Мигель де Сервантес Сааведра - «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» читать онлайн, критика

 

(1547-1616)

Вначале 1605 года в мадридских книжных лавках появился роман
писателя, скорее пользовавшегося известностью за свои страдания
в алжирском плену, чем литературной славой, человека уже пожилого, к
тому же инвалида. Это был роман Сервантеса «Хитроумный идальго Дон
Кихот Ламанчский», в котором, по выражению М. Горького, перед нами
предстали «изумительно обработанные в образе и слове сгустки мысли,
чувства, крови и горьких жгучих слез мира сего».

По отцу Сервантес принадлежал к старинной, но ко времени рождения
писателя пришедшей в упадок дворянской семье, на примере которой мож-
но без труда проследить историю обеднения испанского дворянства и появ-
ления идальго — дворян, не имевших состояния, не занимавших высоких
общественных постов. К бедным дворянам принадлежала и мать писателя.

К концу шестидесятых годов XVI столетия семья Сервантесов оконча-
тельно разорилась. В связи с этим Мигелю и его младшему брату Родриго
пришлось думать о том, как самим зарабатывать хлеб. В их семье была в
ходу любимая поговорка отца: «Три вещи: церковь, море, дворец. Избери
одну — и нужде конец». Мигель Сервантес избрал море.

Пять лет, проведенных Сервантесом в рядах испанских войск в Ита-
лии, были очень важным периодом в его жизни. Он посетил крупнейшие
итальянские города — Рим, Милан, Болонью, Венецию, Палермо, позна-
комился с укладом итальянской жизни, с богатой итальянской литерату-
рой. Сервантес не только овладел итальянским языком, но и расширил
свои знания, приобретенные в мадридской школе; к основательному зна-
комству с античной литературой и мифологией он присоединил широкое
знакомство со всем лучшим, что создало итальянское Возрождение.

Седьмого октября 1571 года произошла знаменитая морская битва
при Лепанто, когда соединенный флот Священной лиги (Испании, Папы
Римского и Венеции) положил конец агрессивной политике Турции в
восточной части Средиземного моря. Сервантес болел лихорадкой, но по-
просил разрешения принять участие в бою. Он охранял лодочный трап и
получил три огнестрельные раны: две в грудь и одну в предплечье. С тех
пор Сервантес не владел левой рукой — в к вящей славе правой», как он
сам, не унывая, говорил, имея в виду свое писательство. После выздоров-
ления Сервантес еще в продолжение четырех лет оставался на военной
службе: участвовал в морской битве при Наварнне, был в составе экспе-
диционного корпуса в Северной Африке.

20 сентября 1575 года Сервантес вместе со своим братом Родриго,
также служившем в армии, на борту галеры «Солнце» отбыл из Неаполя
в Испанию. Надежды отца не оправдались: море не избавило его сыновей
от нужды. Они ехали домой без единого дуката в кармане.

Близ Марселя галеру захватили в плен алжирские пираты. С большим
трудом семья и друзья Сервантеса собрали денег для братьев, однако для вы-
купа обоих денег не хватило. Поэтому Мигель предложил выкупить сначала
младшего брата, а сам еще несколько лет находился в ужасном положении.

Возвратясь из плена, Сервантес бродил по Испании в поисках работы.
Наконец, он получил место сборщика недоимок в провинции Гренада.

Эта тяжелая работа закончилась новой бедой для Сервантеса. Бесслед-
но исчезли казенные деньги, которые доверил он для большей сохранно-
сти одному' из своих знакомых — банкиру Симону Фрейре. И несмотря
на то, что вскоре они были взысканы с банкира, Сервантеса арестовали.
В тюрьме его навещали друзья; они договорились о переводе Сервантеса
в отдельное помещение, утоваривали его писать заявление с просьбой об
освобождении, так как ошибка была слишком очевидной.

Однако Сервантес не торопился. Впервые в жизни он имел досуг.
Странное довольство овладело им. Должен же человек хоть раз всмотреть-
ся в самого себя. Ведь он уже не молод. Он хотел вспомнить прошлое,
хотя все спутывалось и переплеталось. Надежды, мечты, а в действитель-
ности — тяжелые раны, неудачная попытка хирургов спасти левую руку,
плен и рабство в Алжире, голодная жизнь в Испании, тюрьма.

Сервантес не стал писать заявления, вместо него на бумаге появился
рисунок. Он набросал свое лицо, худое, преувеличенно длинное и горбоно-
сое. Изобразил себя верхом на муле, выезжающем каменистой дорогой на
проклятую службу'. Получился, правда, не правительственный сытый мул
с огненными глазами, а убогий, истощенный лошадиный скелет. На скеле-
те высилось тощее тело всадника. Он украсил себя родом панциря и шле-
моподобным сооружением без забрала. Пририсовал еще шпоры к сапогам.

Рыцарь! Наконец-то привелось ему слезть с коня и расположиться на
отдых... в тюрьме. Грустно и смешно, что только в тюрьме можно отдох-
нуть и собраться с мыслями. В Испании не было свободы, не было благо-
получия. Он вспомнил бедные испанские деревни и богатые дома испан-
ской знати. Вспомнились ему и тяжелые корабли Филиппа И, лежащие
на дне английского канала, — чудовищное поражение Великой Армады,
поглотившей все средства Испании. Королю католического мира остался
лишь его собственный обескровленный народ. Всюду' нищета и страдания.

При зыбком свете огарка Сервантес вгляделся в свой рисунок. Нет,
его рыцарь не прелестный юноша, а бодрый костлявый старик, поверив-
ший, что не прошли еще рыцарские времена, что можно с одним мечом и
копьем восстановить справедливость. По дорогам Испании едет рыцарь,
готовый каждую минуту броситься в бой, помочь бедным и угнетенным,
защитить обиженных и гонимых. И всюду он получает побои, и снова
встает, и едет дальше.

Сервантес забыл о заявлении, которое должен был писать. Он схватил
перо. Под рисунком появились первые слова будущей книги: «В некоем
селе Ламанчском, название которого у меня нет охоты припоминать, не
так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в
фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...»

Так в королевской тюрьме Севильи создавалось великое произведение
Сервантеса — «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».

Первая часть «Дон Кихота» (1605) имела колоссальный успех. Все
знали фамилию автора, все знали Дон Кихота. Вскоре Сервантес был
освобожден. Он по-прежнему нуждался. За год до смерти Сервантес напи-
сал вторую часть своей великой книги (1615). Умер он в полной бедности.

Такова судьба этого человека, создавшего всемирно известный роман.

Но Ф. Кельи ну и Б. Франку

1.    Какой была жизнь народа в Испании во второй половине XVI — в начале
XVII века? Кто такие идальго?

2.    Какие человеческие достоинства сделали Сервантеса известным человеком в
своей стране еще до появления его первого знаменитого романа о Дон Кихоте?

3.    Чем необычно начало литературной деятельности Сервантеса?

4.    Если вы читали роман о Дон Кихоте или видели фильм, поставленный по это-
му произведению, расскажите о запомнившихся вам эпизодах из них и глав-
ных героях.

ХИТРОУМНЫЙ ИДАЛЬГО ДОН КИХОТ ЛАМАНЧСКИЙ

(Отрывки)

Глава 1,

повествующая о нраве и образе жизни славного
идальго Дон Кихота Ламанчского

В некоем селе Ламанчском, которого название у меня нет охоты ирино-
минать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заклю-
чается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...
При нем находились ключница, коей неревалило за сорок, племянница,
коей не исполнилось и двадцати, и слуга для домашних дел и нолевых
работ, умевший и лошадь седлать, и с садовыми ножницами обращаться.
Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого
сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку
и заядлый охотник...

Надобно знать, что вышеупомянутый идачьго в часы досуга, а досуг
длился у него чуть ли не весь год, отдавался чтению рыцарских романов
с таким жаром и увлечением, что иочти совсем забросил не только охоту, но
даже свое хозяйство; и так далеко зашли его любознательность и его поме-
шательство на этих книгах, что, дабы приобрести их, он продал несколько
десятин пахотной земли и таким образом собрал у себя все романы, какие
только ему удалось достать...

 

Одним словом, идальго наш с головой ушел
в чтение, и сидел он над книгами с утра до
ночи и с ночи до утра; и вот оттого, что он мало
спал и мно1Ч> читал, мозг у него стал иссыхать,
так что в конце концов он и вовсе потерял рас-
судок. Воображение его было поглощено всем
тем, о чем он читал в книгах: чародейством,
распрями, битвами, вызовами на ноединок, ра-
нениями, объяснениями в любви, любовными
похождениями, сердечными муками и разной
невероятной чепухой, и до того прочно засела
у него в голове мысль, будто все это нагромо-
ждение вздорных небылиц — истинная прав-
да, что для него в целом мире не было уже
ничего более достоверного...

И вот, когда он уже окончательно свих-
нулся, в голову ему нришла такая странная
мысль, какая еще не приходила ни одному
безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым
как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться стран-
ствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на
поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это ему было
известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкно-
венно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении
со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное
имя и почет. Бедняга уже представлял себя увенчанным за свои подвиги, но
малой мере, короной Трапезундского царства; и, весь отдавшись во власть
столь отрадных мечтаний, доставлявших ему наслаждение неизъяснимое,
посиешил он достигнуть цели своих стремлений. Первым делом принялся
он за чистку принадлежавших его предкам доспехов, некогда сваленных
как попало в угол и покрывшихся ржавчиной и плесенью. Когда же он с
крайним тщанием вычистил их и привел в исправность, то заметил, что
недостает одной весьма важной вещи, а именно: вместо шлема с забралом
он обнаружил обыкновенный шишак; но тут ему пришла на выручку его
изобретательность: смастерив из картона полушлем, он прикрепил его к
шишаку, и получилось нечто вроде закрытого шлема. Не скроем, однако ж,
что когда он, намереваясь испытать его прочность и устойчивость, выхва-
тил меч и нанес два удара, то первым же ударом в одно мгновение уничто-
жил труд целой недели; легкость же, с какою забрало разлетелось на куски,
особого удовольствия ему не доставила, и, чтобы предотвратить подобную
онасность, он сделал его заново, подложив внутрь железные пластинки,
так что в конце концов остался доволен его прочностью и, найдя дальней-
шие испытания излишними, признал его вполне годным к употреблению
и решил, что это настоящий шлем с забралом удивительно тонкой работы.

Затем он осмотрел свою клячу и, хотя она хромала на все четыре ноги
и недостатков у нее было больше, чем у лошади Гонеллы, которая tan turn
pellis et ossa fuit, нашел, что ни Буцефал Александра Македонского, ни
Бабьека Сида не могли бы с нею тягаться. Несколько дней раздумывал он,
как ее назвать, ибо, говорил он себе, коню столь доблестного рыцаря, да
еще такому доброму коню, нельзя не дать какого-нибудь достойного имени.
Наш идальго твердо держался того мнения, что если произошла перемена
в положении хозяина, то и конь должен переменить имя и получить но-
вое, славное и громкое, соответствующее новому сану и новому поприщу
хозяина; вот он и старался найти такое, которое само показывало бы, что
представлял собой этот конь до того, как стал конем странствующего рыца-
ря, и что он собой представляет теперь; итак, он долго придумывал разные
имена, роясь в памяти и напрягая воображение, — отвергал, отметал, пе-
ределывал, пускал насмарку, сызнова принимался составлять, — ив конце
концов остановился на Росинанте, имени, но его мнению, благородном и
звучном, поясняющем, что прежде конь этот был обыкновенной клячей,
ныне же, опередив всех остальных, стал первой клячей в мире.

Столь удачно, как ему казалось, назвав своего коня, решился он по-
дыскать имя и для себя самого и, потратив на это еще неделю, назвался
наконец Дон Кихотом, - отсюда, повторяем, и сделали вывод авторы прав-
дивой этой истории, что настоящая его фамилия, вне всякого сомнения,
была Кихада, а вовсе не Кесада, как уверяли иные. Вспомнив, однако ж,
что доблестный Амадис не пожелал именоваться просто Амадисом, но при-
совокупил к этому имени название своего королевства и отечества, дабы
тем прославить его, и назвался Амадисом Галльским, решил он, что и ему,
как истинному рыцарю, надлежит присовокупить к своему имени название
своей родины и стать Дон Кихотом Ламанчским, чем, по ехч> мнению, он
сразу даст понять, из какого он рода и из какого края, и при этом окажет
честь своей отчизне.

Вычистив же доспехи, сделав из шишака настоящий шлем, выбрав имя
для своей лошаденки и окрестив самого себя, он пришел к заключению, что
ему остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо стран-
ствующий рыцарь без любви - это все равно что дерево без плодов и листьев
или же тело без души...

Должно заметить, что, сколько нам известно, в ближайшем селении
жила весьма миловидная деревенская девушка, в которую он одно время
был влюблен, хотя она, само собою разумеется, об этом не подозревала и
не обращала на него никакого внимании. Звали ее Альдонсою Лоренсо, и
вот она-то и показалась ему достойною титула владычицы его помыслов;
и, выбирая для нее имя, которое не слишком резко отличалось бы от ее
собственного и в то же время напоминало и приближалось бы к имени
какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, положил он назвать ее
Дульсинеей¹ Тобосскою - ибо родом она была из Тобоссо,^{15 16} именем, по
его мнению, приятным для слуха, изысканным и глубокомысленным, как
и все ранее придуманные им имена...

Глава II,

повествующая о первом выезде хитроумного
Дон Кихота из его владений

Покончив со всеми этими приготовлениями, наш идальго решился
тотчас же осуществить свой замысел, ибо он полагал, что всякое
промедление с его стороны может пагубно отозваться на человеческом роде:
сколько беззаконий предстоит ему устранить, сколько кривды выпрямить,
несправедливостей загладить, злоупотреблений искоренить, скольких
обездоленных удовлетворить! И вот, чуть свет, в один из июльских дней,
обещавший быть весьма жарким, никому ни слова не сказав о своем
намерении и оставшись незамеченным, облачился он во все свои доспехи,
сел на Росинанта, кое-как приладил нескладный свой шлем, взял щит,
прихватил копье и, безмерно счастливый и довольный тем, что никто не
помешал ему приступить к исполнению благих его желаний, через ворота
скотного двора выехал в поле. Но как скоро он очутился за воротами, в
голову ему пришла страшная мысль, до того страшная, что он уже готов
был отказаться от задуманного предприятия, и вот почему: он вспомнил,
что еще не посвящен в рыцари и что, следственно, по законам рыцарства,
ему нельзя и не должно вступать в бой ни с одним рыцарем; а если б даже
и был посвящен, то ему как новичку подобает носить белые доспехи, без
девиза на щите, до тех пор, пока он не заслужит его своею храбростью.
Эти размышления поколебали его решимость; однако ж безумие взято верх
над всеми доводами, и по примеру многих рыцарей, о которых он читал в
тех самых романах, что довели его до такого состояния, вознамерился он
обратиться с просьбой о посвящении к первому встречному. Что же касается
белых доспехов, то он дал себе слово на досуге так начистить свои латы,
чтобы они казались белее горностая, и, порешив на том, продолжал свой
путь, — вернее, путь, который избрал его конь, ибо Дон Кихот полагал, что
именно так и надлежит искать приключений...

Весь этот день Дон Кихот провел в пути, а к вечеру он и его кляча
устали и сильно проголодались; тогда, оглядевшись по сторонам в надежде
обнаружить какой-нибудь замок, то есть шалаш пастуха, где бы можно
было подкрепиться и расправить усталые члены, заприметил он неподалеку
от дороги постоячый двор, и этот постоялый двор показался ему звездой,
которая должна привести его не к преддверию храма спасения, а прямо в
самый храм. Он тронул поводья и подъехал к постоятому двору, как раз
когда стало смеркаться...

Глава III,

в коей рассказывается о том, каким забавным способом
Дон Кихот был посвящен в рыцари

...Дон Кихот, быстро покончив со своим скудным трактирным ужином,
подозвал хозяина, удалился с ним в конюшню, пят на колени и сказал:

- Доблестный рыцарь! Я не двинусь с места до тех пор, пока ваша
любезность не соизволит исполнить мою просьбу, — исполнение же ТОГО, о
чем я прошу, покроет вас неувядаемою славой, а также послужит на пользу
всему человеческому роду.

Увидев, что гость опустился перед ним на колени, и услышав такие
речи, хозяин оторопел: он не знал, что делать и что говорить, а затем стал
убеждать его подняться с колен, но тот поднялся лишь после того, как
хозяин дал слово исполнить его просьбу.

— Меньшего, государь мой, я и не ожидал от вашего несказанного
великодушия, — заметил Дон Кихот. — Итак, да будет вам известно,
что просьба, с которой я к вам обратился и которую ваше человеколюбие
обещало исполнить, состоит в том, чтобы завтра утром вы посвятили меня
в рыцари; ночь я проведу в часовне вашего замка, в бдении над оружием,
а завтра, повторяю, сбудется то, чего я так жажду, и я обрету законное
право объезжать все четыре страны света, искать приключений и защищать
обиженных, тем самым исполняя долг всего рыцарства, а также долг
рыцаря странствующего...

Хозяин, будучи, как мы уже говорили, изрядною шельмой, отчасти
догадывался, что гость не в своем уме, — ири этих же словах он совершенно
в том уверился и, решившись потакать всем его прихотям, дабы весело
провести ночь, сказал Дон Кихоту следующее: намерение-де его и просьба
более чем разумны, и, вполне естественно и законно, что у такого знатного,
сколько можно судить по его наружности и горделивой осанке, рыцаря
явилось подобное желание; да и он, хозяин, в молодости сам предавался
этому почтенному занятию: бродил по разным странам и, в поисках
приключений неукоснительно заглядывая в Нерчелес под Малагой,
на Риаранские острова, в севильский Комнас, сеговийский Асогехо,
валенсийскую Оливеру, гранадскую Рондилью, на набережную в Сан Лукаре,
в кордовский Потро толедские игорные притоны и еще кое-куда, развивал
проворство ног и ловкость рук, проявлял необычайную шкодливость, не
давал проходу вдовушкам, соблазнял девиц, совращал малолетних, так что
слава его гремела по всем испанским судам и судилищам; под конец же
удалился на покой в этот свой замок, где и живет на свой и на чужой счет,
принимая у себя всех странствующих рыцарей, независимо от их звания
и состояния, исключительно из особой любви к ним и с условием, чтобы в
благодарность за его гостеприимство они делились с ним своим достоянием.
К этому хозяин прибавил, что у него в замке нет часовни, где бы можно
было бодрствовать над оружием... но что, сколько ему известно, в крайнем
случае бодрствовать над оружием дозволяется где угодно, так что Дон Кихот
может провести эту ночь на дворе, а завтра, бог даст, все приличествующие
случаю церемонии будут совершены и он станет настоящим рыцарем, да
еще таким, какого свет не производил...

Дон Кихот обещал в точности исполнить все, что ему советовал хозяин,
а затем начал готовиться к ночи, которую ему надлежало провести на
обширном скотном дворе в бдении над оружием; он собрал свои доспехи,
разложил их на водопойном корыте, стоявшем возле колодца, и, взяв копье
и щит, с крайне независимым видом стал ходить взад и вперед; и только он
начал прогуливаться, как наступила ночь.

Хозяин рассказал своим постояльцам о сумасшествии Дон Кихота,
о его намерении провести ночь в бдении над оружием и о предстоящей
возне с посвящением его в рыцари. Присутствовавшие подивились такому
странному виду умственного расстройства и пошли посмотреть на Дон
Кихота издали, а Дон Кихот между тем то чинно прохаживался, то,
опершись на копье, впивался глазами в свои доспехи и долго потом не
отводил их. Дело было глухою ночью, однако ясный месяц вполне заменял
дневное светило, коему он обязан своим сиянием, так что все движения
новоиспеченного рыцаря хорошо видны были зрителям. В это время одному
из погонщиков, ночевавших на постоялом дворе, вздумалось напоить мулов,
для чего надлежало снять с водопойного корыта доспехи нашего рыцаря; и,
едва увидев погонщика, Дон Кихот тотчас же заговорил громким голосом:

—    Кто б ни был ты, о дерзкий рыцарь, осмеливающийся прикасаться к
оружию самого доблестного из всех странствующих рыцарей, какие когда-
либо опоясывались мечом! Помысли о том, что ты делаешь, и не прикасайся
к нему, не то жизнью поплатишься ты за свою продерзость!

Погонщик и в ус себе не дул, — а между тем лучше было бы, если бы он
дул: по крайности его самого тогда бы не вздули, — он схватил доспехи и
постарался зашвырнуть их как можно дальше. Тогда Дон Кихот возвел очи
к небу и, по-видимому, обращаясь мысленно к госпоже своей Дульсинее,
сказал:

—    Помогите мне, госпожа моя, отомстить за оскорбление, впервые
нанесенное моему сердцу — вашему верноподданному. Ныне предстоит мне
первое испытание — не лишайте же меня защиты своей и покрова.

Продолжая взывать к своей даме, Дон Кихот отложил в сторону
щит, обеими руками поднял копье и с такой силой опустил его на голову
погонщика, что тот упал замертво, так что если б за этим ударом последовал
второй, то ему уже незачем было бы обращаться к врачу. Засим Дон Кихот
подобрал свои доспехи и, как ни в чем не бывало, снова стал прогуливаться...

Хозяину надоели выходки гостя, и, чтобы положить им конец,
вознамерился он сей же час, пока не стряслось горшей беды, совершить
над ним этот треклятый обряд посвящения. Подойдя к нему, он принес
извинения в том, что этот подлый народ без его ведома так дерзко с ним
обошелся, и обещал строго наказать наглецов. Затем еще раз повторил,
что часовни в замке нет, но что теперь всякая необходимость в ней отпала:
сколько ему известен церемониал рыцарства, обряд посвящения состоит в
подзатыльнике и в ударе шпагой по спине, вот, мол, и вся хитрость, а это и
среди ноля с успехом можно проделать; что касается бдения над оружием,
то с этим уже покончено, потому что бодрствовать полагается всего только
два часа, а Дон Кихот бодрствует уже более четырех. Дон Кихот всему
этому поверил; он объявил, что готов повиноваться, только предлагает как
можно скорее совершить обряд, а затем добавил, что когда его, Дон Кихота,
посвятят в рыцари, то в случае, если на него снова нападут, он никого здесь
не оставит в живых впрочем, за кого владелец замка попросит, тех он из
уважения к нему пощадит.

Перепуганный владелец замка, не будь дурак, тотчас сбегал за книгой,
где он записывал, сколько овса и соломы выдано погонщикам, и вместе со
слугой, державшим в руке огарок свечи, и двумя помянутыми девицами
подошел к Дон Кихоту, велел ему преклонить колена, сделал вид, что
читает некую священную молитву, и тут же изо всех сил треснул его по
затылку, а затем, все еще бормоча себе иод нос что-то вроде молитвы,
славно огрел рыцаря по спине его же собственным мечом. После этого он
велел одной из шлюх препоясать этим мечом рыцаря, что та и исполнила,
выказав при этом чрезвычайную ловкость и деликатность: в самом деле,
немалое искусство требовалось для того, чтобы во время этой церемонии в
любую минуту не лопнуть от смеха...

Дон Кихот не чаял, как дождаться минуты, когда можно будет' снова
сесть на коня и отправиться на поиски приключений, и, после того как
были закончены все эти доселе невиданные церемонии, совершенные с
такою быстротою и поспешностью, он тот же час оседлал Росинанта, сел
верхом и, обняв хозяина, в столь мудреных выражениях изъявил ему свою
благодарность за посвящение в рыцари, что передать их нам было бы не
иод силу. В ответ хозяин на радостях, что отделался от него, цроизнес не
менее высокопарную, хотя и не столь пространную речь и, ничего не взяв
за ночлег, отпустил его с миром.

Глава IV

О том. что случилось с рыцарем нашим,
когда он выехал с постоялого двора

Уже занималась заря, когда Дон Кихот, ликующий, счастливый и
гордый сознанием, что его посвятили в рыцари, от радости подскакивая
в седле, выехал с постоялого двора. По как скоро пришли ему на память
наставления хозяина, положил он возвратиться домой, чтобы запастись
всем необходимым, главное — деньгами и сорочками; в оруженосцы же
себе прочил он одного хлебопашца, своего односельчанина, бедного,
многодетного, однако ж для таковых обязанностей как нельзя более
подходившего. С этою целью он иоворотил Росинанта в сторону своего села,
и Росинант, словно почуяв родное стойло, обнаружил такую резвость, что
казалось, будто копыта его не касаются земли.

Только успел Дон Кихот немного отъехать, как вдруг справа, из чащи
леса, до него донеслись тихие жалобы, точно кто-то стонал, и, едва заслышав
их, он тотчас воскликнул:

Хвала небесам за ту милость, какую они мне явили, — за то, что так
скоро предоставили они мне возможность исполнить мой рыцарский долг
и пожать плоды моих благих желаний! Не подлежит сомнению, что эго
стонет какой-нибудь беззащитный или же беззащитная, нуждающиеся в
помощи моей и защите.

С этими словами он дернул поводья и устремился туда, откуда долетали
стоны. Проехав же несколько шагов ио лесу, увидел он кобылу, привязанную
к дубу, а рядом, к другому дубу, привязан был голый до пояса мальчуган
лет пятнадцати, и вот этот-то мальчуган и стонал, и стонал не зря, ибо
некий дюжий сельчанин нещадно стегал его ремнем, сопровождая каждый
удар попреками и нравоучениями.

Смотри в оба, а язык держи за зубами, приговаривал он.

А мальчуган причитал:

Больше не буду, хозяин, Христом-богом клянусь, не буду, обещаю
вам глаз не спускать со стада!

О том, что случилось с рыцарем нашим,
когда он выехал с постоялого двора

Уже занималась заря, когда Дон Кихот, ликующий, счастливый и
гордый сознанием, что его посвятили в рыцари, от радости подскакивая
в седле, выехал с постоялого двора. Но как скоро пришли ему на память
наставления хозяина, положил он возвратиться домой, чтобы запастись
всем необходимым, главное — деньгами и сорочками; в оруженосцы же
себе прочил он одного хлебопашца, своего односельчанина, бедного,
многодетного, однако ж для таковых обязанностей как нельзя более
подходившего. С этою целью он новоротил Росинанта в сторону своего села,
и Росинант, словно ночуяв родное стойло, обнаружил такую резвость, что
казалось, будто коныта его не касаются земли.

Только успел Дон Кихот немного отъехать, как вдруг справа, из чащи
леса, до него донеслись тихие жалобы, точно кто-то стонал, и, едва заслышав
их, он тотчас воскликнул:

—    Хвала небесам за ту милость, какую они мне явили, — за то, что так
скоро предоставили они мне возможность исполнить мой рыцарский долг
и ножать плоды моих благих желаний! Не подлежит сомнению, что это
стонет какой-нибудь беззащитный или же беззащитная, нуждающиеся в
помощи моей и защите.

С этими словами он дернул поводья и устремился туда, откуда долетали
стоны. Проехав же несколько шагов но лесу, увидел он кобылу, привязанную
к дубу, а рядом, к другому дубу, нривязан был голый до пояса мальчуган
лет пятнадцати, и вот этот-то мальчуган и стонал, и стонал не зря, ибо
некий дюжий сельчанин нещадно стегал его ремнем, сонровождая каждый
удар попреками и нравоучениями.

—    Смотри в оба, а язык держи за зубами, — приговаривал он.

А мальчуган причитал:

—    Больше не буду, хозяин, Христом-богом клянусь, не буду, обещаю
вам глаз не спускать со стада!

их, он тотчас воскликнул:

Хвала небесам за ту милость, какую они мне явили, — за то, что так
скоро предоставили они мне возможность исполнить мой рыцарский долг
и ножать плоды моих благих желаний! Не подлежит сомнению, что эго
стонет какой-нибудь беззащитный или же беззащитная, нуждающиеся в
помощи моей и защите.

С этими словами он дернул новодья и устремился туда, откуда долетали
стоны. Проехав же несколько шагов ио лесу, увидел он кобылу, привязанную
к дубу, а рядом, к другому дубу, нривязан был голый до пояса мальчуган
лет пятнадцати, и вот этот-то мальчуган и стонал, и стонал не зря, ибо
некий дюжий сельчанин нещадно стегал его ремнем, сонровождая каждый
удар нонреками и нравоучениями.

Смотри в оба, а язык держи за зубами, приговаривал он.

А мальчуган причитал:

Больше не буду, хозяин, Христом-богом клянусь, не буду, обещаю
вам глаз не спускать со стада!

Увидев, что здесь происходит, Дон Кихот грозно воскликнул:

—    Неучтивый рыцарь! Как вам не стыдно нападать на того, кто не в силах
себя защитить! Садитесь на коня, возьмите конье, — надобно заметить, что
у сельчанина тоже было конье: он прислонил его к тому дубу, к коему была
привязана кобыла, — и я вам докажу всю низость вашего поступка.

Сельчанин, обнаружив у себя над головой увешанную доспехами фигуру,
перед самым его носом размахивающую копьем, подумал, что пришла его
смерть.

—    Сеньор кавальеро! — вкрадчивым голосом заговорил он. — Я
наказываю мальчишку, моего слугу, который пасет здесь отару моих овец;
из-за этого ротозея я каждый день недосчитываюсь овцы. И наказываю
я его за разгильдяйство, вернее, за плутовство, а он говорит, что я из
скупости возвожу на него напраслину, чтобы не платить ему жалованья, но
я клянусь богом и спасением души, что он врет.

—    Как вы смеете, мерзкий грубиян, говорить в моем присутствии, что
он врет? — воскликнул рыцарь. — Клянусь солнцем, всех нас освещающим,
что я сию минуту вот этим самым копьем проткну вас насквозь. Без всяких
разговоров уплатите ему, не го, да будет мне свидетелем всевышний, я с
вами разделаюсь и уложу на месте. Ну, отвязывайте его, живо!

Сельчанин, понурив голову, молча отвязал своего слугу; тогда Дон Кихот
спросил мальчика, сколько ему должен хозяин. Мальчик ответил, что всего
за девять месяцев, считая по семи реалов за месяц. Дон Кихот высчитал,
что в сумме это составляет шестьдесят три реала, и сказал сельчанину,
чтоб он немедленно раскошеливался, если только ему дорога жизнь. На это
испуганный сельчанин ответил так: он, дескать, уже клялся, — хотя до
сих пор об этом не было и речи, — и теперь говорит, как на духу, что долг
его вовсе не так велик, ибо надлежит принять в расчет и сбросить со счетов
стоимость трех нар обуви, которые износил пастух, да еще один реал за два
кровопускания, которые были ему сделаны, когда он занемог.

—    Это все так, — возрази.'! Дон Кихот, — однако вы ни за что ни про
что отхлестали его ремнем, — пусть же это пойдет в уплату за обувь и
кровопускания: ведь если он порвал кожу на башмаках, которые вы ему
купили, то вы, в свою очередь, порвали ему собственную его кожу. И если
цирюльник пускал ему кровь, когда он был болен, то вы пускаете ему кровь,
когда он находится в добром здравии. Таким образом, тут вы с ним в расчете.

—    Беда в том, сеньор кавальеро, что я не взял с собой денег, — придется
Андресу пойти со мной, и дома я уплачу ему все до последнего реала.

Чтобы я с ним пошел? воскликнул мальчуган. Час от часу не
легче! Нет, сеньор, ни за что на свете. Если я останусь с ним наедине, то он
сдерет с меня кожу, вроде как со святого Варфоломея или с кого-то там еще.

Он этого не сделает, возрази.! Дон Кихот, я ему прикажу, и он
не посмеет меня ослушаться. Пусть только он поклянется тем рыцарским
орденом, к которому он принадлежит, и я отпущу его на все четыре стороны
и поручусь, что он тебе заплатит.

—    Помилуйте, сеньор, что вы говорите! — воскликнул мальчуган.
Мой хозяин — вовсе не рыцарь, и ни к какому рыцарскому ордену он не
принадлежит, — это Хуан Ачьдудо, богатый крестьянин из деревни Кин ганар.

—    Это ничего не значит, — возразил Дон Кихот, — и Альдудо могут
быть рыцарями. Тем более что каждого человека должно судить но его
делам.

—    Это верно, — согласился Андрес, — но в таком случае как же
прикажете судить моего хозяина, коли он отказывается платить мне
жалованье, которое я заработал в ноте лица?

—    Врат мой Андрес, да разве я отказываюсь? — снова заговорил
сельчанин. — Сделай милость, пойдем со мной, — клянусь всеми
рыцарскими орденами, сколько их ни развелось на свете, что уплачу тебе,
как я уже сказал, все до последнего реала, с радостью уплачу.

—    Можно и без радости, — сказал Дон Кихот, — уплатите лишь ту
сумму, которую вы ему задолжали: это все, что от вас требуется. Но бойтесь
нарушить клятву, иначе, клянусь гою же самою клятвою, я разыщу вас и
накажу: будь вы проворнее ящерицы, я все равно вас найду, куда бы вы
ни спрятались. Если же вы хотите знать, от кого получили вы этот приказ,
дабы тем ревностнее приняться за его исполнение, то знайте, что я —
доблестный Дон Кихот Ламанчский, заступник обиженных и утесненных,
засим оставайтесь с богом и иод страхом грозящей вам страшной кары не
забывайте обещанного и скрепленного клятвою.

С этими словами он пришпорил Росинанта и стал быстро удалиться.
Сельчанин посмотрел ему вслед и, удостоверившись, что он миновал рощу
и скрылся из виду, повернулся к слуге своему Андресу и сказал:

—    Поди-ка сюда, сынок! Сейчас я исполню повеление этого заступника
обиженных и уплачу тебе долг.

 

—    Я в этом нимало не сомневаюсь,
ваша милость, — замети.! Андрес. —

В ваших же интересах исполнить
повеление доброго рыцаря, дай бог ему
прожить тысячу лет; он такой храбрый
и такой справедливый, что, если вы мне
не уплатите, клянусь святым Роке, он
непременно вернется и приведет угрозу
свою в исполнение.

—    Я тоже в этом не сомневаюсь,
сказал сельчанин, — но и так люблю
тебя, желанный мой, что желаю еще
больше тебе задолжать, чтобы затем
побольше заплатить.

Тут он схватил мальчугана за руку
и, снова привязав его к дубу, всыпал
ему столько горячих, что тот остался
чуть жив.

—    Теперь зовите заступника
обиженных, сеньор Андрес:, посмотрим, как он за вас заступится, — сказал
сельчанин. Полагаю, впрочем, что я вас еще недостаточно обидел, у
меня чешутся руки спустить с вас шкуру, чего вы как раз и опасались...

Глава VI

О тщательнейшем и забавном осмотре,
который священник и цирюльник произвели
в книгохранилище хитроумного нашего идальго

Тот все еще спал. Священник попросил у племянницы ключ от комнаты,
где находились эти зловредные книги, и она с превеликою готовностью
исполнила его просьбу; когда же все вошли туда, в том числе и ключница,
то обнаружили более ста больших книг в весьма добротных переплетах, а
также другие книги, менее внушительных размеров, и ключница, окинув
их взглядом, опрометью выбежала из комнаты, но тотчас же вернулась с
чашкой святой воды и с кронилом.

—    Пожалуйста, ваша милость, сеньор лиценциат, окроните комнату, —
сказала она, — а то еще кто-нибудь из волшебников, которые нрячутся в
этих книгах, заколдует нас в отместку за то, что мы собираемся сжить их
всех со свету.

Посмеялся лиценциат простодушию ключницы и предложил
цирюльнику такой порядок: цирюльник будет передавать ему эти книги по
одной, а он-де займется их осмотром, — может статься, некоторые из них
и не повинны смерти.

—    Нет, — возразила племянница, — ни одна из них не заслуживает
прощения, все они причинили нам зло. Их надобно выбросить в окно,
сложить в кучу и поджечь. А еще лучше отнести на скотный двор и там
сложить из них костер, тогда и дым не будет нас беспокоить.

Ключница к ней присоединилась, — обе они страстно желали погибели
этих невинных страдальцев; однако ж священник настоял на том, чтобы
сперва читать хотя бы заглавия. И первое, что вручил ему маэсе Николас,
это Амадиеа Галльского в четырех частях.

—    В этом есть нечто знаменательное, — сказал священник, — сколько
мне известно, перед нами первый рыцарский роман, вышедший из печати в
Испании, и от него берут начало и ведут свое происхождение все остальные,
а потому, мне кажется, как основоположника сей богопротивной ереси,
должны мы без всякого сожаления предать его огню.

—    Нет, сеньор, — возразил цирюльник, я слышал другое: говорят,
что это лучшая из книг, кем-либо в этом роде сочиненных, а потому, в виде
особого исключения, должно его помиловать.

—    Ваша правда, — согласился священник, — примем это в соображение
и временно даруем ему жизнь. Посмотрим теперь, кто там стоит рядом с
ним.

—    Подвиги Эспландиана, законного, сына Амадиеа Галльского, — воз-
гласил цирюльник.

—    Справедливость требует заметить, что заслуги отца на сына не рас-
пространяются, — сказал священник. — Нате, сеньора домоправительни-
ца, откройте окно и выбросьте его, пусть он положит начало груде книг, из
которых мы устроим костер.

Ключница с особым удовольствием привела это в исполнение: добрый
Эсиландиан полетел во двор и там весьма терпеливо стал дожидаться гро-
зившей ему казни.

—    Дальше, — сказал священник.

—    За ним идет Амадис Греческий, — сказал цирюльник, — да, по-мое-
му, в этом ряду одни лишь Амадисовы родичи и стоят.

—    Вот мы их всех сейчас и выбросим во двор, — сказал священник. —
Только за то, чтобы иметь удовольствие сжечь королеву Пинтикинестру,
пастушка Даринеля с его эклогами и всю эту хитросплетенную чертовщи-
ну, какую развел здесь автор, я и собственного родителя не постеснялся бы
сжечь, если бы только он принял образ странствующего рыцаря.

—    Ия того же мнения, — сказал цирюльник.

—    Ия, — сказала племянница.

—    А коли так, — сказала ключница, — давайте их сюда, я их прямо во
двор.

Ей дали изрядное количество книг, и она, щадя, как видно, лестницу,
побросала их в окно.

—    А это еще что за толстяк? — спросил священник.

—    Дон Оливант Лаврский, — отвечал цирюльник.

—    Эту книгу сочинил автор Цветочного сада, — сказал священник. —
Откровенно говоря, я не сумел бы определить, какая из них более нравдива
или, вернее, менее лжива. Одно могу сказать: книга дерзкая и нелепая, а
потому — в окно ее.

—    Следующий — Флорисмарг Гирканский, — объявил цирюльник.

—    А, и сеньор Флорисмарг здесь? — воскликнул священник. — Бьюсь
об заклад, что он гоже мгновенно очутится на дворе, несмотря на чрезвы-
чайные обстоятельства, при которых он произошел на свет, и на громкие
его дела. Он написан таким тяжелым и сухим языком, что ничего иного и
не заслуживает. Во двор его, сеньора домоправительница, и еще вот этого
заодно.

—    Охотно, государь мой, — молвила ключница, с великою радостью
исполнявшая все, что ей приказывали.

—    Это Рыцарь Платир, — объявил цирюльник.

—    Старинный роман, — заметил священник, однако ж я не вижу при-
чины, по которой он заслуживал бы снисхождения. Без всяких разговоров
препроводите его туда же.

Как сказано, так и сделано. Раскрыли еще одну книгу, иод заглавием
Рыцарь Креста.

—    Ради такого душеспасительного заглавия можно было бы простить
автору ех’о невежество. С другой стороны, недаром же говорится: «За кре-
стом стоит сам дьявол*. В огонь его!

Цирюльник достал с полки еще один том и сказал:

—    Это Зерцало рыцарства.

Знаю я сию почтенную книгу, сказал священник. — В ней дей-
ствуют сеньор Ринальд Монтальванский со своими друзьями-приятелями,
жуликами почище самого Кака, и Двенадцать Пэров Франции вместе с их
правдивым летописцем Турпином. Впрочем, откровенно говоря, я отправил
бы их на вечное поселение — и только, хотя бы потому, что они причаст-
ны к замыслу знаменитого Маттео Боярдо, сочинение же Боярдо, в свою
очередь, послужило канвой для Лодовико Ариосто, поэта, проникнутого
истинно христианским чувством, и вот если мне попадется здесь Ариосто и
если при этом обнаружится, что он говорит не на своем родном, а на чужом
языке, то я не почувствую к нему никакого уважения, если же на своем, то
я возложу его себе на главу.

—    У меня он есть по-итальянски, — сказал цирюльник, — но я его не
понимаю.

—    И хорошо, что не понимаете, — заметил священник, — мы бы и
сеньору военачальнику это простили, лишь бы он не переносил Ариосто в
Испанию и не делал из него кастильца: ведь через то он лишил его многих
природных достоинств, как это случается со всеми, кто берется переводить
поэтические произведения, ибо самому добросовестному и самому искусно-
му переводчику никогда не подняться на такую высоту, какой достигают
они в первоначальном своем виде. Словом, я хочу сказать, что эту книгу
вместе с прочими досужими вымыслами французских сочинителен следует
бросить на дно высохшего колодца, и пусть они там и лежат, пока мы, по
зрелом размышлении, не придумаем, как с ними поступить; я бы только
не помиловал Бернардо дель Карпьо, который, уж верно, где-нибудь тут
притаился, и еще одну книгу, под названием Ронсеваль: эти две книги, как
скоро они попадутся мне в руки, тотчас перейдут в руки домоправитель-
ницы, домоправительница же без всякого снисхождения предаст их огню.

Цирюльник поддержал священника, — он почитал его за доброго хри-
стианина и верного друга истины, который ни за какие блага в мире не ста-
нет кривить душой, а потому суждения его показались цирюльнику спра-
ведливыми и весьма остроумными. Засим он раскрыл еще одну книгу: то
был Пальмерин Оливский, а рядом с ним стоял Пальмерин Английский.
Прочитав заглавия, лиценциат сказал:

—    Оливку эту растоптать и сжечь, а пепел развеять по ветру, но англий-
скую пальму должно хранить и беречь, как зеницу ока, в особом ларце,
вроде того, который найден был Александром Македонским среди трофеев,
оставшихся после Дария, и в котором он потом хранил творения Гомера.
Эта книга, любезный друг, достойна уважения по двум причинам: во-пер-
вых, она отменно хороша сама по себе, а во-вторых, если верить преданию,
ее написал один мудрый португальский король. Приключения в замке Сле-
ди-и-бди очаровательны все они обличают в авторе великого искусника.
Бдительный автор строго следит за тем, чтобы герои его рассуждали здраво
и выражали свои мысли изысканно и ясно, в полном соответствии с поло-
жением, какое они занимают в обществе. Итак, сеньор маэсе Николае, буде
на то ваша, добрая воля, этот роман, а также Амадис Гачльский избегнут
огня, прочие же, без всякого дальнейшего осмотра и проверки, да погибнут.

Погодите, любезный друг, — возразил цирюльник, — у меня в руках
прославленный Дон Бельянис.

—    Этому, рассудил священник, — за вторую, третью и четвертую ча-
сти не мешает дать ревеню, дабы освободить его от избытка желчи, а затем
надлежит выбросить из него все, что касается Замка Славы, и еще худшие
несуразности, для каковой цели давайте отложим судебное разбирательство
на неопределенный срок, дабы потом, в зависимости от того, исправится он
или нет, вынести мягкий или же суровый приговор. А пока что, любезный
друг, возьмите его себе, но только никому не давайте читать.

—    С удовольствием, — молвил цирюльник.

Не желая тратить силы на дальнейший осмотр рыцарских романов, он
велел ключнице забрать все большие тома и выбросить во двор. Ключница
же не заставляла себя долго ждать и упрашивать — напротив, складывать
из книг костер представлялось ей куда более легким делом, нежели ткать
огромный кусок тончайшего полотна, а потому, схватив в охапку штук во-
семь зараз, она выкинула их в окно. Ноша эта оказалась для нее, впрочем,
непосильною, и одна из книг упала к ногам цирюльника, — тот, пожелав
узнать, что это такое, прочел: История славного рыцаря Тиранта Белого.

—    С нами крестная сила] — возопил священник. — Как, и Ти рант Бе-
лый здесь? Дайте-ка мне его, любезный друг, это же сокровищница наслаж-
дений и залежи утех. В нем выведены доблестный рыцарь дон Кириэлейсон
Монтальванский, брат его, Томас Монтальванский, и рыцарь Фонсека, в
нем изображается битва отважного Тиранта с догом, в нем описываются
хитрости девы Отрады, шашни и плутни вдовы Потрафиры и, наконец,
сердечная склонность императрицы к ее конюшему Ипполиту. Уверяю вас,
любезный друг, что в рассуждении слога эго лучшая книга в мире. Рыцари
здесь едят, спят, умирают на своей постели, неред смертью составляют за-
вещания, и еще в ней много такого, что в других книгах этого сорта отсут-
ствует. Со всем тем автор ее умышленно нагородил столько всякого вздора,
что его следовало бы приговорить к пожизненной каторге. Возьмите ее с
собой, прочтите, и вы увидите, что я сказал о ней истинную правду.

—    Так я и сделаю, — сказал цирюльник. — А как же быть с маленьки-
ми книжками?

—    сЬ’О не рыцарские романы, это, как видно, стихи, — сказал священник.

Раскрыв наудачу одну из них и увидев, что это Диана Хорхе де Монте-

майора, он подумал, что и остальные должны быть в таком же роде.

—    Эти жечь не следует, — сказал он, — они не причиняют и никогда не
причинят такого зла, как рыцарские романы: это хорошие книги и совер-
шенно безвредные.

—    Ах, сеньор! — воскликнула племянница. — Давайте сожжем их вме-
сте с прочими! Ведь если у моего дядюшки и пройдет помешательство на
рыцарских романах, так он, чего доброго, примется за чтение стихов, и тут
ему вспадет на ум сделаться пастушком: станет бродить но рощам и лугам,
петь, играть на свирели или, еще того хуже, сам станет ноэтом, а я слыха-
ла, что болезнь эта прилипчива и неизлечима.

Девица говорит дело, заметил священник, лучше устранить с
пути нашего друга и этот камень преткновения. Что касается Дианы Мон-
темайора, то я предлагаю не сжигать эту книгу, а только выкинуть из нее
все, что относится к мудрой Фелисье и волшебной воде, а также почти все
ее длинные строчки, оставим ей в добрый час ее прозу и честь быть первой
в ряду ей подобных.

—    За нею следуют так называемая Вторая Диана, Диана Саламантин-
ца, сказал цирюльник, — и еще одна книга иод тем же названием, сочи-
нение Хиля Поло.

—    Саламантинец отправится вслед за другими во двор и увеличит собою
число приговоренных к сожжению, — рассудил священник, — но Диану

Хиля Поло должно беречь так, как если бы ее написал сам Аполлон. Ну,
давайте дальше, любезный друг, мешкать нечего, ведь уж поздно.

—    Это Счастье любви в десяти частях, — вытащив еще одну книгу,
объявил цирюльник, — сочинение сардинского поэта Антоньо де Лофрасо.

—    Клянусь моим саном, сказал священник, — что с тех нор, как
Аполлон стал Аполлоном, музы — музами, а поэты — поэтами, никто еще
не сочинял столь занятной и столь нелепой книги; это единственное в своем
роде сочинение, лучшее из всех ему подобных, когда-либо появлявшихся
на свет божии, и кто ее не читал, тот еще не читал ничего увлекательного.
Дайте-ка ее сюда, любезный друг, — если б мне подарили сутану из флорен-
тийского шелка, то я не так был бы ей рад, как этой находке.

Весьма довольный, он отложил книгу в сторону, а цирюльник между
тем продолжал:

—    Далее следуют Иберийский пастух, Энаресские нимфы и Исцеление
ревности.

Предадим их, не колеблясь, в руки светской власти, сиречь ключ-
ницы, — сказал священник. — Резонов на то не спрашивайте, иначе мы
никогда не кончим.

—    За ними идет Пастух Фил иды.

—    Он вовсе не пастух, — заметил священник, — а весьма просвещенный
столичный житель. Будем беречь его как некую драгоценность.

—    Эта толстая книга носит название Сокровищницы разных стихотво-
рений, — объявил цирюльник.

—    Будь их поменьше, мы бы их больше ценили, — заметил священник.
— Следует выполоть ее и очистить от всего низкого, попавшего в нее вме-
сте с высоким. Пощадим ее, во-первых, потому, что автор ее — мой друг, а
во-вторых, из уважения к другим его произведениям, более возвышенным
и героичным.

—    Вот Сборник песен Лопеса Мальдонадо, — продолжал цирюльник.

—    С этим автором мы тоже большие друзья, сказал священник, — ив
его собственном исполнении песни эти всех приводят в восторг, ибо голос у
него поистине ангельский. Эклоги его растянуты, ну да ведь хорошим ни-
когда сыт не будешь. Присоединим же его к избранникам. А что за книга
стоит рядом с этой?

Галатея Мигеля де Сервантеса, отвечал цирюльник.

С этим самым Сервантесом я с давних пор в большой дружбе, и мне
хорошо известно, что в стихах он одержал меньше побед, нежели на его
голову сыплется бед. Кое-что в его книге придумано удачно, но все его
замыслы так и остались незавершенными. Подождем обещанной второй
части: может статься, он исправится и заслужит наконец снисхождение, в
коем мы отказываем ему ныне. А до тех пор держите его у себя в заточении.

—    С удовольствием, любезный друг, сказал цирюльник. — Вот еще
три книжки: Араукана дона Алонсо де Эрсильи, Авсгриада Хуана Руфо,
кордовского судьи, и Монсеррат валенсийского поэта Кристоваля де Вируэса.

—    Эти три книги, — сказал священник, — лучшее из всего, что было
написано героическим стихом на испанском языке: они стоят наравне с са-
мы ми знаменитыми итальянскими поэмами. Берегите их, — это вершины
испанской поэзии.

Наконец просмотр книг утомил священника, и он предложил сжечь
остальные без разбора, но цирюльник как раз в это время раскрыл еще одну
— под названием Слезы Анджелики.

— Я бы тоже проливал слезы, когда бы мне цришлось сжечь такую кни-
гу, — сказал священник, — ибо автор ее один из лучших поэтов не только в
Испании, но и во всем мире, и он так чудесно перевел некоторые сказания
Овидия!

Глава VI

О втором выезде доброго нашего рыцаря Дон Кихота Ламанчского

...Дон Кихот вступил в переговоры с одним своим односельчанином: это
был человек добропорядочный (если только подобное определение приме-
нимо к людям, которые не могут' похвастаться порядочным количеством
всякого добра), однако ж мозги у него были сильно набекрень. Дон Кихот
такого ему наговорил, такого наобещал и так сумел его убедить, что в конце
концов бедный хлебопашец дал слово отправиться вместе с ним в качестве
его оруженосца. Между прочим, Дон Кихот советовал ему особенно не меш-
кать, ибо вполне, дескать, может случиться, что он, Дон Кихот, в мгнове-
ние ока завоюет какой-нибудь остров и сделает его губернатором такового.
Подобные обещания соблазнили Санчо Нансу — гак звали нашего хлебо-
пашца, — и он согласился покинуть жену и детей и стать оруженосцем
своего односельчанина.

 

Затем Дон Кихот цринялся раздобы-
вать деньги: кое-что продал, кое-что за-
ложил с большим для себя убытком и в
конце концов собрал значительную сум-
му. Кроме того, он взял на время у одного
из своих приятелей круглый щит и, почи-
нив, как мог, разбитый свой шлем, пре-
дуведоми.’! оруженосца Санчо о дне и часе
выезда, чтобы тот успел запастись всем
необходимым, а главное, не забыл взять
с собой дорожную суму. Санчо дал сло-
во, что не забудет, но, сославшись на то,
что он не мастак ходить пешком, объя-
вил, что у него есть очень хороший осел и
что он поедет на нем. Это обстоятельство
слегка озадачило Дон Кихота: он переби-
рал в памяти, был ли у кого-нибудь из
странствующих рыцарей такой оружено-
сец, который прибегал к ослиному спосо-
бу передвижения, но так и не припомнил;
однако в надежде, что ему не замедлит представиться случай отбить коня у
первого же неучтивого рыцаря, который встретится ему на пути, и передать
это куда более почтенное четвероногое во владение своему оруженосцу, он
позволил Санчо Нансе взять осла. По совету хозяина постоялого двора Дон

Кихот запасся сорочками и всем, чем только мог. Когда же все было готово
и приведено в надлежащий вид, Дон Кихот, не простившись ни с племян-
ницей, ни с ключницей, в сопровождении Санчо Нансы, который тоже не
простился ни с женой, ни с детьми, однажды ночью тайком выехал из села;
и за ночь им удалось отъехать на весьма значительное расстояние, так что,
когда рассвело, они почувствовали себя в полной безопасности: если б и
снарядили за ними погоню, то все равно уже не настигли бы их.

Санчо Нанса не забыл приторочить суму и бурдюк, и теперь он, горя
желанием сделаться губернатором обещанного острова, как некий патри-
арх, восседал на осле. Между тем Дон Кихот избрал тот же самый путь и
двинулся по той же дороге, по какой ехал он в прошлый раз, то есть по Мон-
тьельскоЙ равнине, только теперь он чувствовал себя несравненно бодрее,
ибо время было еще раннее и косые лучи солнца не очень его беспокоили.
Тут-то и обратился Санчо Нанса к своему господину:

—    Смотрите же, ваша милость, сеньор странствующий рыцарь, не за-
будьте, что вы мне обещали насчет острова, а уж я с каким угодно островом
управлюсь.

Дон Кихот ему на это сказал:

—    Надобно тебе знать, друг мой Санчо Нанса, что в былые времена стран-
ствующие рыцари имели обыкновение назначать правителями завоеванных
ими островов и королевств своих же собственных оруженосцев, а уж за мной
дело не станет, ибо я положил восстановить похвальный этот обычай...

Глава \'Ц

О славной победе, одержанной доблестным Дон Кихотом в страшной

и доселе неслыханной битве с ветряными мельницами, равно как и
о других событиях, о которых мы не без приятности упомянем

Тут глазам их открылось не то тридцать, не то сорок ветряных мельниц,
стоявших среди поля, и как скоро увидел их Дон Кихот, то обратился к
своему оруженосцу с такими словами:

—    Судьба руководит нами как нельзя лучше. Посмотри, друг Санчо
Нанса: вон там виднеются тридцать, если не больше, чудовищных велика-
нов, — я намерен вступить с ними в бой и неребить их всех до единого, тро-
феи же, которые нам достанутся, явятся основою нашего благосостояния.
Это война справедливая: стереть дурное семи с лица земли — значит верой
и правдой послужить богу.

—    Где вы видите великанов? — спросил Санчо Нанса.

Да вон они, с громадными руками, отвечал его господин. У не-
которых из них длина рук достигает почти двух миль.

Помилуйте, сеньор, возразил Санчо, — то, что там виднеется,
вовсе не великаны, а ветряные мельницы; то же, что вы принимаете за их
руки, это крылья: они кружатся от ветра и приводят в движение мель-
ничные жернова.

—    Сейчас видно неопытного искателя приключений, заметил Дон
Кихот, — это великаны. И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помо-
лись, а я тем временем вступлю с ними в жестокий и неравный бой.

С последним словом, не внемля голосу Санчо, который предупреждал
его, что не с великанами едет он сражаться, а, вне всякого сомнения, с

ветряными мельницами, Дон Кихот дал Росинанту шпоры. Он был совер-
шенно уверен, что это великаны, а потому, не обращая внимания на крики
оруженосца и не видя, что неред ним, хотя находился совсем близко от
мельниц, громко восклицал:

—    Стойте, трусливые и подлые твари! Ведь на вас нападает только один
рыцарь.

В это время подул легкий ветерок, и, заметив, что огромные крылья
мельниц начинают кружиться, Дон Кихот воскликнул:

—    Машите, машите руками! Если б у вас их было больше, чем у велика-
на Бриарея, и тогда пришлось бы вам поплатиться!

Сказавши это, он всецело отдался под покровительство госпожи своей
Дульсинеи, обратился к ней с мольбою помочь ему выдержать столь тяж-
кое испытание и, заградившись щитом и пустив Росинанта в галоп, вонзил
копье в крыло ближайшей мельницы; но в это время ветер с такой бешеной
силой повернул крыло, что от копья остались одни щепки, а крыло, под-
хватив и коня и всадника, оказавшегося в весьма жалком положении, сбро-
сило Дон Кихота на землю. 11а помощь ему во весь ослиный мах поскакал
Санчо Нанса и, приблизившись, удостоверился, что господин его не может
пошевелиться — так тяжело упал он с Росинанта.

—    Ах ты, господи! — воскликнул Санчо. — Не говорил ли я вашей ми-
лости, чтобы вы были осторожнее и что это всего-навсего ветряные мельни-
цы? Их никто бы не спутал, разве тот, у кого ветряные мельницы кружатся
в голове.

Помолчи, друг Санчо, — сказал Дон Кихот. — Должно заметить, что
нет ничего изменчивее военных обстоятельств. К тому же, я полагаю, и не
без основания, что мудрый Фрестон, тот самый, который похитил у меня
книги вместе с помещением, превратил великанов в ветряные мельницы,
дабы лишить меня плодов победы, — так он меня ненавидит. Но рано или
поздно злые его чары не устоят пред силою моего меча...

Глава XIII

о глубокомысленных замечаниях, коими Санчо поделился
со своим господином, о приключении с мертвым телом,
равно как и о других необычайных происшествиях

...Они продолжали свой путь, ибо Санчо был совершенно уверен, что на
больших дорогах постоялые дворы попадаются не реже чем через каждые
две мили. Итак, ехали-ехали голодный оруженосец и его господин, кото-
рый тоже хотел есть, и вдруг заметили, что к ним приближается бесчислен-
ное множество огней, похожих на движущиеся звезды. При виде их Санчо
оторопел, а Дон Кихот не поверил собственным глазам; и тот и другой на-
тянули поводья и стали зорко вглядываться, пытаясь уяснить себе, что бы
это могло быть; наконец оба увидели, что огни идут прямо на них и по мере
своего приближения все увеличиваются в размерах; тут Санчо задрожал
как лист, а у Дон Кихота волосы встали дыбом; затем, слегка приободрив-
шись, он сказал:

Сомнений нет', Санчо: это одно из величайших и опаснейших при-
ключений, и я должен буду напрячь все свои силы и выказать все свое
мужество.

—    Что я за несчастный! — воскликнул Санчо. — Но всему видно, что это
опять нризраки, а коли так, то где же я возьму ребра, чтобы расплатиться
и за это приключение?...

—    Во всяком случае, не теряй самообладания, Санчо, прошу тебя, —
сказал Дон Кихот, — а я не замедлю показать тебе пример.

—    Бог даст, не потеряю, — отозвался Санчо.

Оба отъехали в сторону и стали зорко вглядываться, силясь понять, что
собой представляют эти блуждающие огни, и немного погодя им удалось
различить множество фигур в белых балахонах; эго страшное зрелище так
подействовало на Санчо Нансу, что он совершенно потерял самообладание:
у него зуб на зуб не попадал, точно его трясла лихорадка. Но как же он
задрожал и как застучали у него зубы, когда оба они наконец явственно
различили, что это такое! Ибо они увидели до двадцати всадников в балахо-
нах, ехавших с зажженными факелами в руках впереди похоронных дрог,
а за дрогами следовали еще шесть всадников в длинном траурном одеянии,
ниспадавшем чуть ли не до копыт мулов, — судя но их медленному шагу,
это были именно мулы, а не лошади. Балахоны словно переговаривались
между собой голосами тихими и жалобными. Необычайное зрелище, явив-
шееся взорам наших путешественников в столь поздний час и в таком пу-
стынном месте, способно было навести страх не только на Санчо, но и на его
господина. Дело было за Дон Кихотом, а у Санчо давно уже душа в пятки
ушла, но, к сожалению, Дон Кихот испытывал противоположное чувство,
ибо в эту самую минуту ему живо представилось одно из тех приключений,
которые описываются в его любимых романах.

Он вообразил, что похоронные дроги — это траурная колесница, на ко-
торой везут тяжело раненного или же убитого рыцаря, и что отомстить
за него суждено не кому-либо, а именно ему, Дон Кихоту; и вот, недолго
думая, он выпрямился в седле и, полный отваги и решимости, выехал на
середину дороги, по которой неминуемо должны были проехать балахоны,
и, как скоро они приблизились, заговорил громким голосом:

—    Рыцари вы или не рыцари, — все равно, остановитесь и доложите
мне, кто вы такие, откуда и куда путь держите и кого везете вы на этой
колеснице. По всем признакам вы являетесь обидчиками или же, наоборот,
обиженными, и мне должно и необходимо это знать для того, чтобы нака-
зать вас за совершенное вами злодеяние или же отомстить тем, кто совер-
шил но отношению к вам какую-либо несправедливость.

Мы торопимся, — отвечал один из балахонов, — а до постоялого дво-
ра далеко, и нам недосуг давать столь подробные объяснения.

С этими словами он хлестнул мула и хотел было проехать мимо. Но Дон
Кихот, до глубины души оскорбленный таким ответом, схватил мула за
узду и сказал:

Остановитесь, будьте повежливее и отвечайте на мои вопросы, не то
я всех вас вызову на бой.

Мул был пугливый, и, когда его схватили за узду, он до того испугал-
ся, что взвился на дыбы и сбросил седока наземь. Шедший пешком слуга,
видя, что один из балахонов упал с коня, принялся осыпать Дон Кихота
бранью; тогда Дон Кихот, и так уже раздраженный, без дальних размышле-
ний взял коиьецо наперевес и, ринувшись на одного из облаченных в траур,
тяжело ранил его и вышиб из седла; затем он бросился на его спутников, и
нужно было видеть, как стремительно он на них нападал и обращал вспять!
Казалось, у Росинанта выросли крылья — столь резвый и горделивый скок
неожиданно появился у него. Люди в балахонах, народ боязливый и к тому
же еще безоружный, мгновенно, не оказав ни малейшего сопротивления,
покинули поле битвы и с горящими факелами в руках помчались в разные
стороны, так что, глядя на них, можно было подумать, что это ряженые
затеяли веселую игру в праздничную ночь. Что же касается облаченных
в траур, то они, запутавшись в долгополом своем одеянии, не могли сдви-
нуться с места, вследствие чего Дон Кихот совершенно безнаказанно и отко-
лотил их всех до единого, и они волей-неволей принуждены были отступить
в нолной уверенности, что это не человек, а сам ДЬЯВОЛ, ЯВИВШИЙСЯ ИЗ Цре-
исиодней, дабы похитить у них мертвое тело, лежавшее на дрогах.

Санчо смотрел на все эго и, дивясь смелости своего господина, говорил
себе: «Стало быть, мой господин и на деле так же храбр и силен, как на
словах». Рядом с тем, которого сбросил мул, валялся пылающий факел, и,
увидев его ири свете этого факела, Дон Кихот подъехал к нему, приблизил
острие конья к его лицу и велел сдаваться, нригрозив в нротивном случае
умертвить его. Поверженный ему на это сказал:

—    Куда ж мне еще больше сдаваться, коли я не могу сдвинуться с ме-
ста: ведь у меня сломана нога! Умоляю вас, ваша милость: если только вы
христианин, то не убивайте .меня, ибо это будет величайшее святотатство,

—    ведь я лиценциат, меня рукоположили.

Коль скоро вы духовная особа, то какой же черт вас сюда занес?
спросил Дон Кихот.

—    Что меня сюда занесло, сеньор? — переспросил поверженный. — Мой
горький жребий.

—    Он станет еще горше, — возразил Дон Кихот, — если вы не дадите
мне удовлетворительных объяснений, коих я у вас с самого начала потре-
бовал.

—    Сейчас я вам все объясню, — сказал лиценциат. — Итак, да будет
известно вашей милости, что хотя я сперва сказал, что я лиценциат, но на
самом деле я всего только бакалавр, а зовут меня Алонсо Лонес; родом я
из Алькобендаса; еду из города Баэсы, вместе с одиннадцатью священнос-
лужителями — 'гоми самыми, что бежали с факелами в руках; едем же мы
в город Сеговию: мы сопровождаем мертвое тело, лежащее на этих дрогах,

—    тело некоего кавальеро, который умер в Баэсе и там же был похоронен,
а теперь, как я уже сказал, мы перевозим его останки в Сеговию, откуда он
родом и где находится его фамильный склеп.

А кто его умертвил? спросил Дон Кихот.

—    Господь бог при помощи гнилой горячки, которая его и доконала,
отвечал бакалавр.

Значит, госнодь избавил меня от обязанности мстить за его смерть,
заключил Дон Кихот, обязанности, которую я вынужден был бы нринять
на себя, в случае если б его убили. По коли он умер именно так, как вы рас-
сказываете, то мне остается лишь молча развести руками, ибо если бы мне

самому была послана такая смерть, то я поступил бы точно так же. Надобно
вам знать, ваше преподобие, что я рыцарь Ламанчский, а зовут меня Дон
Кихот, и мой образ действий заключается в том, что я странствую по свету,
выпрямляя кривду и заступаясь за обиженных.

—    Какой у вас образ действий и как вы там выпрямляете кривду — это
мне неизвестно, — возразил бакалавр, — а меня вы самым настоящим обра-
зом искалечили, ибо из-за вас я сломал ногу и теперь мне ее не выпрямить
до конца моих дней. Заступаясь же за обиженных, вы меня так изобидели,
что обиду эту я буду помнить всю жизнь, и потому встреча с искателем
приключений явилась дли меня истинным злоключением.

—    Раз на раз не приходится, — заметил Дон Кихот. — Вся беда в том,
сеньор бакалавр Алонсо Лопес, что вы ехали ночью, в траурном облачении,
с зажженными факелами, и что-то бормотали, — ну прямо выходцы с того
света, — невольно подумаешь, что тут дело нечисто. Разумеется, я не мог
не исполнить своего долга и напал на вас, и я напал бы на вас, даже если
бы знал наверное, что вы бесы из преисподней, за каковых я и принимал
вас до последней минуты.

—    Видно, уж такая моя судьба, — рассудил бакалавр. — Но раз уж
вы, сеньор странствующий рыцарь, обошлись со мной отнюдь не по-рыцар-
ски, то, по крайней мере, помогите мне, умоляю вас, выкарабкаться из-под
мула: ведь у меня нога застряла между стременем и седлом.

—    Вот тебе на! — воскликнул Дон Кихот. — Что же вы мне раньше не
сказали?

Он сейчас же позвал Санчо Нансу, но тот и ухом не повел: его внимание
было поглощено разгрузкой обозного мула, которого эти добрые люди осно-
вательно навьючили съестными припасами. Санчо сделал из своего пыль-
ника мешок, напихал в него все, что только могло туда войти, навьючил
своего осла и только после этого, явившись на зов Дон Кихота, помог сеньо-
ру бакалавру выбраться из-под мула и сесть на него верхом, а затем вложил
ему в руку факел. Дон Кихот посоветовал бакалавру отправиться вслед за
его спутниками и попросил принести им от его имени извинения за то зло,
которое он им сделал по не зависящим от него причинам, а Санчо к этому
еще прибавил:

—    В случае, если эти сеньоры пожелают узнать, кто таков этот удалец,
который нагнал на них такого страху, то скажите, ваша милость, что это
Дон Кихот Ламанчский, по прозванию Рыцарь Печального Образа.

Когда же бакалавр удалился, Дон Кихот спросил Санчо, что ему взду-
малось вдруг, ни с того ни с сего, назвать его Рыцарем Печального Образа.

Сейчас вам скажу, — отвечал Санчо. Потому я вам дал это назва-
ние, что когда я взглянул на вас при свете факела, который увез с собой
этот горемыка, то у вас был такой жалкий вид, какого я что-то ни у кого не
замечал. Верно, вас утомило сражение, а может, это оттого, что вам выбили
коренные и передние зубы.

—    Не в этом дело, — возразил Дон Кихот. — По-видимому, тот ученый
муж, коему вменено в обязанность написать историю моих деяний, почел за
нужное, чтобы и выбрал себе какое-нибудь прозвище, ибо так поступали все
прежние рыцари: один именовался Рыцарем Пламенного Меча, другой

Рыцарем Единорога, кто — Рыцарем Дев, кто — Рыцарем Птицы Феникс,
кто — Рыцарем Грифа, кто — Рыцарем Смерти, и иод этими именами и
прозвищами они и пользуются известностью во всем подлунном мире. Вот
я и думаю, что именно он, этот ученый муж, внушил тебе мысль как-ни-
будь меня назвать и подсказал самое название: Рыцарь Печального Образа,
и так я и буду именоваться впредь. А для того, чтобы это прозвище ко мне
привилось, я при нервом удобном случае велю нарисовать на моем щите
какое-нибудь весьма печальное лицо.

—    Незачем тратить время и деньги на то, чтобы вам рисовали какие-то
лица, — возразил Санчо. — Вам стоит лишь поднять забрало и выставить
на поглядение собственное свое лицо, и тогда безо всяких разговоров и безо
всяких изображений на щите каждый назовет вас Рыцарем Печального
Образа. Поверьте, что я не ошибаюсь. Честное слово, сеньор, — не в обиду
вам будь сказано, ваша милость, — от голода и отсутствия коренных зубов
вы так подурнели, что, повторяю, вы смело можете обойтись без грустного
рисунка.

Шутка Санчо насмешила Дон Кихота; и все же он не отказался ни от
прозвища, ни от нридуманного им самим рисунка...

Глава XVI,

из коей явствует, каких вершин и пределов могло достигнуть
и достигло неслыханное мужество Дон Кихота, и в коей речь идет о при-
ключении со львами, которое Дон Кихоту удалось счастливо завершить

В истории сказано, что, в те время как Дон Кихот кричал Санчо, чтобы
он подал ему шлем, Санчо покупал у пастухов творог; настойчивый зов
господина сбил его с толку, и он не знал, что с этим творогом делать и в
чем его везти; расстаться с ним было жалко, ибо деньги за него были уже
уплачены, и по сему обстоятельству порешил он сунуть его в шлем своего
господина; с этими-то славными дарами направился он к Дон Кихоту, дабы
узнать, что ему требуется, а 'гот при его приближении молвил:

—    Друг мой! Подай мне шлем, — или я мало смыслю в приключениях,
или же то, что там виднеется, представляет собою такое нриключение, ко-
торое долженствует принудить меня и уже принуждает взяться за оружие...

—    А теперь будь что будет, — у меня достанет мужества схватиться с
самим сатаною.

Тем временем новозка с флажками подъехала ближе, и тут оказалось,
что, кроме похюнщика верхом на одном из мулов и еще одного человека
на нередке повозки, никто больше ее не сопровождал. Дон Кихот выехал
вперед и молвил:

Куда, братцы, путь держите? Что это за повозка, что вы в ней везете
и что это за стяги?

Погонщик же ему на это ответил так:

Повозка моя, а везу я клетку с двумя свиреными львами, которых
губернатор Оранский отсылает ко двору в подарок его величеству, флаги же
государя нашего короля в знак того, что везем мы его достояние.

А как велики эти львы? осведомился Дон Кихот.

—    Столь велики, отвечал человек, сидевший на передке, что круп-
нее их или даже таких, как они, еще ни разу из Африки в Испанию не

привозили. Я — львиный сторож, много львов перевез на своем веку, но
таких, как эти, еще не приходилось. Это лев и львица — лев в передней
клетке, а львица в задней, и сейчас они голодные, потому с утра еще ничего
не ели, так что, ваша милость, уж вы нас пропустите, нам надобно поскорее
добраться до какого-нибудь селения и покормить их.

Дон Кихот же, чуть заметно усмехнувшись, ему на это сказал:

—    Львят против меня? Теперь против меня — львят? Ну так эти
сеньоры, пославшие их сюда, вот как перед богом говорю, сейчас увидят,
такой ли я человек, чтобы устрашиться львов! Слезай с повозки, добрый
человек, и если ты сторож, то открой клетки и выпусти зверей, — назло и
наперекор тем волшебникам, которые их на меня натравили, и сейчас по-
кажу, кто таков Дон Кихот Ламанчский...

Возница, видя, что это вооруженное пугало преисполнено решимости,
молвил:

—    Государь мой! Будьте настолько любезны, сжальтесь вы надо мной
и велите выпустить львов не прежде, чем я распрягу мулов и отведу их в
безопасное место, а то если львы их растерзают, то мне тогда всю жизнь
нридется терзаться: ведь мулы и повозка — это все мое достояние.

—    О маловер! — вскричал Дон Кихот. — Слезай, распрягай мулов, сло-
вом, поступай как знаешь, — сейчас ты увидишь, что напрасно хлоночешь
и что все старания твои ни к чему.

Возница спешился и, нимало не медля, распряг мулов, а сторож между
тем заговорил громким голосом:

—    Призываю во свидетели всех здесь присутствующих, что я против
воли и но принуждению открываю клетки и выпускаю львов, и объявляю
этому сеньору, что за весь вред и ущерб от этих зверей отвечает он, и он же
возместит мне мое жалованье и то, что я имею сверх жалованья. Вы, сеньо-
ры, спасайтесь бегством, прежде нежели я открою, а насчет себя я уверен,
что звери меня не тронут...

Тут Санчо со слезами на глазах взмолился к Дон Кихоту, чтобы он отка-
зался от этого предприятия, в сравнении с коим приключение с ветряными
мельницами и ужасающее приключение с сукновальнями, а равно и все
подвиги, которые он на своем веку совершил, это, дескать, только цветочки.

—    Поймите, сеньор, — говорил Санчо, тут нет колдовства, ничего
похожего тут нет, сквозь решетку я разглядел коготь всамделишного льва
и заключил, что ежели у этого льва такой коготь, то сам лев, уж верно,
больше горы.

Со страху он тебе и с пол мира мог показаться,    возразил Дон Ки-

хот. — Удались, Санчо, и оставь меня. Если же я погибну, то ведь тебе
известен прежний наш уговор: поспеши к Дульсинее, все прочее сделается
само собой.

К этому Дон Кихот прибавил много такого, что отняло у окружающих
всякую надежду отговорить его от столь нелепой затеи. Всадник в зеленом
плаще охотно бы ему противостал, но он видел, что Дон Кихот вооружен
лучше, и оттого почел безрассудным связываться с сумасшедшим, а что
перед ним сумасшедший — в этом он был теперь совершенно уверен; корот-
ко говоря, в то время как Дон Кихот снова приступил к сторожу с угрозами,
идальго пришпорил свою кобылу, Санчо — своего серого, возница — своих
мулов, и все они старались как можно дальше отъехать от повозки, прежде
чем львы выйдут из заточения. Санчо заранее оплакивал гибель своего го-
сподина, ибо на сей раз нимало не сомневался, что быть ему в когтях льви-
ных; он проклинал свою судьбу и тот час, когда ему вспало на ум снова
поступить на службу к Дон Кихоту; впрочем, жалобы и слезы не мешали
ему нахлестывать серого, чтобы он быстрее удалялся от повозки. Когда же
сторож наконец уверился, что беглецы далеко, он опять начал молить и
заклинать Дон Кихота так же точно, как молил и заклинал прежде, но Дон
Кихот ему сказал, что он это уже слышал и что пусть, дескать, сторож бо-
лее себя не утруждае'г просьбами и заклинаниями, ибо все это напрасно, а
пусть лучше, мол, поторопится. Пока сторож возился с первой клеткой.
Дон Кихот обдумывал, как благо-
разумнее вести сражение — пешим
или же на коне, и, поразмыслив,
решил, что пешим, ибо львы могли
испугать Росинанта. Того ради он
соскочил с коня, бросил копье,
схвати.»! щит, обнажил меч и, ис-
полненный изумительной отваги и
бесстрашия, важною поступью
двинулся прямо к повозке, всецело
поручая себя сначала богу, а йогом
госпоже своей Дульсинее. Надобно
заметить, что, дойдя до этого ме-
ста, автор правдивой этой истории
воск лицает: «О могучий и выше
всяких похвал отважный Дон Ки-
хот Ламанчский, зерцало, в кото-
рое могут глядеться все удальцы
на свете, новый, второй дон Ману-
эль Львиный, краса и гордость ры-
царей испанских! Где мне взять
слова для описания столь страшно-
го подвига, какие я должен подобрать выражения, дабы поздние потомки
мне поверили? Есть ли такие похвалы, которые бы тебе не подобали и не
подходили, будь они гиперболичное любых гипербол? Пеший, одинокий,
бесстрашный, великодушный, с одним лишь мечом, да и то не слишком
острым, без в собачки», и со щитом, да и то не из весьма блестящей и свер-
кающей стали, ты ожидаешь и высматриваешь двух самых хищных львов,
каких когда-либо выращивали дебри африканские. Нет, пусть собственные
деяния прославляют тебя, доблестный ламанчец, я же предоставляю им
говорить самим за себя, ибо не имею довольно слов, дабы превознести их».

 

На этом кончается вышеприведенное восклицание автора, и, связав пре-
рванную было нить повествования, он продолжает: едва сторож увидел, что
Дон Кихот уже наготове и что, из боязни навлечь на себя гнев вспыльчивого
и дерзкого кавальеро, ему не миновать выпустить льва, он настежь распах-

нул дверцу цервой клетки, где, повторяем, находился лев величины, как
оказалось, непомерной, — чудовищный и страховидный лев. Прежде всего
лев повернулся к своей клетке, выставил лапы и потянулся всем телом, за-
сим разинул пасть, сладко зевнул и языком почти в две пяди длиною протер
себе глаза и облизал морду; после этого он высунулся из клетки и горящими,
как угли, глазами повел во все стороны; при этом вид его и движения могли
бы, кажется, навести страх на самоё смелость. Дон Кихот, однако, смотрел
на него в упор, — он с нетерпением ждал, когда же наконец лев спрыгнет с
повозки и вступит с ним в рукопашную, а он изрубит льва на куски.

Вот до какой крайности дошло его доселе невиданное безумие. Однако
благородный лев, не столь дерзновенный, сколь учтивый, оглядевшись, как
уже было сказано, по сторонам и не обращая внимания на Дон-Кихотово ре-
бячество и молодечество, иоверщ'лся и, показав Дон Кихоту зад, прехлад-
нокровно и не торопясь снова вытянулся в клетке; тогда Дон Кихот велел
сторожу ударить его, чтобы разозлить и выгнать из клетки.

—    Этого я делать не стану, — возразил сторож, — ведь коли я его раз-
дразню, так он первым делом разорвет в клочки меня. Пусть ваша милость,
сеньор кавальеро, удовольствуется уже сделанным, ибо но части храбрости
лучшего и желать невозможно, испытывать же судьбу дважды не годит-
ся. В клетке у льва дверца отворена: он волен выходить или не выходить,
но ежели он до сей поры не вышел, стало быть, и до вечера не выйдет.
Твердость духа вашей милости уже доказана, — от самого храброго бойца,
сколько я понимаю, требуется лишь вызвать недруга на ноединок и ожи-
дать его на поле брани, если же неприятель не явился, то позор на нем, а
победный венок достается ожидавшему.

—    И то правда, — молвил Дон Кихот, — закрой, приятель, дверцу и
в наилучшей форме засвидетельствуй все, что здесь на твоих глазах про-
изошло, а именно: как ты открыл льву, как я его ждал, а он не вышел,
как я его снова стал ждать, а он опять не вышел и снова улегся. Мой долг
исполнен, прочь колдовские чары, и да поможет господь разуму, истине и
истинному рыцарству, ты же закрой, повторяю, клетку, а я тем временем
знаками подзову бежавших и отсутствовавших, дабы они услышали из тво-
их уст о моем подвиге.

Сторож так и сделал, а Дон Кихот, наценив на острие копья платок...
стал звать беглецов, которые все еще, предводительствуемые идальго, мча-
лись и поминутно оборачивались; как же скоро Санчо увидел, что Дон Ки-
хот машет белым платком, то сказал:

Убейте меня, если мой господин не одолел этих диких зверей, ведь
он нас кличет.

Все остановились и уверились, что делает знаки не кто иной, как сам
Дон Кихот; это их несколько ободрило, они осторожно двинулись обратно,
и вскоре до них уже явственно донеслись крики Дон Кихота, который их
звал. В конце концов они приблизились к повозке, и тогда Дон Кихот ска-
за.! вознице:

Запрягай, братец, своих мулов и трогайся в путь, а ты, Санчо, выдай
ему два золотых, один — для него, другой для сторожа, за то, что я у
них отнял время.

—    Выдать-то я им с великим удовольствием выдам, — сказал Санчо, —
но, однако же, что сталось со львами? Живы они или мертвы?

Тут сторож обстоятельно и с расстановкою принялся рассказывать об
исходе схватки, преувеличивая, как мог и умел, доблесть Дон Кихота, при
одном виде которого лев якобы струхнул и не ножелал и не посмел выйти
из клетки, хоти дверца долгое время оставалась открытою; и только после
того как он, сторож, сказал этому кавальеро, что дразнить льва и силком
гнать из клетки значит испытывать долготерпение божие, а кавальеро, де-
скать, именно добивался, чтобы льва раздразнили, он неохотно и скреня
сердце позволил запереть клетку.

—    Что ты на эго скажешь, Санчо? — спросил Дон Кихот. — Какое чаро-
действо устоит против истинной отваги? Чародеи вольны обрекать меня на
неудачи, но сломить мое упорство и мужество они не властны.

Санчо выдал деньги, возница запряг мулов, а сторож поцеловал Дон
Кихоту руки за оказанное благодеяние и обещал рассказать о славном этом
подвиге самому королю, когда приедет в столицу.

—    Буде же его величество спросит, кто этот подвиг совершил, скажи-
те — что Рыцарь Львов, ибо я хочу, чтобы прежнее мое прозвание, Ры-
царь Печального Образа, изменили, переменили, заменили и сменили на
это, и тут я следую старинному обычаю странствующих рыцарей, которые
меняли имена, когда им этого хотелось или же когда это напрашивалось
само собой.

Повозка двинулась своею дорогою, а Дон Кихот, Санчо и всадник в зе-
леном плаще — своею.

Глава XVIII,

повествующая о многих великих событиях

...До -того, как все приблизились к летнему дворцу, иначе говоря к зам-
ку, герцог поехал вперед и отдал распоряжение всем своим слугам, как
должно обходиться с Дон Кихотом, и когда Дон Кихот вместо с герцогиней
подъехал к воротам замка, то навстречу вышли два не то лакея, не то коню-
ха в длинных, до пят, так называемых утренних платьях из великолепного
алого атласа, и не успел он оглянуться, как они уже подхватили его на руки
и сказали:

—    Соблаговолите, ваше величие, помочь сеньоре герцогине сойти с коня.

Дон Кихот хотел было ей помочь, но тут между ним и герцогиней прои-
зошел длительный обмен любезностями; герцогиня, однако ж, настояла на
своем и изъявила твердое желание сойти и спуститься с коня только с помо-
щью герцога, ибо она-де чувствует, что недостойна утруждать понапрасну
столь великого рыцаря. В конце концов приблизился герцог и помог ей спе-
шиться; когда же все вошли в обширный внутренний двор, две прелестные
девушки набросили Дон Кихоту на плечи великолепную алую мантию, и в
тот же миг во всех галереях появились слуги и служанки и начали громко
восклицать:

—    Добро пожаловать, краса и гордость странствующего рыцарства!

И при этом все они или почти все опрыскивали из флаконов герцога,
герцогиню и Дон Кихота душистою жидкостью, что привело Дон Кихота
в крайнее изумление. И тут он впервые окончательно убедился и поверил.

что он не мнимый, а самый настоящий странствующий рыцарь, ибо все
обходились с ним так же точно, как обходились с подобными рыцарями во
времена протекшие, о чем ему было известно из романов.

Затем ему предложили подняться но лестнице и цровели в залу, уве-
шанную драгоценною нарчою и златоткаными коврами; шесть девушек
сняли с него доснехи и стали нрислуживать ему, как пажи, — все они были
научены и предуведомлены герцогом и герцогинею, что им нужно делать
и как должно обходиться с Дон Кихотом, чтобы он вообразил и удостове-
рился, что его принимают за странствующего рыцаря. Когда с Дон Кихота
сняли доснехи, он, тощий, высокий, долговязый, с такими впалыми щека-
ми, что казалось, будто они целуют одна другую изнутри, остался в узких
шароварах и в камзоле из верблюжьей шерсти, и вид у него был такой, что
если бы девушки не делали над собой усилие, чтобы не нрыснуть (а на сей
предмет они получили от своих госиод особый наказ), они бы, уж верно,
иокатились со смеху.

Затем прислужницы попросили Дон Кихота раздеться донага, чтобы они
могли переменить на нем сорочку, но он этому решительно воспротивился,
объявив, что благопристойность так же подобает странствующим рыцарям,
как и храбрость. Со всем тем он попросил передать чистую сорочку Санчо и,
запершись с ним в другом покое, где находилось роскошно убранное ложе,
разделся и переменил сорочку; оставшись же наедине с Санчо, он обратился
к нему с такими словами:

— Отвечай, новорожденный шут и исконный дурачина: как ты смел
бесчестить и оскорблять почтенную и достойную всяческого уважения дуэ-
нью? Разве ты не мог найти более подходящего времени, чтобы вспомнить
о своем сером, и неужели ты думаешь, что сеньоры, которые оказали нам
столь пышный прием, не позаботились бы о наших животных? Ради бога,
Санчо, совладай ты с собою и не выставляй на ногляденье своей пряжи, а
то все догадаются, что ты сработан из грубой деревенской ткани. Помни,
греховодник, что господа пользуются тем большим уважением, чем добро-
порядочнее и благовоспитаннее их слуги, и что одно из главных достоинств,
коими принц отличается от остачьных людей, состоит в том, что слуги его
так же хороши, как и он сам. Горе мне с тобой, никудышный ты человек,
неужели ты не понимаешь, что если все признают 'гебя за грубого мужи-
ка и придурковатого шута, то подумают, что я жулик и обманщик? Нет,
нет, друг Санчо, остерегайся подобных неприятностей. Кто не знает меры
в болтовне и острословии, тот при первом же неосторожном шаге впадет и
ударится в жалкое скоморошество. Обуздай свой язык. Обдумывай и взве-
шивай каждое слово, прежде нежели оно изойдет у тебя из уст, и прими в
соображение, что мы попали наконец в такое место, где с помощью господа
бога и моей доблести мы приумножим нашу славу и достояние.

Санчо твердо обещал во исполнение господской воли зашить себе рот и
скорее откусить язык, нежели произнести хотя одно неуместное и необду-
манное слово; можно, дескать, не беспокоиться: никто по его поведению не
поймет, что они за люди.

Дон Кихот переоделся, препоясался мечом, накинул на плечи алую ман-
тию, на голову надел зеленого атласа берет, который ему подали прислуж-
ницы, и в таком виде вышел в обширную залу, где его уже ожидали де-
вушки, выстроившиеся в два ряда и державшие сосуды для омовения рук;
весь этот обряд был совершен с множеством поклонов и разных церемоний.
Затем явились двенадцать пажей, и с ними дворецкий, дабы отвести Дон
Кихота в столовую, где его дожидались владельцы замка. Обступив Дон Ки-
хота, пажи торжественно и весьма почтительно провели его в другую залу,
где стоял роскошно убранный стол, накрытый всего лишь на четыре прибо-
ра. У порога встретили его герцог, герцогиня и некий важный священник
из числа тех, которые у владетельных князей состоят в духовниках; из
числа тех, которые, не будучи князьями по рождению, оказываются бес-
сильны научить природных князей, как должно вести себя в этом звании;
из числа тех, которые стремятся к тому, чтобы величие высокопоставлен-
ных лиц мерилось их собственным духовным убожеством; из числа тех,
которые, желая научить духовных чад своих умеренности, делают из них
скупцов, — вот что, по всей вероятности, представлял собою этот важный
священник, который вместе с герцогскою четою вышел навстречу Дон Ки-
хоту. Герцог предложи.'! Дон Кихоту занять почетное место, тот сначала
было отнекивался, но в конце концов сдался на уговоры. Духовник сел на-
против Дон Кихота, герцог же и герцогиня — справа и слева от него.

Духовник, слышавший весь этот разговор про великанов, душегубов
и колдовство, догадался, что это и есть Дон Кихот Ламанчский, которого
историю герцог читал постоянно, между тем духовник порицал его за это
многократно и уверял, что глупо с его стороны читать подобные глупости.
И вот теперь, совершенно удостоверившись в правильности своих предпо-
ложений, он в превеликом гневе заговорил с герцогом:

—    Ваша светлость! Вам, государь мой, придется давать ответ богу за
выходки этого молодца. Я склонен думать, что этот самый Дон Кихот, Дон
Остолоп или как его там, не столь уж слабоумен, каким ваша светлость себе
его представляет, а потому и не след вам потворствовать его дурачествам и
сумасбродствам.

Затем он обратился непосредственно к Дон Кихоту и сказал:

—    Послушайте вы, пустая голова: кто это вам втемяшил, что вы стран-
ствующий рыцарь и что вы побеждаете великанов и берете в плен лиходеев?
Опомнитесь и попомните мое слово: возвращайтесь к себе домой, растите
детей, если у вас есть таковые, занимайтесь хозяйством и перестаньте мы-
каться но свету, ловить в небе журавля и смешить всех добрых людей,
знакомых и незнакомых. Откуда вы взяли, что были на свете и сейчас еще
существуют странствующие рыцари, не к ночи будь они помянуты? Где же
это в Испании водятся великаны или в Ламанче душегубы, и где эти за-
колдованные Дульсинеи и вся эта уйма чепухи, которая про вас написана?

Дон Кихот со вниманием выслушал почтенного сего мужа, а когда тот
умолк, он, несмотря на свое уважение к герцогской чете, вскочил с места и,
всем своим видом выражая гнев и возмущение, заговорил...

Впрочем, ответ его заслуживает особой главы.

Глава XXIII

О советах, которые Дон Кихот преподал Санчо Нансе перед тем.
как тот отправился управлять островом, а равно и о других
весьма важных вещах

—    Послушай, друг Санчо, — заговорил герцог, — я не властен кого бы
то ни было наделять ни единым кусочком неба, будь он даже величиною с
ноготь, — подобные милости и щедроты могут исходить только от господа
бога. Я даю тебе, что могу, а именно самый настоящий остров, круглый и
аккуратный, в высшей степени нлодородный и обильный, так что если тебе
удастся нрибрать его к рукам, то нри наличии стольких земных благ ты
приобретешь и блага небесные.

—    Ин ладно, — молвил Санчо, — остров так остров, я постараюсь быть
таким губернатором, чтобы назло всем мошенникам душа моя попала на
небо. И это я не из корысти мечу в высокие начальники и залетаю в бар-
ские хоромы, — просто мне хочется попробовать, какое оно, это губерна-
торство...

В это время вошел Дон Кихот и, узнав, о чем идет речь и что Санчо
спешно принимает бразды правления, взял его за руку и с дозволения гер-
цога увел к себе, дабы преподать советы, как ему в той должности подобает
себя вести. Итак, войдя в свой покой, он запер дверь, почти насильно уса-
ди.'! Санчо рядом с собою и нарочито медленно заговорил:

—    Я возношу бесконечные благодарения богу, друг Санчо, за то, что
прежде и раньше, чем счастье улыбнулось мне, на тебя свалилась и на
твою долю выпала такая удача. Я надеялся, что счастливый случай помо-
жет мне вознаградить тебя за верную службу, и вот я только-только начи-
наю преуспевать, а твои чаяния прежде времени вопреки здравому смыслу
уже сбылись. Иные действуют подкупом, докучают, хлопочут, встают спо-
заранку, выпрашивают, унорно добиваются — и цели своей, однако ж, не
достигают, а другой, неизвестно как и почему, сразу получает должность и
службу, коей столь многие домогались, и тут кстати и к месту будет приве-
сти пословицу, что как, мол, ни старайся, а на все — судьба. Но мне, ты —
чурбан, и ничего более, ты спозаранку не вставал, допоздна не засижи-
вался, ты палец о палец не ударил, но тебя коснулся дух странствующего
рыцарства и вот ты уже, здорово живешь, губернатор острова. Все это,
Санчо, я говорю к тому, чтобы ты не приписывал собственным своим за-
слугам оказанной тебе милости, — нет, прежде возблагодари всевышнего,
который отеческою рукою все направляет ко благу, а затем возблагодари
орден странствующего рыцарства, наивысшего благородства исполненный.
Итак, постарайся всем сердцем воспринять то, что я тебе сказал, а затем,
о сын мой, выслушай со вниманием своего Катона, желающего преподать
тебе советы и быть твоим вожатаем и путеводною звездою, которая напра-
вила бы и вывела тебя к тихому пристанищу из того бурного моря, куда ты
намереваешься выйти, ибо должности и высокие назначения суть не что
иное, как бездонная пучина смут.

Прежде всего, сын мой, тебе надлежит бояться бога, ибо в страхе го-
споднем заключается мудрость, будучи же мудрым, ты избежишь ошибок.

Во-вторых, загляни внутрь себя и постарайся себя познать, познание
же это есть наитруднейшее из всех, какие только могут быть. Познавши
самого себя, ты уже не станешь надуваться, точно лягушка, пожелавшая
сравняться с волом, если же станешь, то, подобно павлину, смущенно пря-
чущему свой пышный хвост при взгляде на уродливые свои ноги, ты не-
вольно будешь прятать хвост безрассудного своего тщеславия при мысли о
том, что в родном краю ты некогда пас свиней.

—    Справедливо, — согласился Санчо, — но в ту пору я мальчонкой был,
а когда подрос маленько, то уж гусей пас, а не свиней. Но только, думается
мне, это к делу не идет: ведь не все правители королевского рода.

—    Твоя правда, — заметил Дон Кихот, — и вот почему людям проис-
хождения незнатного, занимающим важные посты, надлежит проявлять
мягкость и снисходительность, каковые в сочетание с благоразумною осто-
рожностью избавляют от злостной клеветы, а ішаче от нее ни в какой долж-
ности не убережешься.

О своем худородстве, Санчо, говори с гордостью и признавайся, не крас-
нея, что ты из крестьян, ибо никому не придет в голову тебя этим стыдить,
коль скоро ты сам этого не стыдишься; вообще стремись к тому, чтобы
стать смиренным праведником, а не надменным грешником. Бесчисленное
множество людей, в низкой доле рожденных, достигали наивысших степе-
ней и были возводимы в сан первосвященнический или же императорский,
чему я мог бы привести столько примеров, что ты устал бы меня слушать.

Помни, Санчо: если ты вступишь на путь добродетели и будешь ста-
раться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и
сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет
ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности
не имеет.

А когда так, то в случае если кто-нибудь из родственников твоих взду-
мает навестить тебя на твоем острове, то не гони его и не обижай, но, на-
против того, прими с честью и обласкай — этим ты угодишь богу, который
не любит, когда гнушаются кем-либо из его созданий, и вместе с тем соблю-
дешь мудрый закон природы.

Если привезешь с собою жену (ибо нехорошо, когда люди, призванные
к исполнению служебных своих обязанностей на долгий срок, пребывают
в разлуке с супругами), то поучай ее, наставляй и шлифуй природную ее
неотесанность, ибо что умный губернатор приобрел, то может растерять и
расточить глупая его и неотесанная жена.

Если ты овдовеешь (что всегда может случиться) и благодаря своему по-
ложению составишь себе более блестящую партию, то смотри, как бы новая
твоя жена не превратилась в удочку с крючком и не начала приговаривать:
«Ловись, ловись, рыбка большая и маленькая», — истинно говорю тебе,
что за все взятки, которые вымогает жена судьи, в день Страшного суда
ответит ее муж, и после смерти он в четырехкратном размере заплатит за
те побочные статьи дохода, на которые он при жизни не обращал внимании.

Пи в коем случае не руководствуйся законом личного произвола: этот
закон весьма распространен среди невежд, которые выдают себя за умников.

Пусть слезы бедняка вызовут в тебе при одинаково сильном чувстве
справедливости больше сострадания, чем жалобы богача.

Всячески старайся обнаружить истину, что бы тебе ни сулил и ни пре-
подноси.'! богач и как бы ни рыдал и ни молил бедняк.

В тех случаях, когда может и должно иметь место снисхождение, не
суди виновного по всей строгости закона, ибо слава судьи сурового ничем
не лучше славы судьи милостивого.

Если когда-нибудь жезл правосудия согнется у тебя в руке, то пусть это
произойдет не под тяжестью даров, но иод давлением сострадания.

Если тебе когда-нибудь случится разбирать тяжбу недруга твоего, то
гони от себя всякую мысль о причиненной тебе обиде и думай лишь о том,
на чьей стороне правда.

Да не ослепляет тебя при разборе дел личное пристрастие, иначе ты
допустишь ошибки, которые в большинстве случаев невозможно бывает ис-
править, а если возможно, то в ущерб доброму твоему имени и даже твоему
достоянию.

Если какая-нибудь красавица будет просить, чтобы ты за нее заступил-
ся, то отврати очи от ее слез и уши от ее стенаний и хладнокровно вникни
в суть ее просьбы, иначе разум твой потонет в ее слезах, а добродетель твоя
— в ее вздохах.

Если ты накажешь кого-нибудь действием, то не карай его еще и сло-
вом, ибо с несчастного довольно муки телесного наказания, и прибавлять к
ней суровые речи нет никакой надобности.

Смотри на виновного, который предстанет пред твоим судом, как на
человека, достойного жалости, подверженного слабостям испорченной на-
шей природы, и по возможности, не в ущерб противной стороне, будь с ним
милостив и добр, ибо хотя все свойства божества равны, однако же в наших
глазах свойство всеблагости прекраснее и великолепнее, нежели свойство
всеправедности.

Если же ты, Санчо, наставления эти и правила соблюдешь, то дни твои
будут долги, слава твоя будет вечной, награду получишь ты превеликую,
блаженство твое будет неизреченно, детей ты женишь по своему благоусмот-
рению, дети твои и внуки будут иметь почетное звание, уделом твоим будет
мир и всеобщее благорасположение, а затем, в пору тихой твоей и глубокой
старости, в урочный час за тобою явится смерть, и нежные, мягкие ручки
правнуков твоих закроют тебе очи. Все эти назидания должны послужить
к украшению твоей души, а теперь послушай назидания, имеющие своею
целью украшение тела.

Глава XXXIV

О второй части советов, преподанных Дон Кихотом Санчо Нансе

...На протяжении великой нашей истории не раз было замечено, он на-
чинал нести околесную, только когда речь заходила о рыцарстве, рассуж-
дая же о любом другом предмете, он выказывал ум ясный и обширный, так
что поступки его неизменно расходились с его суждениями, а суждения с
поступками; что же касается второй части правил, коим он обучал Санчо,
то здесь он выказал остроумие чрезвычайное и в рассудительности своей

и в своем помешательстве дошел до наивысшей точки. Санчо слушал его
с неослабным вниманием и старался удержать в намити его советы: вид-
но было, что он намерен хорошенько запомнить их, дабы с их помощью
рождение нового губернатора протекло благополучно. Дон Кихот между
гем продолжал:

— Касательно того, как надлежит держать свой дом и самого себя, Сан-
чо, то прежде всего я советую тебе соблюдать чистоту и стричь ногти, а ни
в коем случае не отращивать их, как это делают некоторые, но невежеству
своему воображающие, будто длинные ногти составляют украшение рук,
меж тем как если не обстригать грязные эти наросты, то они смахивают на
когти хищной птицы: это чудовищное безобразие и нечистоплотность.

Никогда не ходи, Санчо, распоясанным и неопрятным: беспорядок в
одежде есть признак расслабленности духа...

Не потребляй ни чеснока, ни лука, дабы по запаху нельзя было дога-
даться, что ты из мужиков.

Ходи медленно, говори раздельно, но не до такой степени, чтобы можно
было подумать, будто ты сам себя слушаешь, ибо всякая напыщенность
противна.

За обедом ешь мало, а за ужином еще меньше, ибо здоровье всего тела
куется в кузнице нашего желудка.

Будь умерен в питье из тех соображений, что человек, выпивший лиш-
нее, не хранит тайн и не исполняет обещаний...

Спи умеренно: кто не встает вместе с солнцем, тот не знает радостей дня;
прими в соображение, Санчо, что расторопность есть мать удачи, врагиня
же ее, леность, всегда препятствует достижению благой цели...

Последний мой совет, который я тебе сейчас преподам, не относится
к украшению тела, и все же я хочу, чтобы ты свято сохранил его в своей
памяти, ибо полагаю, что он будет тебе не менее полезен, нежели преды-
дущие: итак, никогда не оспаривай знатности чьего-либо рода, во всяком
случае, не сравнивай один род с другим, оттого, что при сравнении один
род невольно окажется более знатным, и тот, кого ты унизит, возненавидит
тебя, тот же, кого ты превознес, ничем тебя не отблагодарит.

Одежда твоя должна состоять из длинных штанов, долгополого камзола
и еще более длинного плаща; о шароварах же и не помышляй, ибо шарова-
ры не подходят ни рыцарям, ни губернаторам.

Глава XXXV

О том. как премудрый Санчо Нанса вступил во владение
своим островом, и как он начал им управлять

...Итак, Санчо со всею своею свитою прибыл в городок, насчитывав-
ший до тысячи жителей и являвшийся одним из лучших владений герцога.
Санчо Нансе сообщит, что остров называется Баратария: быть может, на-
звание это было образовано от названия городка, а быть может, оно наме-
кало на то, что губернаторство досталось Санчо Нансе дешево. Как скоро
губернатор со свитою приблизился к воротам обнесенного стеною города,
навстречу вышли местные власти, зазвонит колокола, жители, единодуш-
но изъявлявшие свой восторг, с великою торжественностью повели Санчо в
собор, и там было совершено благодарственное молебствие, а засим с умо-
рительными церемониями вручили ему ключи от города и объявили его
пожизненным губернатором острова Баратарии. Одеяние, борода, брюшко
и низкорослость нового губернатора приводили в изумление не только тех,
кто понятия не имел, в чем здесь загвоздка, но даже и людей, осведомлен-
ных обо всем, а таких было множество. Наконец из собора Санчо Нансу
провели в судебную палату, усадили в кресло, и тут герцогский домопра-
витель сказал:

—    На нашем острове, сеньор губернатор, издревле ведется обычай: кто
вступает во владение славным этим островом, тому задают некоторые во-
просы, иногда довольно запутанные и трудные, он же обязан на них от-
ветить, и но его ответам горожане составляют себе мнение о сметливости
нового своего губернатора и радуются его прибытию или же, напротив,
приунывают.

Пока домоправитель это говори.'!, Санчо занимался рассматриванием
длинной надписи, выведенной крупными буквами на стене нрямо против
кресла; а как он читать не умел, то спросил, что это там намалевано. Ему
ответили так:

—    Сеньор! Там записан и отмечен день, когда ваше превосходительство
изволило вступить во владение островом, а гласит сия надпись следующее:
«Сегодня, такого-то числа, месяца и года, вступил во владение этим остро-
вом сеньор дон Санчо Нанса, многие ему лета».

—    А кого это зовут дон Санчо Нанса? — спросил Санчо.

—    Вас, ваше превосходительство, — отвечал домоправитель, — на наш
остров не прибыло никакого другого Нансы, кроме того, который сейчас
восседает в этом кресле.

—    Ну так запомни, братец, — объявил Санчо, — что я не дон, и ни-
кто в моем роду не был доном: меня зовут просто Санчо Пансою, и отца
моего звали Санчо, и Санчо был мой дед, и все были Нанса, безо всяких
этих донов да распродонов. Мне сдается, что на вашем острове донов куда
больше, чем камней, ну да ладно, господь меня разумеет, и если только
мне удастся погубернаторствовать хотя несколько дней, я всех этих донов
повыведу: коли их тут такая гибель, то они, уж верно, надоели всем хуже
комаров. А теперь, сеньор домоправитель, задавай скорее свои вопросы, я
отвечу на них, как могу, а горожане хотят унывают, хотят — не уны-
вают: это их дело.

В это время в судебную палату вошли два человека: один из них был
одет крестьянином, другой был одет портным и держал в руках ножницы;
он-то и повел речь:

—    Сеньор губернатор! Мы с этим сельчанином явились к вашей милости
вот из-за чего. Вчера этот молодец пришел ко мне в мастерскую (я, извини-
те за выражение, портной и, слава тебе господи, мастер своего дела), сует
мне в руки кусок сукна и спрашивает: «Сеньор! Выйдет мне колпак из этого
куска?» Я прикинул, говорю: «Выйдет». Тут, думается мне, он, наверно,
подумал, и подумал неспроста, что я, конечно, хочу толику малую сукна
у него украсть, — либо это он судил по себе, либо уж такая дурная слава
идет цро портных, и вот он мне и говорит: погляди, мол, не выйдет ли
двух колпаков. Я смекнул, что он обо мне подумал. «Выйдет», — говорю.
Он же, утвердившись в первоначальной своей и оскорбительной для меня
мысли, стал все прибавлять да прибавлять колпаки, а я все: «Выйдет» да
«Выйдет», и, наконец, дошли мы до пяти. Нынче он за ними явился, я ему
их выдал, а он отказывается платить за работу да еще требует, чтобы я ему
заплатил или же вернул сукно.

—    Так ли все это было, братец? — спросил Санчо.

—    Да, сеньор, — подтвердил крестьянин, — но только велите ему, ваша
милость, показать все пять колпаков, которые он мне сшил.

—    С моим удовольствием, — молвил портной.

Нимало не медля, он высвободил из-под нлаща руку, на каждом пальце
которой было надето по колпачку, и сказал:

—    Вот все пять колпачков, которые мне заказа.! этот человек, и больше
у меня, клянусь богом и совестью, ни клочка сукна не осталось, я готов
представить мою работу на рассмотрение цеховых старшин.

Количество колпачков и необычность самой тяжбы насмешили всех
присутствовавших, Санчо же, немного подумав, сказал:

—    Я полагаю, что нам с этим делом долго задерживаться не приходится:
решим его сей же час, как нам подсказывает здравый смысл. Вот каков бу-
дет мой приговор: иортному за работу не платить ничего, крестьянину сук-
на не возвращать, колначки пожертвовать заключенным, и дело с концом.

Если нижеследующий приговор по делу о кошельке скотовода вызвал у
окружающих удивление, то этот приговор заставил их рассмеяться, однако
же все было сделано так, как распорядился губернатор. Засим к губернато-
ру явились два старика; одному из них трость заменяла носох, другой же,
совсем без посоха, повел такую речь:

—    Сеньор! Я дал взаймы этому человеку десять золотых — я хотел
уважить покорнейшую его просьбу, с условием, однако ж, что он мне их
возвратит но нервому требованию. Время идет, а я у него долга не требую:
боюсь поставить его этим в еще более затруднительное положение, нежели
в каком он находился, когда у меня занимал; наконец вижу, что он и не
собирается платить долг, ну и стал ему напоминать, а он мало того что не
возвращает, но еще и отпирается, говорит, будто никогда я ему этих десяти
эскудо взаймы не давал, а если, дескать, и был такой случай, то он мне их
давным-давно возвратил. У меня нет свидетелей ни займа, ни отдачи, да и
не думал он отдавать мне долг. Нельзя ли, ваша милость, привести его к
присяге, и вот если он и иод присягой скажет, что отдал мне деньги, то я
его прощу немедленно, вот здесь, перед лицом господа бога.

—    Что ты на это скажешь, старикан с посохом? — снросил Санчо.

Старик же ему ответил так:

—    Сеньор! Я признаю, что он дал мне взаймы эту сумму, — опустите
жезл, ваша милость, пониже. И коли он полагается на мою клятву, то я
клянусь в том, что воистину и вправду возвратил и уплатил ему долг.

Губернатор опустил жезл, после чего старик с носохом попросил другого
старика подержать посох, пока он будет приносить присягу, как будто бы
посох ему очень мешал, а затем положил руку на крест губернаторского
жезла и объявил, что ему, точно, ссудили десять эскудо, ныне с него взы-
скиваемые, но что он их передал заимодавцу из рук в руки, заимодавец же,
мол, но ошибке несколько раз йотом требовал с него долг. Тогда великий
губернатор спросил заимодавца, что тот имеет возразить противной сторо-
не, а заимодавец сказал, что должник, вне всякого сомнения, говорит прав-
ду, ибо он, заимодавец, почитает его за человека порядочного и за доброго
христианина, что, по-видимому, он запамятовал, когда и как тот возврати.'!
ему десять эскудо, и что больше он их у него не потребует. Должник взял
свой посох и, отвесив поклон, направился к выходу; тогда Санчо, видя,
что должник, как ни в чем не бывало, удаляется, а истец покорно на это
смотрит, опустил голову на грудь, и, приставив указательный палец правой
руки к бровям и переносице, погрузился в раздумье, но очень скоро поднял
голову и велел вернуть старика с посохом, который уже успел выйти из
судебной палаты. Старика привели, Санчо же, увидев его, сказал:

Дай-ка мне, добрый человек, твой посох, он мне нужен.

—    С великим удовольствием, — сказал старик, — нате, сеньор.

И он отдал ему посох. Санчо взял посох, передал его другому старику и
сказал:

—    Ступай с богом, тебе заплачено.

—    Как так, сеньор? — спросил старик. — Разве эта палка стоит десять
золотых?

—    Стоит, — отвечал губернатор, — а если не стоит, значит, глупее меня
никого на свете нет. Сейчас вы увидите, гожусь я управлять целым коро-
левством или не гожусь.

И тут он велел на глазах у всех сломать и расколоть трость. Как сказано,
так и сделано, и внутри оказалось десять золотых; все пришли в изумле-
ние...

Наконец старик устыженный и старик удовлетворенный вышли из су-
дебной палаты, оставшиеся были изумлены, тот же, кому было поручено
записывать слова, действия и движения Санчо, все еще не мог решить:
признавать и почитать Санчо за дурака или же за умника.

Глава Х1ЛІ

О том, что случилось с Дон Кихотом на пути в Барселону

Их светлости с самого начала не раскаивались, что сыграли шутку с
Санчо Пансой, дав ему погубернаторствовать; когда же к ним в тот самый
день явился домоправитель и обстоятельнейшим образом доложил почти
обо всех словах и поступках, за эти дни губернатором сказанных и совер-
шенных, а в заключение живописал набег неприятельских войск, испуг
Санчо и его отъезд, то они получили от всего этого немалое удовольствие.

Дон Кихот уже начина.ч тяготиться тою праздною жизнью, какую он
вел в замке; он полагал, что с его стороны это большой грех — предаваясь
лени и бездействию, проводить дни в бесконечных пирах и развлечениях,
которые для него, как для странствующего рыцаря, устраивались хозяева-
ми, и склонен был думать, что за бездействие и праздность господь с него
строго взыщет, вот почему в один прекрасный день он попросил у их
светлостей позволения уехать. Их светлости позволили, не преминув, одна-
ко ж, выразить глубокое свое сожаление по поводу его отъезда.

...Простившись с их светлостями, рано утром, облаченный в доснехи,
появился на площади перед замком. С галереи на него глазели все обита-
тели замка; герцог и герцогиня также вышли на неге посмотреть. Санчо
восседал на своем сером, при нем находились его дорожная сума, чемодан
и съестные припасы, и был он рад-радехонек, оттого что герцогский домо-
правитель, тот самый, который изображал Трифальди, вручил ему кошелек
с двумя сотнями золотых на путевые издержки,

Дон Кихот учтиво поклонился герцогу с герцогиней, а равно и всем
присутствовавшим, засим поворотил Росинанта и, сопровождаемый Санчо
верхом на осле, выехал за ворота замка и направші путь в Сарагосу.

—    Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые
небо изливает на людей; с нею не могут сравниться никакие сокровища: ни
те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради сво-
боды, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью,
и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только
могут случиться с человеком...

Глава ХНУ,

повествующая о приключении, которое принесло
Дон Кихоту больше горя, нежели все,
какие до сих пор у него были

Однажды утром Дон Кихот, облаченный во все свои доспехи, ибо он лю-
бил повторять, что его наряд — это его доспехи, а в лютой битве его покой,
и оттого не расставался с ними ни на мгновение, выехал прогуляться по
набережной и вдруг увидел, что навстречу ему едет рыцарь, вооруженный,
как и он, с головы до ног, при этом на щите у него была нарисована сия-
ющая луна; приблизившись на такое расстояние, откуда его должно было
быть слышно, рыцарь возвысил голос и обратился к Дон Кихоту с такою
речью:

—    Преславний и неоцененный рыцарь Дон Кихот Ламанчский! Я тот
самый Рыцарь Белой Луны, коего беспримерные деяния, уж верно, тебе
памятны. Я намерен сразиться с тобою и испытать мощь твоих дланей,
дабы ты признал и подтвердил, что моя госпожа, кто бы она ни была,
бесконечно прекраснее твоей Дульсинеи Тобосской, и если ты открыто в
этом признаешься, то себя самого избавишь от смерти, меня же — от труда
умерщвлять тебя. Если же ты пожелаешь со мной биться и я тебя одолею,
то в виде удовлетворения я погребую лишь, чтобы ты сложил оружие и,
отказавшись от дальнейших поисков приключений, удалился и уединился
в родное свое село сроком на один год и, не притрагиваясь к мечу, стал про-
водить свои дни в мирной тишине и благодетельном спокойствии, ибо того
требуют Приумножение ДОС'ГОЯНИЯ твоего и спасение твоей души. Буде же
гы меня одолеешь, то в сем случае ты волен отсечь мне голову, доснехи мои
и конь достанутся тебе, слава же о моих подвигах прибавится к твоей славе.
Итак, выбирай любое и с ответом не медли, потому что я намерен нынче же
с этим делом покончить.

Дон Кихот был норажен и озадачен как дерзким тоном Рыцаря Белой
Луны, так и цричиною вызова, и он строго, впрочем сохраняя наружное
спокойствие, ему ответил:

— Рыцарь Белой Луны! О подвигах ваших я доселе не был наслышан,
и я готов поклясться, что вы никогда не видели сиятельнейшую Дульси-
нею Тобосскую; я уверен, что если б вы ее видели, *14» воздержались бы от
подобного вызова, ибо, улицезрев ее, вы тот же час удостоверились бы,
что не было и не может быть на свете красавицы, которая сравнялась бы с
Дульсинеей. Поэтому я не стану говорить, что вы лжете, а скажу, что вы
заблуждаетесь, вызов же, который вы мне сделали, я на указанных вами
условиях принимаю и предлагаю сразиться сей же час, не откладывая до
другого дня. Единственно, на что я не могу согласиться, это чтобы слава
о ваших подвигах перешла ко мне, ибо мне неизвестно, каковы они и что
они собой представляют, — с меня довольно моих, каковы бы они ни были.
Выбирайте же себе любое место на ноле битвы, я выберу себе, а там что
господь даст.

В городе уже заметили Рыцаря Белой Луны и уведомили вице-короля
как о самом рыцаре, так и о том, что он вступи.¹! в разговор с Дон Кихотом
Ламанчским. Вице-король, полагая, что это какое-нибудь новое приключе-
ние, подстроенное доном Антоньо Морено или же еще кем-либо из барсе-
лонских дворян, вместе с доном Антоньо и множеством других кавальеро
поспеши.'! на набережную и прибыл туда как раз в ту минуту, когда Дон
Кихот поворачивал Росинанта, чтобы взять разбег. Увидев, что всадники
вот-вот налетят друг на друга, вице-король стал между ними и спросил, что
за нричина столь внезапной битвы. Рыцарь Белой Луны ответил, что спор
у них зашел о том, кто первая красавица в .мире, и, вкратце повторив все
то, о чем он уже говори.'! Дон Кихоту, перечислил условии поединка, при-
нятые обеими сторонами. Вице-король приблизился к дону Антоньо и тихо
сирое ил, знает ли он, кто таков Рыцарь Белой Луны, и не намерен ли он
подшутить над Дон Кихотом. Дон Антоньо ему ответил, что рыцаря он не
знает и не знает также, в шутку или по-настоящему вызывает он Дон Кихо-
та на поединок. Ответ дона Антоньо привел вице-короля в замешательство,
и он заколебался: позволить или воспретить единоборство; и все же он не
мог допустить мысли, что это не шуточный поединок, а нотому отъехал в
сторону и сказа.ч:

Сеньоры кавальеро! Коль скоро у каждого из вас нет иного выхода,
кроме как признать правоту своего противника или же умереть, между тем
сеньор Дон Кихот продолжает стоять на своем, а ваша милость, Рыцарь
Белой Луны, на своем, то начинайте с богом.

Рыцарь Белой Луны в изысканных и остроумных выражениях поблаго-
дарил вице-короля за то, что он им позволил сразиться, и с такою же речью
обратился к вице-королю Дон Кихот; затем, всецело отдавшись под покро-
вительство сил небесных, а равно и под покровительство Дульсинеи (как
это он имел обыкновение делать перед началом всякого боя), Дон Кихот
снова взял небольшой разбег, ибо заметил, что его противник также берет
разгон, после чего без трубного звука и без какого-либо другого сигнала к
бою рыцари одновременно поворотили коней и ринулись навстречу друг
другу, но конь Рыцаря Белой Луны оказался проворнее и успел пробежать
две трети разделявшего их расстояния, и тут Рыцарь Белой Луны, не пу-
ская в ход копья (которое он, видимо, нарочно поднял вверх), с такой беше-
ной силой налетел на Дон Кихота, что тот вместе с Росинантом рискованное
совершил падение. Рыцарь Белой Луны мгновенно очутился подле него и,
приставив к его забралу копье, молвил:

—    Вы побеждены, рыцарь, и вы умрете, если не пожелаете соблюсти
условия нашего поединка.

Дон Кихот, ушибленный и оглушенный падением, не поднимая забрала,
голосом слабым и глухим, как бы доносившимся из подземелья, произнес:

—    Дульсинея Тобосская — самая прекрасная женщина в мире, а я са-
мый несчастный рыцарь на свете, но мое бессилие не должно поколебать
эту истину. Вонзай же копье свое, рыцарь, и отними у меня жизнь, ибо
честь ты у меня уже отнял.

1-Ій в коем случае, — объявил Рыцарь Белой Луны, — пусть во всей
своей целокупности идет по миру слава о красоте сеньоры Дульсинеи То-
босской. Я удовольствуюсь тем, что досточтимый Дон Кихот удалится в
свое имение на год, словом, внредь до особого моего распоряжения, о чем у
нас было условлено перед началом схватки.

 

Все это слышали вице-король, дон
Антоньо и многие другие, при сем при-
сутствовавшие, и слышали они также
ответ Дон Кихота, который объявил,
что коль скоро ничего оскорбительно-
го для Дульсинеи с него не требуют, то
он, будучи рыцарем добросовестным
и честным, все остальное готов испол-
нить. Выслушав это признание, Ры-
царь Белой Луны поворотил коня и,
поклонившись вице-королю, поскакал
коротким галопом в город.

Вице-король попросил дона Ан-
тоньо поехать за ним и во что бы то ни
стало допытаться, кто он таков. Дон
Кихота подхватили на руки, и когда
подняли ему забрало, то все увидели
его бледное и покрытое потом лицо.

Росинант же пребывал в столь жалком
состоянии, что все еще не мог сдви-
нуться с места. Санчо, опечаленный и удрученный, не знал, что сказать и
как поступить; у него было такое чувство, будто все это происходит во сне и
словно все это сплошная чертовщина. На глазах Санчо его господин признал
себя побежденным и обязался в течение целого года не браться за оружие,
и казалось Санчо, что слава о великих подвигах Дон Кихота меркнет и что
его собственные надежды, оживившиеся благодаря недавним обещаниям

Дон Кихота, исчезают, как дым на ветру. Он боялся, не повреждены ли ко-
сти у Росинанта, и еще он боялся, что у его господина прошло повреждение
ума (а между тем какое это было бы счастье!). В конце концов Дон Кихота
понесли в город на носилках, которые были сюда доставлены по нриказу
вице-короля, а за ним последовал и вице-король, ибо ему любопытно было
знать, кто таков Рыцарь Белой Луны, который столь безжалостно поступи.'!
с Дон Кихотом.

Глава ХЬУ,

в коей сообщается о том, кто был Рыцарь Белой Луны, и повествуется
об освобождении дона Грегорьо, равно как и о других событиях

Дон Антоньо Морено поехал следом за Рыцарем Белой Луны, и еще сле-
довали за рыцарем гурьбою и, можно сказать, преследовали его мальчишки
до тех пор, пока он не укрылся в одной из городских гостиниц. Побужда-
емый желанием с ним познакомиться, дон Антоньо туда вошел; рыцаря
встретил слуга, чтобы снять с него доспехи; рыцарь прошел в залу, а за ним
дон Антоньо, которого подмывало узнать, что же это за человек. Заметив,
что кавальеро от него не отстает, Рыцарь Белой Луны обратился к нему с
такими словами:

— Я вижу, сеньор, что вы пришли узнать, кто я таков, а как мне скры-
ваться не для чего, то, пока слуга будет снимать с меня доспехи, я вам
расскажу все без утайки. Да будет вам известно, сеньор, что я бакалавр
Самсон Карраско, односельчанин Дон Кихота Ламанчского, коего помеша-
тельство и слабоумие вызывают сожаление у всех его знакомых, и к числу
тех, кто особенно о нем сокрушается, принадлежу я. Полагая же, что залог
его выздоровления — покой и что ему необходимо пожить на родине и у
себя дома, я придумал способ, как принудить его возвратиться, и вот на-
зад тому месяца три, переодевшись странствующим рыцарем и назвавшись
Рыцарем Зеркал, я настиг его по дороге; у меня было намерение сразиться
с ним и, не причинив ему ни малейшего вреда, одолеть, при этом я пред-
полагал биться на таких условиях, что побежденный сдается на милость
победителя, а потребовать я с него хотел (ведь я уже заранее считал его
побежденным), чтобы он возвратился в родное село и никуда оттуда не вы-
езжал в течение года, а за это время он, мол, поправится; однако ж судьба
распорядилась иначе, то есть одолел не я, а он — он вышиб меня из седла,
и таким образом замысел мой не был приведен в исполнение; он поехал
дальше, а я, побежденный, посрамленный, оглушенный падением, которое,
должно заметить, могло дурно для меня кончиться, возвратился восвояси,
и все же у меня не пропала охота снова его разыскать и одолеть, чего мне
и удалось достигнуть сегодня у вас на глазах. А как он строго придержи-
вается законов странствующего рыцарства, то, разумеется, во исполнение
данного им слова не преминет подчиниться моему требованию. Вот, сеньор,
и все, больше мне вам сказать нечего, но только я вас прошу: не выдавайте
меня, не говорите Дон Кихоту, кто я таков, иначе не осуществится доброе
мое намерение возвратить рассудок человеку, который умеет так здраво
рассуждать, когда дело не касается всей этой рыцарской гили.

—    Ах, сеньор! — воскликнул дон Антоньо. — Да простит вас бог за то,
что вы столь великий наносите урон всему миру, стремясь образумить за-
бавнейшего безумца на свете!

Карраско на это сказал, что дело его, несомненно, идет на лад и что он
твердо верит в благоприятный его исход. Дон Антоньо объявил, что он всег-
да к его услугам, после чего они распрощались, и Самсон Карраско, велев
навьючить свои доспехи на мула и не задерживаясь долее ни минуты, на
том самом коне, что участвовал в битве с Дон Кихотом, выехал из города и
прибыл в родные края, причем в пути с ним не произошло ничего такого,
о чем следовало бы упомянуть на страницах правдивой этой истории. Дон
Антоньо передал вице-королю все, что ему рассказал Карраско, от чего ви-
це-король в восторг не пришел, ибо он полагал, что удаление Дон Кихота на
покой лишит удовольствия всех, кто имел возможность получать сведения
о его безумствах.

Дон Кихот, ослабевший, унылый, задумчивый и мрачный, пролежал в
постели шесть дней, и все это время его неотступно преследовала мысль о
злополучной битве, кончившейся его поражением. Санчо, сколько мог, его
утешал и, между прочим, сказал ему следующее:

—    Выше голову, государь мой! Постарайтесь рассеяться и возблагода-
рите господа бога за то, что, сверзившись с коня, вы ни одного ребра себе
не сломали. Известно, что где дают, там же и бьют, дом с виду — полная
чаша, а зайдешь — хоть шаром покати, так вот, стало быть, наплюйте на
всех лекарей, потому никакого лекаря для вашей болезни не требуется, и
поедемте домой, а поиски приключений в неведомых краях и незнакомых
местах давайте-ка бросим. И ежели вдуматься, то больше всего на этом деле
пострадал я, хотя, впрочем, доставалось больше вашей милости. Когда я
покинул свое губернаторство, го у меня пропала всякая охота еще когда-ни-
будь губернаторствовать, но зато меня не покинуло желание стать графом, а
ведь этому уж не бывать, потому как ваша милость покидает рыцарское по-
прище, а значит, вам уж не бывать королем: вот и выходит, что надеждам
моим, как видно, не сбыться.

—    Оставь, Санчо! Ведь тебе же известно, что заточение мое и затворни-
чество продлится не более года, а затем я снова возвращусь к почетному
моему занятию и не премину добыть себе королевство, а тебе графство.

—    В добрый час сказать, в худой помолчать, — заметил Санчо. — Мне
частенько приходилось слышать, что лучше на что-нибудь хорошее наде-
яться, чем иметь в руках что-нибудь дрянное.

Дон Кихот все никак не мог оправиться после своего падения.

Немало было пролито слез, когда дон Грегорьо прощался с Аною Фелис,
немало было сильных движений чувства, рыданий и вздохов. Рикоте пред-
ложи.’! дону Грегорьо на всякий случай тысячу эскудо, но тот отказался и
занял у дона Антоньо всего только пять, обещав возвратить долг в столи-
це. Наконец уехали эти двое, а затем уже, как было сказано, Дон Кихот и
Санчо: Дон Кихот — без оружия, в дорожном одеянии, а Санчо — пешком,
оттого что на серого навьючены были доспехи.

——Ъопрош и задания съкЭ—-—

Ваши первые впечатления, размышления, оценки

1.    Каким предстает неред читателями Дон Кихот в первой главе романа?
Чем он привлекателен и одновременно смешон? (Опираясь на текст, от-
ветьте, с какой целью Дон Кихот решает стать странствующим рыцарем,
как готовится к этому событию.)

2.    Свой роман о Дон Кихоте Сервантес задумал как пародию на рыцарский
роман — самый популярный у читателей литературный жанр того време-
ни. Пародия (греч. рагосИа — перепев) — комическое подражание како-
му-либо художественному произведению или группе произведений.

Чем комична сцена посвящения Дон Кихота в рыцари? Как показывает
писатель разное отношение к этому событию Дон Кихота и хозяина трак-
тира? Какое значение отводится описанию обстановки, в которой проис-
ходит церемония посвящения в рыцари?

^глцбимся в текст романа

3.    Обратите внимание на интересный момент в третьей главе: хозяин трак-
) тира и его погонщик не вступают в прямой диалог с Дон Кихотом, когда

тот обращается к ним. Почему Сервантес не помещает их ответы в тексте,
а излагает происходящее от третьего лица?

4.    Какая первая возможность представилась Дон Кихоту для испытаниях сво-
их рыцарских достоинств? Какие чувства вызывает у вас поведение героя?

5.    Чем закончилась попытка Дон Кихота защитить мальчика, жестоко на-
казываемого своим хозяином? Смешно или грустно становится нам?

6.    Как изображает Сервантес действительную жизнь Испании своего вре-
мени?

7.    Почему в оруженосцы себе Дон Кихот избирает бедного хлебопашца
Санчо Нансу?

8.    Какие рыцарские качества проявляет Дон Кихот, совершая свои подви-
ги? (Обратитесь к главам, в которых описываются: поединок Дон Кихота
с ветряными мельницами, его нападение на нохоронную процессию, при-
ключение со львами.) С сочувствием или осуждением к поступкам Дон
Кихота относится окружающие его люди?

9.    Благодаря Сервантесу выражение «бороться с ветряными мельницами*
стало афоризмом. В каких случаях его употребляют?

10.    Прочитайте выразительно диалог Дон Кихота с духовником герцога, пе-
редайте свое отношение к каждому из говорящих.

11.    Какие человеческие черты проявляет Дон Кихот, напутствующий Санчо
Нансу перед его вступлением в должность губернатора острова?

12.    В чем обнаруживается отношение писателя к Санчо Нансе, когда он его
изображает губернатором?

13.    Почему Сервантес называет Дон Кихота «хитроумным идальго», «слав-
ным идальго», «доблестным Дон Кихотом, заступником обиженных и уг-
нетенных»?

14.    Какой след в вашей душе оставило чтение и изучение романа Сервантеса
«Дон Кихот»? Чем замечателен для вас образ Дон Кихота?

Юля ссшостоятельной работы

14. Подготовьте выразительное чтение эпизода схватки Дон Кихота с Рыца-
рем Белой Луны.

15.    Сравните речь Дон Кихота и Санчо Нансы. Как характеризует она каждо-
го из героев?

16.    Сервантес писал свой роман во времена действовавшей в Испании инкви-
зиции¹⁷ . Опасаясь столкновения с ней, писатель в уста якобы безумного ры-
царя вложил свои самые заветные мысли о справедливости, благородстве,
человечности, мудрости, которые он хотел иередать своим современникам.
Отметьте такие высказывания Дон Кихота в тексте и объясните, в чем их
общечеловеческая ценность.

17.    Примите участие в подготовке проекта «Образ Дон Кихота в поэзии и изо-
бразительном искусстве» (включите в свои выступления выразительное
чтение стихотворений русских и украинских поэтов, посвященных Дон
Кихоту: «Странствующий рыцарь, Дон Кихот!..» В. Брюсова, «Баллада о
доблестном рыцаре Дон Кихоте» В. Ходасевича, «Дон Кихот» С. Марша-
ка, «Кто говорит, что умер Дон Кихот?..» Ю. Друниной; «Пригоди Дон
Кіхота» 1. Франко, «Балада моїх ночей» Л. Костенко и др.).

 

После создания романа Сервантеса появилось такое понятие как «донки-
хотство». Его толкуют по-разному. Некоторые называют донкихотством отсут-
ствие у человека чувства реальности, того, что окружающим кажется наивным
и смешным. Но иод донкихотством понимают и нежелание приспосабливаться
в жизни, стремление преобразовывать жизнь, упорное следование мечте.

(*) В каком значении, по вашему мнению, предпочтительнее употреблять это
понятие и почему?

Юля будущих филологов

1.    Подготовьте сообщение о «подложном» втором томе «Дон Кихота» неиз-
вестного автора.

2.    Создайте устные рассказы на одну из тем: «Дон Кихот и его верный ору-
женосец» или «Губернаторство Санчо Нансы» (по содержанию самостоя-
тельно прочитанных глав романа).

РАСШИРЯЕМ КУЛЬТУРНЫЙ КРУГОЗОР

Примечательно, что вскоре после выхода в свет романа Сервантеса
«Дон Кихот» образ главного героя вдохновлял композиторов разных стран
мира и в разное время на написание своих музыкальных произведений.
Всего, начиная с 1740 года и по XX век включительно, было создано 13 ба-
летных спектаклей и 5 опер. 48 раз роман «Дон Кихот» экранизировался
в кино и несколько раз на телевидении. В этом отношении с ним не может
соперничать ни одно выдающееся произведение мировой литературы.

В середине XX века английский журнал «Великобритания сегодня»
провел международную анкету, предлагая назвать сорок лучших книг,
начиная с первого века нашей эры. Ответы пришли со всего света. На
первом месте оказался «Дон Кихот» Сервантеса, а на втором — «Война и
мир» Л. Н. Толстого.

В 2002 году, подводя итоги ушедшего тысячелетия, Нобелевский ко-
митет собрал авторитетное жюри, в которое вошли сто известных писате-
лей из пятидесяти четырёх стран мира. Их попросили определить лучшее
произведение мировой литературы. «Книгой всех времён и народов» был
назван «Дон Кихот».

1. Объясните, почему роман Сервантеса «Дон Кихот» признан «книгой всех вре-
мен и народов»? Чем он так необходим современным людям?

УЧИМСЯ ВЫТЬ КОМПЕТЕНТНЫМИ ЧИТАТЕЛЯМИ

О романе

Слово роман (франц. roman, нем. roman, англ, novel) первоначально
означало всякое произведение, написанное на романском¹⁸ языке.

Со временем к романам стали относить эпические произведения, в
которых повествование сосредоточено на судьбе отдельной личности.
Вместе с тем отличительное свойство романа состоит и в том, что судьба
человека всегда изображается в процессе его становления и развития.
Примером этому может служить «Дон Кихот» Сервантеса, признанный
самым совершенным романом эпохи Возрождения. Главный герой его —
бедный провинциальный идальго, начитавшись рыцарских романов, ре-
шил заниматься тем же, чем, «как то ему было известно из книг, все
странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то
есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными
случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет».
Дон Кихот совершает смешные и безрассудные поступки. Он вступает в
поединок с ветряными мельницами, которые кажутся ему сказочными
великанами, нападает на стадо баранов, на похоронную процессию.

Однако «Дон Кихота» нельзя считать только пародией на рыцарские
романы. Начиная с шестой главы, в которой у героя-рыцаря появляется
оруженосец, они странствуют вместе. Читателям постепенно открывается
широкая картина мрачной действительности Испании конца XVI — начала
ХУП века. Сервантес не случайно соединяет бедного идальго и крестьянина.

Его роман становится непрекращающимся диалогом между Дон Кихо-
том и Санчо Пансой о самых жгучих вопросах того времени. Этот непре-
рывный обмен мнениями необходим обоим. Дон Кихот преподает Санчо
Пансе уроки нравственного совершенствования и политической мудрости.
В свою очередь, Санчо Панса, постоянно проявляя крестьянскую смет-
ливость, практичность, находчивость, показывает Дон Кихоту примеры
обдуманного, здравого отношения к жизни. Постепенно из чудака и наи-
вного мечтателя Дон Кихот превращается в просветленного мудреца. Он
дает достойный ответ духовнику герцога, покидает замок, почувствовав
издевательское к себе отношение, строго и в то же время сердечно напут-
ствует Санчо Пансу перед его вступлением в должность губернатора.

Важным показателем романа является стремление изображаемо-
го героя к свободе и независимости от всяческих посягательств на его
личность. В романе Сервантеса это показано очень наглядно: Дон Кихот
покидает герцогский замок, убедившись в невозможности дальнейшего
своего пребывания в нем, а Санчо Панса отказывается от губернаторства.
Их встреча и отъезд из замка — это моральная победа, героев над окру-
жающим их миром алчности, тунеядства, жестокости, духовного ничто-
жества, олицетворением которых является не только герцогский замок,
но и вся испанская действительность XVII века.

Подытоживая сказанное, можно сделать вывод: роман — это жанр
эпического произведения большой формы, в котором повествование со-
средоточено на судьбе отдельной личности, её отношении к окружающе-
му миру, её становлении и развитии.

1.    Назовите характерные особенности романа.

2.    На примерах из «Дон Кихота» Сервантеса докажите, что это произведение от-
носится к жанру романа.

О родах художественной литературы

С давних времен известны способы, или роды литературного изобра-
жения: эпический, лирический и драматический.

В произведениях, относящихся к эпическому роду, рассказывается
о событиях и людях (героях). Эпическое повествование ведется от лица,
называемого повествователем, который является как бы посредником
между изображаемым в произведении и читателями (слушателями). Све-
дения о его судьбе, его отношениях с персонажами обычно отсутствуют.
О своих мыслях и переживаниях автор эпического произведения умал-
чивает, или говорит мало. Вместе с тем повествователь может стать кон-
кретным лицом, то есть рассказчиком. Например, от имени рассказчика
ведется повествование в известной вам повести Пушкина «Станционный
смотритель».

Вдумчивый читатель не только усваивает сюжет эпического произве-
дения, но и понимает отношение автора к изображаемому, замечая его
осуждение или сочувствие, отрицание или утверждение.

Эпические произведения — это сказка, былина, басня, баллада, рас-
сказ, поэма, повесть, роман.

В произведениях, относящихся к лирическому роду, автор основное
внимание уделяет изображению собственных чувств, настроений, разду-
мий, вызванных окружающим миром.

Стихотворение, ода, элегия, эпиграмма — это лирические произведения.

Есть произведения, в которых автор, повествуя о каких-либо событи-
ях и людях, передает в то же время свои собственные мысли и чувства.
Такие произведения называются лирико-эпическими. К ним можно отне-
сти, например, поэму' Лермонтова «Мцыри».

В произведениях, относящихся к драматическому роду (подробнее о
них говорилось раньше), речь автора отсутствует, кроме замечаний для
актеров (ремарок). Характеры героев в драматическом произведении не
описываются, а проявляются непосредственно в действии, в поступках,
высказываниях. В пьесах важны монолог и диалог (разговор героев), при
помощи которых развертывается драматическое действие. События, вос-
производимые на сцене, воспринимаются нами как происходящие в на-
стоящее время — «здесь и сейчас». Поэтому так волнует нас постановка
драматического произведения на сцене.

К основным драматическим произведениям принадлежат трагедия,
драма (в узком смысле), комедия.

1.    Объясните значение понятия «роды художественной литературы».

2.    Назовите отличительные признаки эпических, лирических и драматических
произведений. Приведите примеры произведений, относящихся к каждому
из литературных родов.

3.    Какие свойства эпических, лирических и драматических произведений дела-
ют их особенно притягательными и волнующими для читателей?

 

Это материал учебника Литература 8 класс Симакова