ведётся от первого лица и записки
созданы героем уже взрослым, вспоминающим самые важные
события в своей жизни. Для чего, на ваш взгляд, Пушкин прибе-
гает к такому приёму?

4.    Каким было воспитание Петруши Гринёва и как оно повлияло на
его дальнейшую жизнь? Как вы расцениваете решение отца Петра
Гринёва отправить его служить в армию не в Петербург, а в Орен-
бург? Каким вам кажется наказ Андрея Петровича служить вер-
но: устаревшим в наши дни или всегда актуальным нравственным
правилом?

5.    Перечитайте вторую главу повести, обратите внимание на опи-
сание бурана. Какое значение с точки зрения последующих со-
бытий имеет этот образ?

6.    Перескажите сон Петра Гринёва, который он увидел на пути
к постоялому двору. Можно ли его назвать его пророческим? До-
гадались ли вы о его роли в тексте, пока читали?

7.    Найдите описание портрета Пугачёва во второй главе, сравните
его с портретом Емельяна Пугачёва, приложенным Пушкиным
к изданию «Истории Пугачёвского бунта». Определите, какая де-
таль в художественном описании внешности вожатого-Пугачёва
является самой важной? Почему? Что в описании его поведе-
ния, речи сразу же заинтересовывает читателя?

■

¹ Честь — 1) достойные уважения и гордости моральные качества
и принципы личности; 2) хорошая, незапятнанная репутация, доброе
имя; 3) почёт, уважение.

8.    Опишите, какой ожидал увидеть Гринёв Белогорскую крепость
и какой она оказалась на самом деле. Почему Пётр Гринёв
очень скоро привязался к семейству Мироновых? Что в их се-
мейном укладе напоминало ему собственную семью, а что отли-
чалось?

9.    Какое впечатление произвёл на вас Швабрин? Какие чувства
вызывает лично у вас его поведение во время дуэли с Гринё-
вым, отношение к Маше Мироновой?

10.    Как развивалась история любви Маши Мироновой и Петра Гринё-
ва? Реакция Маши или Петра на письмо отца Гринёва вам ближе?

11.    Почему Пугачёву сравнительно легко удалось взять крепость?
Чем объясняется жестокость его суда над офицерами — защит-
никами Белогорской крепости?

12.    Как вы оцениваете поведение коменданта во время защиты кре-
пости и суда Пугачёва? Как характеризуют Василису Егоровну
последние в её жизни слова: «Свет ты мой, Иван Кузмич, уда-
лая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские,
ни пули турецкие: не в честном бою положил ты свой живот,
а сгинул от беглого каторжника!»?

13.    Как характеризует Петра Гринёва его поведение во время суда
Пугачёва и во время встречи с предводителем восстания в доме
коменданта? Что понравилось Пугачёву в поведении Гринёва?

14.    Какое значение имеет название главы «Мятежная слобода»
и эпиграф — слова из басни А. П. Сумарокова: «В ту пору лев
был сыт, хоть сроду он свиреп. “Зачем пожаловать изволил
в мой вертеп?" — спросил он ласково»? Каким предстаёт Пуга-
чёв в этой главе? Как вы расценили его решение ехать вместе
с Гринёвым в Белогорскую крепость?

15.    Прочитайте в лицах сцену разговора Пугачёва с Гринёвым по
дороге в Белогорскую крепость. В чём вы видите смысл калмыц-
кой сказки, рассказанной Пугачёвым? Как к ней отнёсся Гринёв?
С чьей точкой зрения вы согласны?

16.    Как описано развитие отношений Гринёва с Пугачёвым в гла-
ве XII «Сирота»? Как изменяется отношение Гринёва к Пугачёву
в этой главе повести? В чём проявляется двойственное отноше-
ние Гринёва к Пугачёву?

17.    Почему к главе с названием «Суд» Пушкин даёт эпиграфом
пословицу «Мирская молва — морская волна»? Поддержива-
ете ли решение Гринёва не отвечать на вопросы судей? Разде-
ляете ли вы его отношение к Швабрину?

18.    Почему «Марья Ивановна мучилась больше всех», когда Пётр
Гринёв был под арестом? Как вы отнеслись к её решению ехать

в Петербург? Сделайте вывод о роли Маши Мироновой в пове-
сти и о смысле названия повести — «Капитанская дочка».

19.    Прочитайте материалы о нравственности, нравственных цен-
ностях в виртуальном словаре. Подумайте, как эти понятия со-
относятся с поступками Гринёва. Дайте нравственную оценку
личности Петра Гринёва, опираясь на собственное понимание
нравственности и нравственных ценностей.

20.    Если бы вам пришлось выстраивать иерархическую лестницу
морально-нравственных и социальных ценностей и категорий, то
в каком порядке вы расположили бы закон, любовь, милосердие,
дружбу, благочестие, семью? Если найдёте нужным, добавьте
другие понятия. Как вы думаете, совпадёт ли ваша «лестница»
с «лестницей» Гринёва, а значит и Пушкина? Представьте ре-
зультаты своей работы одноклассникам, обоснуйте выводы.

Обратимся к виртуальному словарю

Нравственность — русское слово, происходящее от корня
«нрав». В XVIII столетии стало употребляться наряду со словами
«этика» и «мораль» как их синоним.

Нравственность — принятие на себя ответственности за свои по-
ступки. В отличие от морали, которая является внешним требовани-
ем к поведению человека, наряду с законом, нравственность — это
внутренняя установка человека действовать согласно своей совести.

Нравственные (моральные) ценности — это то, что ещё древние
греки именовали этическими добродетелями. В качестве нрав-
ственных ценностей у всех народов почитаются честность, вер-
ность, уважение к старшим, трудолюбие, патриотизм. Эти цен-
ности, представляемые в их безупречном, абсолютно полном
и совершенном выражении, выступают как этические идеалы.

21. Прочитайте фрагмент из литературоведческого комментария
известного учёного-филолога Юрия Михайловича Лотмана в ци-
татной подсказке. Что добавилось к вашему пониманию причин
названия произведения в честь Маши Мироновой, а не в честь
Гринёва или Пугачёва?

Цитатная подсказка

В повести Пушкин хотел утвердить и восславить ценнос-
ти патриархальной¹ жизни: верности долгу, семейного начала...
—

¹ Патриархальный — здесь перен.: верный отжившей старине, старо-
заветный; патриархальный обычай; патриархальные нравы.

Именно поэтому на первом плане в повести рядовой участник
исторических событий Пётр Гринёв. Известный пушкинист В. С.
Непомнящий писал: «Пётр Гринёв — это тоска по порядочности,
немудрёной рыцарственности с её кодексом чести, по той застен-
чивой любви, что стала счастьем Петра Гринёва и Маши Мироно-
вой». Подтверждением этих мыслей является название повести
«Капитанская дочка».

Маша Миронова — типичная представительница провинци-
ального дворянства — одна из многих. Она — обыкновенная рус-
ская девушка, но через отношение к ней раскрываются основные
персонажи романа в тех качествах, которые Пушкин хочет в них
подчеркнуть. Екатерина II и Пугачёв — способны к милосердию,
Гринёв — к любви, верности долгу, Швабрин — к предательству.

Название повести указывает на то, что главное в ней не пуга-
чёвский бунт, а судьба обыкновенных людей, оказавшихся в водо-
вороте драматических событий, и судьба их ценностей, главная из
которых — семья с её идеалами любви и верности.

(По Ю. М. Лотману)

Путешествуем по литературным местам

«И память Каменки любя...»

Среди многих мест Украины, где бывал Пушкин, город Ка-
менка (районный центр Черкасской области) заслуживает особого
внимания. Здесь, в живописном имении Давыдовых, Пушкин го-
стил дважды: с ноября 1820-го по конец марта 1821 года и в нояб-
ре 1822 года.

 

В 20-х годах XIX века Ка-
менка была одним из центров
Южного общества декабристов.
Декабристы собирались в поме-
щичьей усадьбе В. Л. Давыдова,
одного из ревностных участни-
ков тайного общества. Именно
сюда и приезжал Пушкин из
Кишинёва.

Невдалеке от Каменки была
расположена Болтышка, име-
ние генерала Н. Н. Раевского,
близкого родственника Давыдо-
вых, в семье которого Пушкин

провёл «счастливейшие минуты жизни» во время поездки на Кав-
каз и в Крым летом 1820 года. Раевские тоже были постоянными
гостями в Каменке.

 

В год 100-летия со дня смер-
ти поэта, в 1937 году, в Камен-
ке, родовом имении Раевских
и Давыдовых, был создай музей
А. С. Пушкина и П. И. Чайков-
ского. Музей размещён в одном
из флигелей усадьбы Давыдо-
вых, так называемом Зелёном
домике, построенном в начале
XIX века.

В настоящее время в состав
Каменского государственного
историко-культурного заповедника входят музей Пушкина и Чай-
ковского, исторический музей, картинная галерея, парк имени
Декабристов, Тясминский каньон. Пушкинская скала, Пушкин-
ский грот. Зелёная мельница.

В 1975 году в парке Декабристов, названном так в 1926 году,
был установлен памятник А. С. Пушкину.

 

В одном из уютных уголков парка находится грот Декабри-
стов, построенный в конце XVIII века как архитектурное украше-
ние парка. В нём любил отды-
хать А. С. Пушкин, из-за чего
грот теперь иногда называют
Пушкинским. Здесь проводятся
«Летние встречи в Пушкинском
гроте», а также Всеукраинский
литературный фестиваль «Пуш-
кинское кольцо».

У Давыдовых была богатая
библиотека, которой пользо-
вался Пушкин. На полях неко-
торых её книг на французском
языке обнаружили пометки и замечания, предположительно сде-
ланные рукой поэта. Среди них и две строки стихотворения:

Ваш тихий, милый Каменград
Я покидать совсем не рад.

В семи залах экспозиции музея представлено около 1500 экс-
понатов. Здесь широко показаны связи Пушкина с Украиной,

его интерес к истории Украины. Мате-
риалы музея рассказывают о влиянии
Пушкина на творчество Т. Г. Шевченко,

 

И. Я. Франко, Леси Украинки, П. А. Гра-
бовского. Тут же хранятся дореволюци-
онные переводы произведений Пушкина
на украинский язык.

В центре парка Декабристов стоит
памятник Пушкину с надписью: «В Ка-
менке, находясь в ссылке, пребывал
в гг. 1820, 1821, 1822 великий рус-
ский поэт А. С. Пушкин. 10 февраля
1937 г.».

 

Это материал учебника Литература 8 класс Халабаджах