Братья Аркадий и Борис Стругацкие - "Трудно быть Богом" (читать онлайн, краткая биография, критика)

Братья Стругацкие
Аркадий Натанович. Борис Натанович
(1925-1991)    (1933-2012)

Аркадий и Борис Стругацкие — российские писатели фантасты — широко известны за пределами своей страны. Их произведения переведены более чем на сорок языков мира, в том числе и на украинский.

В истории семьи Стругацких просматриваются украинские
корни: родители Аркадия и Бориса были выходцами из теперешней Черниговской области, предки отца и матери происходили с Херсонщины и Полтавщины соответственно. Аркадий родился в 1925 г. в городе Батуми (ныне — Аджария, Грузия), потом с родителями переехал в Ленинград. Здесь в 1933 г. родился его младший брат Борис.

Братья были школьниками, когда началась Вторая мировая война. Арка-
дия с отцом в 1942 г. эвакуировали из города, а Борис с матерью остались в
блокадном Ленинграде. Аркадий сумел вывезти их только летом 1943 г.

После войны братья получили высшее образование. Аркадий закончил
Московский военный институт иностранных языков (1949) и шесть лет служил
военным переводчиком, в основном на Камчатке. В это же время он осуще-
ствляет переводы английской, американской и японской фантастики, а также
произведений классической японской литературы. Борис окончил механико-
математический факультет Ленин граде кого государственного университета
по специальности «звёздный астроном», работал в Пулковской обсерватории.

Братья Стурагацкие стали известными благодаря совместной работе, хотя
создавали художественные произведения и индивидуально, печатая их под
псевдонимами. Первая повесть «Страна багровых туч», написанная совместно,
была опубликована в 1959 г. Проживая в разных городах, Аркадий и Борис
выработали общие принципы совместного творчества. Они встречались раз
в полтода, придумывали план произведения, составляли список персонажей

 

и основных эпизодов, затем возвращались домой,
и каждый писал произведение самостоятельно. Когда
труд был закончен, снова начиналась совместная ра-
бота где-нибудь в Доме творчества.

За свою жизнь братья Стругацкие совместно на-
писали около тридцати романов, большое количество
рассказов, повестей. Повесть «Трудно быть богом», ко-
торую вы будете читать, Аркадий и Борис Стругацкие
начали писать в 1962 г., а опубликовали в 1964-м. Это
произведение по праву считают одним из вершинных
в их творчестве. Сложный сюжет с быстро развиваю-
щимся действием, остроумные диалоги с множеством
недомолвок, запоминающиеся портреты персонажей,
отсутствие длительных описаний, глубина нравственной и философской про-
блематики не просто привлекают внимание читателя, а постоянно усиливают
его. Очень многое в тексте читатель вынужден восстановить и додумать сам,
поэтому привычный процесс чтения превращается в живое, иногда противо-
речивое, полное неожиданных открытий общение. Его высший уровень со-
стоит в осмыслении причин и условий существования тоталитарного режима
как формы государственного правления и проблемы нравственного выбора в
истории.

Довольно часто в повести видят идею прогрессорства — движения, когда
представитель более развитой цивилизации влияет на ускорение развития циви-
лизации низшего уровня, используя для этого достижения науки. Однако Борис
Стругацкий заявлял, что явление прогрессорства изображалось в произведениях,
написанных позже, например, в романе «Обитаемый остров» (1969) и др.

Братья Струтацкие уже ушли из жизни, а их произведения продолжают
волновать читателей и учёных. Многие пытаются разгадать причину их не-
преходящей популярности. Сами фантасты объясняли её тем, что в каждом
произведении у них есть и чудо, и тайна, и достоверность. Убедитесь в этом,
прочитав повесть «Трудно быть богом».

Вопросы и задания

1.    Расскажите об украинских корнях семьи Стругацких.

2.    Какое образование получили Аркадий и Борис Стругацкие? Оказало ли это
влияние на их творчество?

3.    Каким образом братья Стругацкие создавали совместные произведения?
В чём секрет успеха этих произведений?

ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

(В сокращении)

Повесть начинается прологом, события которого происходят в XXII в. Трое под-
ростков — Антон, Пашка и Анка, сбежав из интерната, играют в лесу в Вильгельма
Тепля’. Они находят заброшенное шоссе, которое воспринимают как символ прошло-
го. По косвенным деталям становится понятно, что действие происходит на Земле.

Дальнейшие события разворачиваются в совершенно иных условиях. Повзрослев-
ший Антон оказывается на планете, похожей на Землю, но в период Средневековья.
Он принимает участие в научном эксперименте — живёт под именем дона Румёты
Эсторского в королевстве Аркан£р. Историки с Земли (сотрудники Института экспери-
ментальной истории) через своих агентов следят за тем, что происходит на планете,
категорически приказав им ни во что не вмешиваться и быть только наблюдателями.
Это возмущает дона Румату, поскольку в Арканаре началось жестокое и бессмыслен-
ное преследование грамотных людей: сотни несчастных объявлены «вне закона за
ТО, ЧТО они умеют и хотят лечить и учить свой изнурённый болезнями и погрязший в
невежестве народ; за то, что они, подобно богам, создают из глины и камня вторую ¹⁶⁹
природу для украшения жизни не знающего красоты на-
рода».Так в произведении впервые употребляется слово
«бог» в значении «творец». В дальнейшем спектр значе-
ний этого слова расширяется. Успокаивая себя, Румата
говорит: «Останемся гуманными, всех простим и будем
спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы
будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них
впереди вечность...»

 

В королевстве Арканар власть формально принадлежит
королю, но практически страной руководит министр охраны
короны дон Рэба, который отдал приказ преследовать и
убивать грамотных людей, поскольку они, в отличие от не-
вежественной черни, способны противостоять беззаконию.
При дворе Рэба укрепился за три года. До этого о нём ни-
кто ничего не слышал. Он «не высокий, но и не низенький,
не толстый и не очень тощий, не слишком густоволос, но
и далеко не лыс. В движениях не резок, но и не медлите-
лен, с лицом, которое не запоминается. Которое похоже
сразу на тысячи лиц. Вежливый, галантный с дамами, внимательный собеседник,
не блещущий, впрочем, никакими особенными мыслями».Он сразу же устранил
нескольких политических соперников, а потом организовал «охранную гвардию» —
отряды штурмовиков, вооружённых тяжёлыми топорами.

Штурмовиками становятся дети лавочников и ремесленников. Они воспринимают
свою службу как единственную возможность возвыситься в обществе. Штурмовики
носят форму — серые мундиры, поэтому простолюдины и дворяне (благородные
доны) их называют «серыми».

Предчувствуя приближение каких-то страшных изменений в жизни средневеко-
вого Арканара, Румата размышляет о судьбе города и горожан. Это самый большой
внутренний монолог главного героя, в котором излагаются взгляды авторов произ-
ведения на закономерности развития общества, а также роль науки и культуры в нём.

(...) Двести тысяч человек! Было в них что-то общее для пришельца с
Земли. Наверное, то, что все они почти без исключений были ещё не людьми
в современном смысле слова, а заготовками, болванками, из которых только
кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящего гордого и свободного
человека. Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистич-
ны. Психологически почти все они были рабами — рабами веры, рабами себе
подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб
кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать
со своей свободой. Он снова торопился стать рабом — рабом богатства, рабом
противоестественных излишеств, рабом распутных друзей, рабом своих рабов.
Огромное большинство из них ни в чём не было виновато. Они были слишком
пассивны и слишком невежественны. Рабство их зиждилось на пассивности
и невежестве, а пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство.
Если бы они все были одинаковы, руки опустились бы и не на что было бы
надеяться. Но всё-таки они были людьми, носителями искры разума. И посто-
янно, то тут, то там вспыхивали и разгорались в их толще огоньки неимоверно
далёкого и неизбежного будущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря
на всю их кажущуюся никчёмность. Несмотря на гнёт. Несмотря на то, что их
затаптывали сапогами. Несмотря на то, что они были не нужны никому на свете
и все на свете были против них. Несмотря на то, что в самом лучшем случае
они могли рассчитывать на презрительную недоуменную жалость...

Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно. Они не
знали, что в этом мире страшных призраков прошлого они являются единствен-
ной реальностью будущего, что они — фермент, витамин в организме общества.
Уничтожьте этот витамин, и общество загниёт, начнётся социальная цинга,
ослабеют мышцы, глаза потеряют зоркость, вывалятся зубы. Никакое государ-
ство не может развиваться без науки — его уничтожат соседи. Без искусств и
общей культуры государство теряет способность к самокритике, принимается
поощрять ошибочные тенденции, начинает ежесекундно порождать лицеме-
ров и подонков, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность и,
в конце концов, опять-таки становится жертвой более благоразумных соседей.
Можно сколько угодно преследовать книгочеев, запрещать науки, уничтожать
искусства, но рано или поздно приходится спохватываться и со скрежетом
зубовым, но открывать дорогу всему, что так ненавистно властолюбивым ту-
пицам и невеждам. И как бы ни презирали знание эти серые люди, стоящие у
власти, они ничего не могут сделать против исторической объективности, они
могут только притормозить, но не остановить. Презирая и боясь знания, они
всё-таки неизбежно приходят к поощрению его для того, чтобы удержаться.
Рано или поздно им приходится разрешать университеты, научные общества,
создавать исследовательские центры, обсерватории, лаборатории, создавать
кадры людей мысли и знания, людей, им уже неподконтрольных, людей с со-
вершенно иной психологией, с совершенно иными потребностями, а эти люди
не могут существовать и тем более функционировать в прежней атмосфере
низкого корыстолюбия, кухонных интересов, тупого самодовольства и сугубо
плотских потребностей. Им нужна новая атмосфера — атмосфера всеобщего и
всеобъемлющего познания, пронизанная творческим напряжением, им нужны
писатели, художники, композиторы, и серые люди, стоящие у власти, вынуж-
дены идти и на эту уступку. Тот, кто упрямится, будет сметён более хитрыми
соперниками в борьбе за власть, но тот, кто делает эту уступку, неизбежно и
парадоксально, против своей воли роет тем самым себе могилу. Ибо смертелен
для невежественных эгоистов и фанатиков рост культуры народа во всём диа-
пазоне — от естественнонаучных исследований до способности восхищаться
большой музыкой... Л затем приходит эпоха гигантских социальных потря-
сений, сопровождающихся невиданным ранее развитием науки и связанным
с этим широчайшим процессом интеллектуализации общества, эпоха, когда
серость даёт последние бои, по жестокости возвращающие человечество к
средневековью, в этих боях терпит поражение и уже в обществе, свободном от
классового угнетения, исчезает как реальная сила навсегда. (...)

В жизни Руматы, кроме экперимента и службы королю, есть место для чувств. Он
полюбил жительницу Арканара Киру. Её отец был помощником писца в суде, а брат —
сержантом у штурмовиков. О Кире в повести сказано немного, но главное для понима-
ния характера: «...замуж её медлили брать, потому что была рыжая, а рыжих в Арканаре
не жаловали. По той же причине была она на удивление тиха и застенчива, и ничего в
ней не было от горластых, пышных мещанок, которые очень ценились во всех сосло-
виях. Не была она похожа и на томных придворных красавиц, слишком рано и на всю
жизнь познающих, в чём смысл женской доли. Но любить она умела, как любят сейчас
на Земле, — спокойно и без оглядки».Кира пришла в дом Руматы, чтобы защититься от
насилия и страха, которыми Рэба с помощью штурмовиков наполнял город. Девушка
стала жить в доме Руматы и подружилась с его слугами, особенно с мальчиком Уно.

Дальнейшие события разворачиваются в королевском дворце. Румата дежурит
у опочивальни принца. В это время в городе штурмовики начинают резню и грабёж
неугодных им граждан. Отряд штурмовиков нападает на Румату. Оставаясь верным
приказу землян, Румата защищается, но никого не убивает. Штурмовики арестовы-
вают Румату и ведут на допрос к дону Рэбе.

Под видом усмирения зарвавшихся «серых», министр охраны короны дон Рэба
вводит войска Святого Ордена, которых от штурмовиков отличает железная дисципли-
на и чёрный цвет одежды. Таким образом, дон Рэба с помощью «чёрных» совершил в
королевстве переворот, захватил власть и присвоил себе имя епископа Арканарского.
Своё торжество по этому поводу он высказывает в разговоре с Руматой.

(...) Румата пошёл на голос, чувствуя, как его мотает из стороны в сторо-
ну. Откуда-то вынырнул человечек с факелом, пошёл впереди. Румата узнал
это место: один из бесчисленных внутренних двориков министерства охраны
короны, где-то возле королевских конюшен. Он быстро сообразил — если по-
ведут направо, значит в Башню, в застенок. Если налево — в канцелярию. Он
потряс головой. Ничего, подумал он. Раз жив, ещё поборемся. Они свернули
налево. Не сразу, подумал Румата. Будет предварительное следствие. Странно.
Если дело дошло до следствия, в чём меня могут обвинять? Пожалуй, ясно.
Приглашение отравителя Будаха, отравление короля, заговор против короны...
Возможно, убийство принца. И, разумеется, шпионаж в пользу Ирукана, Соана,
варваров, баронов, Святого Ордена и прочее, и прочее... Просто удивительно,
как я ещё жив. Значит, ещё что-то задумал этот бледный гриб. (...)

Дон Рэба прохаживался по комнате, задумчиво почёсывая спину арбалет-
ной стрелой. «Хорошо, хорошо, — бормотал он почти нежно. — Прелестно!..»
Он словно забыл про Румату. Шаги его всё убыстрялись, он помахивал на
ходу стрелой, как дирижёрской палочкой. Потом он вдруг резко остановился
за столом, отшвырнул стрелу, осторожно сел и сказал, улыбаясь во всё лицо:

—    Как я их, а?.. Никто и не никнул!.. У вас, я думаю, так не могут...

Румата молчал.

—    Да-а... — протянул дон Рэба мечтательно. — Хорошо! Ну что ж, а теперь по-
говорим, дон Румата... Л может быть, не Румата?.. И, может быть, даже и не дон? А?..

Румата промолчал, с интересом его разглядывая. Бледненький, с красными
жилками на носу, весь трясётся от возбуждения, так и хочется ему закричать,
хлопая в ладоши: «А я знаю! А я знаю!» А ведь ничего ты не знаешь... А узнаешь,
гак не поверишь. Ну, говори, я слушаю.

—    Я вас слушаю, — сказал он.

—    Вы не дон Румата, — объявил дон Рэба. — Вы самозванец. — Он строго
смотрел на Румату. — Румата Эсторский умер пять лет назад и лежит в фа-
мильном склепе своего рода. И святые давно упокоили его мятежную и, прямо
скажем, не очень чистую душу. Вы как, сами признаетесь, или вам помочь?

—    Сам признаюсь, — сказал Румата. — Меня зовут Румата Эсторский, и я
не привык, чтобы в моих словах сомневались.

Г1опробую-ка я тебя немножко рассердить, подумал он. Бок болит, а то бы
я тебя поводил за салом.

—    Я вижу, что нам придётся продолжать разговор в другом месте, — зловеще
сказал дон Рэба.

С лицом его происходили удивительные перемены. Исчезла приятная
улыбка, губы сжались в прямую линию. Странно и жутковато задвигалась
кожа на лбу. Да, подумал Румата, такого можно испугаться.

—    Вы плохо использовали Будаха, — сказал Румата. — Это отличный спе-
циалист. Был... — добавил он значительно.

В выцветших глазах что-то мигнуло. Ага, подумал Румата, а ведь Будах-то
ещё жив... Он уселся поудобнее и обхватил руками колено.

—    Итак, вы отказываетесь признаться, — произнёс дон Рэба.

—    В чём?

—    В том, что вы самозванец.

—    Почтенный Рэба, — сказал Румата наставительно, — такие вещи доказы-
вают. Ведь вы меня оскорбляете!

На лице дона Рэбы появилась приторность.

—    Мой дорогой дон Румата, — сказал он. — Простите, пока я буду назы-
вать вас этим именем. Так вот, обыкновенно я никогда ничего не доказываю.
Доказывают там, в Весёлой Башне. Для этого я содержу опытных, хорошо
оплачиваемых специалистов, которые с помощью мясокрутки святого Мики,
поножей господа бога, перчаток великомученицы Паты или, скажем, сиденья...

э-э-э... виноват, кресла Тоца-воителя¹⁷⁰ могут доказать всё, что угодно. Что бог
есть и бога нет. Что люди ходят на руках и люди ходят на боках. Вы понимаете
меня? Вам, может быть, неизвестно, но существует целая наука о добывании
доказательств. Посудите сами: зачем мне доказывать то, что я и сам знаю?
И потом ведь признание вам ничем не грозит...

—    Мне не грозит, — сказал Румата. — Оно грозит вам.

Некоторое время дон Рэба размышлял.

—    Хорошо, — сказал он. — Видимо, начать придётся всё-таки мне. Давайте
посмотрим, в чём замечен дон Румата Эсторский за пять лет своей загробной
жизни в Арканарском королевстве. А вы потом объясните мне смысл всего
этого. Согласны?

—    Мне бы не хотелось давать опрометчивых обещаний, — сказал Румата, —
но я с интересом вас выслушаю.

Дон Роба, покопавшись в письменном столе, вытащил квадратик плотной
бумаги и, подняв брови, просмотрел его.

—    Да будет вам известно, — начал он, приветливо улыбаясь, — да будет вам
известно, что мною, министром охраны арканарской короны, были предпри-
няты некоторые действия против так называемых книгочеев, учёных и прочих
бесполезных и вредных для государства людей. Эти акции встретили некое
странное противодействие. В то время как весь народ в едином порыве¹⁷¹, храня
верность королю, а также арканарским традициям, всячески помогал мне:
выдавал укрывшихся, расправлялся самосудно, указывал на подозрительных,
ускользнувших от моего внимания, — в это самое время кто-то неведомый, но
весьма энергичный, выхватывал у нас из-под носа и переправлял за пределы
королевства самых важных, самых отпетых и отвратительных преступников.
Так ускользнули от нас: безбожный астролог Багир Киссэнский; преступный
алхимик Синда, связанный, как доказано, с нечистой силой и с ирукански-
ми властями; мерзкий памфлетист и нарушитель спокойствия Цурэн и ряд
иных, рангом поменьше. Куда-то скрылся сумасшедший колдун и механик
Кабани. Кем-то была затрачена уйма золота, чтобы помешать свершиться
гневу народному в отношении богомерзких шпионов и отравителей, бывших
лейб-знахарей его величества. Кто-то при поистине фантастических обстоя-
тельствах, заставляющих опять-таки вспомнить о враге рода человеческого,
освободил из-под стражи чудовище разврата и растлителя народных душ,
атамана крестьянского бунта Арату Горбатого... — Дон Рэба остановился и,
двигая кожей на лбу, значительно посмотрел на Румату. Румата, подняв глаза
к потолку, мечтательно улыбался. Арату Горбатого он похитил, прилетев
за ним на вертолёте. На стражников это произвело громадное впечатление.
На Арату, впрочем, тоже. «А всё-таки я молодец, — подумал он. — Хорошо
поработал».

—    Да будет вам известно, — продолжал дон Рэба, — что указанный атаман
Арата в настоящее время гуляет во главе взбунтовавшихся холопов по вос-
точным областям метрополии, обильно проливая благородную кровь и не
испытывая недостатка ни в деньгах, ни в оружии.

—    Верю, — сказал Румата. — Он сразу показался мне очень решительным
человеком.

—    Итак, вы признаётесь? — сейчас же сказал дон Рэба.

—    В чём? — удивился Румата.

Некоторое время они смотрели друг друг}' в глаза.

—    Я продолжаю, — сказал дон Рэба. — За спасение этих растлителей дуиг
вы, дон Румата, по моим скромным и неполным подсчётам, потратили не ме-
нее трёх пудов золота. 51 не говорю о том, что при этом вы навеки осквернили
себя общением с нечистой силой. Я не говорю также и о том, что за всё время
пребывания в пределах Лрканарского королевства вы не получили из своих
эсторских владений даже медного гроша, да и с какой стати? Зачем снабжать
деньгами покойника, хотя бы даже и родного? Но ваше золотої

Он открыл шкатулку, погребённую под бумагами на столе, и извлёк из неё
горсть золотых монет с профилем Пица Шестого¹⁷².

—    Одного этого золота достаточно было бы для того, чтобы сжечь вас на
костре! — завопил он. — Это дьявольское золотої Человеческие руки не в силах
изготовить металл такой чистоты!

Он сверлил Ру мату взглядом. «Да, — великодушно подумал Румата, — это он
молодец. Этого мы, пожалуй, недодумали. И, пожалуй, он первый заметил. Это
надо учесть...» Рэба вдруг снова погас. В голосе его зазвучали участливые нотки:

 

—    И вообще вы ведёте себя очень неосторожно, дон Румата. Я всё это время
так волновался за вас... Вы такой дуэлянт, вы такой задира! Сто двадцать шесть
дуэлей за пять лет! И ни одного убитого... В конце концов из этого могли сделать
выводы. Я, например, сделал. И не только я. Этой ночью, например, брат Лба —
нехорошо говорить дурно о покойниках, но это был очень жестокий человек, я его
терпел с трудом, признаться... Так вот, брат Лба выделил для вашего ареста не са-
мых умелых бойцов, а самых толстых и сильных.

И он оказался нрав. Несколько вывихнутых рук,
несколько отдавленных шей, выбитые зубы не
в счёт... и вот вы здесь! А ведь вы не могли не
знать, что дерётесь за свою жизнь. Вы мастер.

Вы, несомненно, лучший меч Империи. Вы, не-
сомненно, продали душу дьяволу, ибо только в
аду можно научиться этим невероятным, ска-
зочным приёмам боя. 51 готов даже допустить,
что это умение было дано вам с условием не
убивать. Хотя трудно представить, зачем дьяво-
лу понадобилось такое условие. Но пусть в этом
разбираются наши схоласты... (...)

• Первоначально имя министра охраны короны звучало как Рэбия. Писатель-фан-
таст Иван Ефремов посоветовал авторам повести изменить имя, поскольку слишком
прозрачно в нём угадывалась фамилия Л. Берии, руководившего массовыми репрес-
сиями в Советском Союзе (1938-1945).

—    Вы дурак, Раба. Вы опытный интриган, но вы ничего не понимаете.
Никогда в жизни вы ещё не брались за такую опасную игру, как сейчас. И вы
даже не подозреваете об этом.

Дон Рэба сжался за столом, глазки его горели, как угольки. Румата чув-
ствовал, что сам он тоже никогда ещё не был так близок к гибели. Карты
раскрывались. Решалось, кому быть хозяином в этой игре. Румата напрягся,
готовясь прыгнуть. Никакое оружие — ни копьё, ни стрела — не убивает
мгновенно. Эта мысль отчётливо проступила на физиономии дона Рэбы.
Старик хотел жить.

—    Ну что вы, в самом деле, — сказал он плаксиво. — Сидели, разговаривали...
Да жив ваш Будах, успокойтесь, жив и здоров. Он меня ещё лечить будет. Не
надо горячиться.

—    Где Будах?

—    В Весёлой Башне.

—    Он мне нужен.

—    Мне он тоже нужен, дон Румата.

—    С луп гайте, Рэба, — сказал Румата, — не сердите меня. И перестаньте
притворяться. Вы же меня боитесь. И правильно делаете. Будах принадлежит
мне, понимаете? Мне!

Теперь они оба стояли. Рэба был страшен. Он посинел, губы его судорожно
дёргались, он что-то бормотал, брызгая слюной.

—    Мальчишка! — прошипел он. — Я никого не боюсь! Это я могу раздавить
тебя, как пиявку!

Он вдруг повернулся и рванул гобелен, висевший за его спиной. Открылось
широкое окно.

—    Смотри!

Румата подошёл к окну. Оно выходило на площадь перед дворцом. Уже
занималась заря. В серое небо поднимались дымы пожаров. На площади ва-
лялись трупы. А в центре её чернел ровный неподвижный квадрат. Румата
вгляделся. Это были всадники, стоящие в неправдоподобно точном строю,
в длинных чёрных плащах, в чёрных клобуках, скрывающих глаза, с чёрными
треугольными щитами на левой руке и с длинными пиками — в правой.

—    Пр-рошу! — сказал дон Рэба лязгающим голосом. Он весь трясся. —
Смиренные дети господа нашего, конница Святого Ордена. Высадились се-
годня ночью в Лрканарском порту для подавления варварского бунта ночных
оборванцев Ваги Колеса вкупе с возомнившими о себе лавочниками! Бунт
подавлен. Святой Орден владеет городом и страной, отныне Арканарской об-
ластью Ордена...

Румата невольно почесал в затылке. Вот это да, подумал он. Так вот для
кого мостили дорогу несчастные лавочники. Вот это провокация! Дон Рэба
торжествующе скалил зубы.

—    Мы ещё не знакомы, — тем же лязгающим голосом продолжал он. — По-
звольте представиться: наместник Святого Ордена в Арканарской области,
епископ и боевой магистр раб божий Рэба!

Л ведь можно было догадаться, думал Ру мата. Там, где торжествует серость,
к власти всегда приходят чёрные. Эх, историки (...) ... Но он заложил руки за
спину и покачался с носков на пятки.

—    Сейчас я устал, — сказал он брезгливо. — Я хочу спать. Я хочу помыться в
горячей воде и смыть с себя кровь и слюни ваших головорезов. Завтра... точнее,
сегодня... скажем, через час после восхода, я зайду в вашу канцелярию. Приказ
на освобождение Будаха должен быть готов к этому времени.

—    Их двадцать тысяч! — крикнул дон Рэба, указывая рукой в окно.

Румата поморщился.

—    Немного тише, пожалуйста, — сказал он. — И запомните, Рэба: я отлично
знаю, что никакой вы не епископ. Я вижу вас насквозь. Вы просто грязный
предатель и неумелый дешёвый интриган... — Дон Рэба облизнул губы, глаза
его остекленели. Румата продолжал: — Я беспощаден. За каждую подлость по
отношению ко мне или к моим друзьям вы ответите головой. Я вас ненавижу,
учтите это. Я согласен вас терпеть, но вам придётся научиться вовремя уби-
раться с моей дороги. Вы поняли меня?

Дон Рэба торопливо сказал, просительно улыбаясь:

—    Я хочу одного. Я хочу, чтобы вы были при мне, дон Румата. Я не моху
вас убить. Не знаю, почему, но не могу.

—    Боитесь, — сказал Румата.

—    Ну и боюсь, — согласился дон Рэба. — Может быть, вы дьявол. Может
быть, сын бога. Кто вас знает? Л может быть, вы человек из могущественных
заморских стран: говорят, есть такие... 51 даже не пытаюсь зах'лянуть в пропасть,
которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, что впадаю в
ересь. Но я тоже могу убить вас. В любую минуту. Сейчас. Завтра. Вчера. Это
вы понимаете?

—    Это меня не интересует, — сказал Румата.

—    Л что же? Что вас интересует?

—    Л меня ничто не интересует, — сказал Румата. — 51 развлекаюсь. 51 не
дьявол и не бог, я кавалер Румата Эсторский, весёлый благородный дворянин,
обременённый капризами и предрассудками и привыкший к свободе во всех
отношениях. Запомнили?

Дон Рэба уже пришёл в себя. Он утёрся платочком и приятно улыбнулся.

—    51 ценю ваше упорство, — сказал он. — В конце концов, вы тоже стре-
митесь к каким-то идеалам. И я уважаю эти идеалы, хотя и не понимаю их.
Я очень рад, что мы объяснились. Возможно, вы когда-нибудь изложите мне
свои взгляды, и совершенно не исключено, что вы заставите меня пересмотреть
мои. Люди склонны совершать ошибки. Может быть, я ошибаюсь и стремлюсь
не к той цели, ради которой стоило бы работать так усердно и бескорыстно,
как работаю я. Я человек широких взглядов, я вполне могу представить себе,
что когда-нибудь стану работать с вами плечом к плечу...

—    Там видно будет, — сказал Румата и пошёл к двери. «Ну и слизняк! —
подумал он. — Тоже мне сотрудничек. Плечом к плечу...» (...)

Вопросы и задания

1.    Вспомните, какие произведения называют научно-фантастическими. Назовите
фантастические произведения, прочитанные в предыдущих классах. Что объ-
единяет их с повестью «Трудно быть богом»?

2.    Когда происходит действие повести «Трудно быть богом»? Почему в произ-
ведении два временных пласта?

3.    Расскажите об Арканаре: форма правления, какие люди живут, чем занимаются,
какие ремёсла развиты, что ценится в обществе.

4.    Какие силы боролись за власть в городе? Как вы думаете, почему в Аркана-
ре особенно преследовали книгочеев? Найдите в тексте и прочитайте, кого
удалось спасти. Объясните, почему, при общем невмешательстве в жизнь
арканарцев, земляне всё-таки спасают книгочеев.

5.    Кто такой дон Румата? Почему он оказался в Арканаре? Как он относился к
жителям Арканара?

6.    Что думает Румата о жителях Арканара? Чем он возмущён? Что, по мнению
Руматы, является необходимым для успешного развития государства?

7.    Как изображён в повести дон Рэба? Каковы его цели? Какие детали свидель-
ствуют о жестокости этого человека? Почему дон Рэба решил освободить
доктора Будаха?

8.    Создайте мини-проект на тему «Арканар — предостережение из прошлого».

9.    Рассмотрите кадр из кинофильма «Трудно быть богом» (с. 253). Совпадает
ли ваше видение образа дона Рэбы с актёрским воплощением?

После разговора с доном Рэбой дон Румата отправляется домой. Он везде видит
следы ночных боёв «серых» с «чёрными». Каждое движение вызывает у Руматы боль
от ушибов, причинённых ему во время ареста штурмовиками.

(...) Город был поражён невыносимым ужасом. Красноватое утреннее
солнце угрюмо озаряло пустынные улицы, дымящиеся развалины, сорванные
ставни, взломанные двери. В пыли кроваво сверкали осколки стёкол. Неисчис-
лимые полчища ворон спустились на город, как на чистое ноле. На площадях
и перекрёстках по двое и по трое торчали всадники в чёрном — медленно по-
ворачивались в сёдлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в низко
надвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленные
тела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не осталось в городе —
только орущие вороны и деловитые убийцы в чёрном.

Половину дороги Румата прошёл с закрытыми глазами. Он задыхался,
мучительно болело избитое тело. Люди это или не люди? Что в них человече-
ского? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут
своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное
зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладно-
кровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят, замерев от ужаса, и по-
корно ждут, а один подходит, выбирает жертву и хладнокровно режет её. Души
этих людей полны нечистот, и каждый час покорного ожидания загрязняет их

всё больше и больше. Вот сейчас в этих зата-
ившихся домах невидимо рождаются подлецы,
доносчики, убийцы; тысячи людей, поражён-
ных страхом на всю жизнь, будут беспощадно
учить страху своих детей и детей своих детей.

 

Я не мог)' больше, твердил про себя Румата.

Ещё немного, и я сойду с ума и стану таким
же, ещё немного, и я окончательно перестану
понимать, зачем я здесь... Нужно отлежаться,
отвернуться от всего этого, успокоиться...

Он был полумёртв от усталости и потрясе-
ния. Кое-как вскарабкавшись по лестнице, он
прошёл через гостиную, добрался до кровати и со стоном повалился лицом в
подушки. Прибежала Кира. Он был так измучен, что даже не мог помочь ей раз-
деть себя. Она стащила с него ботфорты, потом, плача над его опухшим лицом,
содрала с него рваный мундир, металлопластовую рубашку и ещё поплакала
над его избитым телом. Только теперь он почувствовал, что у него болят все
кости, как после испытаний на перегрузку. Кира обтирала его губкой, смочен-
ной в уксусе, а он, не открывая глаз, шипел сквозь стиснутые губы и бормотал:
«Л ведь мог его стукнуть... Рядом стоял... Двумя пальцами придавить... Разве
это жизнь, Кира? Уедем отсюда... Это Эксперимент надо мной, а не над ними».
Он даже не замечал, что говорит по-русски. Кира испуганно взглядывала на
него стеклянными от слёз глазами и только молча целовала его в щёки. Потом
она накрыла его изношенными ггростынями — У но так и не собрался купить
новые — и побежала вниз приготовить ему горячего вина, а он сполз с постели
и, охая от ломающей тело боли, пошлёпал босыми ногами в кабинет, открыл в
столе секретный ящичек, покопался в аптечке и принял несколько таблеток спо-
рамина. Когда Кира вернулась с дымящимся котелком на тяжёлом серебряном
подносе, он лежал на спине и слушал, как уходит боль, унимается шум в голове
и тело наливается новой силой и бодростью. Опростав котелок, он почувствовал
себя совсем хорошо, позвал Мугу и велел приготовить одеться.

—    Не ходи, Румата, — сказала Кира. — Не ходи. Оставайся дома.

—    Надо, маленькая.

—    Я боюсь, останься... Тебя убьют.

—    Ну что ты? С какой стати меня убивать? Они меня все боятся.

Она снова заплакала. Она плакала тихо, робко, как будто боялась, что он
рассердится. Румата усадил её к себе на колени и стал гладить её волосы.

—    Самое страшное позади, — сказал он. — И потом ведь мы собирались
уехать отсюда...

Она затихла, прижавшись к нему. Муга, тряся головой, равнодушно стоял
рядом, держа наготове хозяйские штаны с золотыми бубенчиками.

—    Но прежде нужно многое сделать здесь, — продолжал Румата. — Сего-
дня ночью многих убили. Нужно узнать, кто цел и кто убит. И нужно помочь
спастись тем, кого собираются убить.

—    А тебе кто поможет?

—    Счастлив тот, кто думает о других... И потом, нам с тобой помогают мо-
гущественные люди.

—    51 не могу думать о других, — сказала она. — Ты вернулся чуть живой.
Я же вижу: тебя били. Уно они убили совсем. Куда же смотрели твои могу-
щественные люди? Почему они не помешали убивать? Не верю... Не верю...

Она попыталась высвободиться, но он крепко держал её.

—    Что поделаешь, — сказал он. — На этот раз они немного запоздали. Но
теперь они снова следят за нами и берегут нас. Почему ты не веришь мне сего-
дня? Ведь ты всегда верила. Ты сама видела: я вернулся чуть живой, а взгляни
на меня сейчас!..

—    Не хочу смотреть, — сказала она, пряча лицо. — Не хочу' опять плакать.

—    Ну вот! Несколько царапин! Пустяки... Самое страшное позади. По край-
ней мере, для нас с тобой. Но есть люди очень хорошие, замечательные, для
которых этот ужас ещё не кончился. И я должен им помочь.

Она глубоко вздохнула, поцеловала его в шею и тихонько высвободилась.

—    Приходи сегодня вечером, — попросила она. — Придёшь?

—    Обязательно! — горячо сказал он. — Я приду раньше и, наверное, не один.
Жди меня к обеду.

Она отошла в сторону, села в кресло и, положив руки на колени, смотрела,
как он одевается. Румата, бормоча русские слова, натянул штаны с бубенчика-
ми (Муга сейчас же опустился перед ним на корточки и принялся застёгивать
многочисленные пряжки и пуговки), вновь надел поверх чистой майки благо-
словенную кольчугу и, наконец, сказал с отчаянием:

—    Маленькая, ну пойми, ну, надо мне идти — что я могу поделать?! Не
могу я не идти!

Она вдруг сказала задумчиво:

—    Иногда я не могу' понять, почему ты не бьёшь меня.

Румата, застёгивавший рубашку с пышными брыжами, застыл.

—    То есть как это, почему не бью? — растерянно спросил он. — Разве тебя
можно бить?

 

 

—    Ты не просто добрый, хороший человек, —
продолжала она, не слушая. — Ты ещё и очень
странный человек. Ты словно архангел... Когда
ты со мной, я делаюсь смелой. Сейчас вот я сме-
лая... Когда-нибудь я тебя обязательно спрошу
об одной вещи. Ты — не сейчас, а потом, когда
всё пройдёт, — расскажешь мне о себе?

Румата долго молчал. Муга подал ему оран-
жевый камзол с краснополосыми бантиками.
Румата с отвращением натянул его и туго под-
поясался.

—    Да, — сказал он наконец. — Когда-нибудь
я расскажу тебе всё, маленькая.

—    Я буду ждать, — сказала она серьезно. — А сейчас иди и не обращай на
меня внимания.

Румата подошёл к ней, крепко поцеловал в губы разбитыми губами, затем
снял с руки железный браслет и протянул ей.

—    Надень на левую руку, — сказал он. — Сегодня к нам в дом больше не
должны приходить, но если придут — покажи это.

Она смотрела ему вслед, и он точно знал, что она думает. Она думает: «Я не
знаю, может быть, ты дьявол, или сын бога, или человек из сказочных заморских
стран, но если ты не вернёшься, я умру». И оттого, что она молчала, он был ей
бесконечно благодарен, так как уходить ему было необычайно трудно — словно с
изумрудного солнечного берега он бросался вниз головой в зловонную лужу. (...)

Румата отправляется спасать доктора Будаха. По пути он встречает своих товари-
щей по службе — донов Тамэо и Сэру. Оба вызывают у него отвращение непомерным
проявлением верноподданнических чувств к власти «новоявленного» Арканарского
епископа дона Рэбы. Особенно унизительную форму находит дон Сэра. Он при-
сутствует при объявлении формы телесных наказаний для горожан и оправдывает
заведома незаконные и абсурдные наказания фразой: «Не вижу, почему бы даже
благородному дону не принять пару розог от имени его преосвященства!»,успевая
повторить её за пять минут три раза. Тем, кому посчастливилось оказаться «чисты-
ми перед законом», получают в знак очищения браслет. Румата своим поведением
осуждает трусливое смирение горожан перед представителями незаконной власти
и демонстрирует дону Рэбе свою независимость.

(...) В канцелярию пускали всех, а некоторых даже приводили под конвоем.
Румата протолкался внутрь. Там было душно, как на свалке. За широким сто-
лом, обложившись списками, сидел чиновник с жёлто-серым лицом, с большим
гусиным пером за оттопыренным ухом. (...)

Румата (...) протолкался к столу и бесцеремонно положил ладонь на бумаги
перед чиновником.

—    Прошу прощения, — сказал он. — Мне нужен приказ на освобождение
доктора Будаха. Я дон Румата.

Чиновник не поднял головы.

—    Дон Румата... дон Румата... — забормотал он и, отпихнув руку Ру маты,
повёл ногтем по списку,

—    Что ты делаешь, старая чернильница? — сказал Румата. — Мне нужен
приказ на освобождение!

—    Дон Румата... дон Румата... — остановить этот автомат было, видимо, не-
возможно. — Улица Котельщиков, дом восемь. Номер шестнадцать, брат Тибак.

Румата чувствовал, что за его спиной все затаили дыхание. Да и самому
ему, если признаться, стало не по себе. Потный и малиновый брат Тибак встал.

—    Номер шестнадцать, дон Румата, Котельщиков восемь, за специальные за-
ел уги перед Орденом удостоен особой благодарности его преосвященства и благо-
волит получить приказ об освобождении доктора Будаха, с каковым Будахом по-
ступит по своему усмотрению — смотри лист шесть — семнадцать — одиннадцать.

Чиновник немедленно извлек этот лист из-под списков и протянул Ру мате.

—    В жёлтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридору, на-
право и налево, — сказал он. — Следующий...

Румата просмотрел лист. Это не был приказ на освобождение Будаха. Это
было основание для получения пропуска в пятый, специальный отдел канце-
лярии, где ему надлежало взять предписание в секретариате тайных дел.

—    Что ты мне дал, дубина? — спросил Румата. — Где приказ?

—    В жёлтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридору на-
право и налево, — повторил чиновник.

—    Я спрашиваю, где приказ? — рявкнул Румата.

—    Не знаю... не знаю... Следующий! (...)

Румата обошёл стол, запустил обе руки в сундук с браслетами, захватил,
сколько мог, и пошёл прочь.

—    Эй, эй, — без выражения окликнул его чиновник. — Основание!

—    Во имя господа, — значительно сказал Румата, оглянувшись через плечо.
Чиновник и брат Тибак дружно встали и нестройно ответили: «Именем его».
Очередь глядела вслед Румате с завистью и восхищением.

Выйдя из канцелярии, Румата медленно направился к Весёлой Башне,
защёлкивая по дороге браслеты на левой руке. Браслетов оказалось девять,
и на левой руке уместилось только пять. Остальные четыре Румата нацепил
на правую руку. На измор хотел меня взять епископ Арканарский, думал он.
Не выйдет. Браслеты звякали на каждом шагу, в руке Румата держал на виду
внушительную бумагу лист шесть — семнадцать — одиннадцать, украшенный
разноцветными печатями. Встречные монахи, пешие и конные, торопливо
сворачивали с дороги. В толпе на почтительном расстоянии то появлялся, то
исчезал неприметный шпион-телохранитель. Румата, немилосердно колотя
замешкавшихся ножнами мечей, пробрался к воротам, грозно рыкнул на су-
нувшегося было стражника и, миновав двор, стал спускаться по осклизлым,
выщербленным ступеням в озарённый коптящими факелами полумрак. Здесь
начиналась святая святых бывшего министерства охраны короны — королев-
ская тюрьма и следственные камеры.

В сводчатых коридорах через каждые десять шагов торчал из ржавого гнезда
в стене смердящий факел. Под каждым факелом в нише, похожей на пещёру,
чернела дверца с зарешёченным окошечком. Это были входы в тюремные по-
мещения, закрытые снаружи тяжёлыми железными засовами. В коридорах
было полно народу. Толкались, бегали, кричали, командовали... Скрипели за-
совы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался,
кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-то пытались
из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричат «Не я, не я!» —
и цеплялся за соседей. Лица встречных монахов были деловиты до ожесточён-
ности. Каждый спешил, каждый творил государственной важности дела. Румата,
пытаясь разобраться, что к чему, неторопливо проходил коридор за коридором,
спускаясь всё ниже и ниже. В нижних этажах было поспокойнее. Здесь, судя по
разговорам, экзаменовались выпускники Патриотической школы. Полуголые

грудастые недоросли в кожаных передниках стояли кучками у дверей пыточных
камер, листали засаленные руководства и время от времени подходили пить воду
к большому баку с кружкой на цепи. Ив камер доносились ужасные крики, звуки
ударов, густо тянуло горелым. И разговоры, разговоры!.. (...)

Смотрите, смотрите, друзья мои, думал Румата, медленно поворачивая го-
лову из стороны в сторону. Это не теория. Этого никто из людей ещё не видел.
Смотрите, слушайте, кинографируйте... и цените, и любите, чёрт вас возьми,
своё время, и поклонитесь памяти тех, кто прошёл через это! Вглядывайтесь
в эти морды, молодые, тупые, равнодушные, привычные ко всякому зверству,
да не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше...

Его заметили. Десяток пар всякого повидавших глаз уставился на него.

—    Во, дон стоят. Побелели весь.

—    Хе... Так благородные, известно, не в привычку...

—    Воды, говорят, в таких случаях дать, да цепь коротка, не дотянуть...

—    Чего там, оклемаются...

—    Мне бы такого... Такие про что спросишь, про то и ответят...

—    Вы, братья, потише, не то как рубанет... Колец-то сколько... И бумага.

—    Как-то они на нас уставились... Отойдём, братья, от греха.

Они группой стронулись с места, отошли в тень и оттуда поблёскивали
осторожными паучьими глазками. Ну, хватит с меня, подумал Румата. Он
примерился было поймать за рясу пробегающего монаха, но тут заметил сразу
трёх, не суетящихся, а занятых делом на месте. Они лупили палками палача:
видимо, за нерадивость. Румата подошёл к ним.

—    Во имя господа, — негромко сказал он, брякнув кольцами. (...)

Один из монахов приводит доктора Будаха, который от голода очень ослабел.
Чтобы поддержать его силы, Румата незаметно даёт ему таблетку спорамина. Ле-
карство заметно приободрило доктора.

(...) — Пойдёмте, — сказал Румата.

Они пошли по коридору, поднялись по лестнице, миновали ещё один
коридор и поднялись ещё по одной лестнице. И тут Румата остановился как
вкопанный. Знакомый густой рёв огласил тюремные своды. Где-то в недрах
тюрьмы орал во всю мочь, сыпля чудовищными проклятиями, понося бога,
святых, преисподнюю, Святой Орден, дона Рэбу и ещё многое другое, душев-
ный друг барон Пампа дон Бау-но-Суруга-но-Гатта-но-Арканара. Всё-таки
попался барон, подумал Румата с раскаянием. Я совсем забыл о нём. А он бы
обо мне не забыл... Румата поспешно снял с руки два браслета, надел на худые
запястья доктора Будаха и сказал:

—    Поднимайтесь наверх, но за ворота не выходите. Ждите где-нибудь в
сторонке. Если пристанут, покажите браслеты и держитесь нагло.

Барон Пампа ревел, как атомоход в полярном тумане. Гулкое эхо катилось
под сводами. Люди в коридорах застыли, благоговейно прислушиваясь с рас-
крытыми ртами. Многие омахивались большим пальцем, отгоняя нечистого.

Румата скатился по двум лестницам, сбивая с ног встречных монахов, ножнами
мечей проложил себе дорог}' сквозь толпу выпускников и пинком распахнул
дверь камеры, прогибающуюся от рёва. В мятущем свете факелов он увидел
друга Пампу: могучий барон был распят на стене вниз головой. Лицо его по-
чернело от прилившей крови. За кривоватым столиком сидел, заткнув уши,
сутулый чиновник, а лоснящийся от нота палач, чем-то похожий на дантиста,
перебирал в железном тазу лязгающие инструменты.

Румата аккуратно закрыл за собой дверь, подошёл сзади к палачу и ударил
его рукояткой меча по затылку. Палач повернулся, охватил голову и сел в таз.
Румата извлёк из ножен меч и перерубил стол с бумагами, за которым сидел
чиновник. Всё было в порядке. Палач сидел в тазу, слабо икая, а чиновник
очень проворно убежал на четвереньках в угол и прилёг там. Румата подошёл
к барону, с радостным любопытством глядевшему на него снизу вверх, взялся
за цепи, державшие баронские ноги, и в два рывка вырвал их из стены. Затем
он осторожно поставил нога барона на пол. Барон замолчал, застыл в странной
позе, затем рванулся и освободил руки.

—    Могу ли я поверить, — снова загремел он, вращая налитыми кровью
белками, — что это вы, мой благородный друг?! Наконец-то я нашёл вас!

—    Да, это я, — сказал Румата. — Пойдёмте отсюда, мой друг, вам здесь не место.

—    Пива! — сказал барон. — Где-то здесь было пиво. — Он пошёл по камере,
волоча обрывки цепей и не переставая громыхать. — Полночи я бегал по городу!
Чёрт возьми, мне сказали, что вы арестованы, и я перебил массу народу! Я был
уверен, что найду вас в этой тюрьме! А, вот оно!

Он подошёл к палачу и смахнул его, как пыль, вместе с тазом. Под тазом
обнаружился бочонок. Барон кулаком выбил дно, поднял бочонок и опроки-
нул его над собой, задрав голову. Струя пива с клокотанием устремилась в его
глотку. Что за прелесть, думал Румата, с нежностью глядя на барона. Казалось
бы, бык, безмозглый бык, но ведь искал же меня, хотел спасти, ведь пришёл,
наверное, сюда в тюрьму за мной, сам... Нет, есть люди и в этом мире, будь он
проклят... Но до чего удачно получилось!

Барон осушил бочонок и швырнул в угол, где шумно дрожал чиновник.
В углу пискнуло.

—    Ну вот, — сказал барон, вытирая бороду ладонью. — Теперь я готов сле-
довать за вами. Это ничего, что я голый?

Румата огляделся, подошёл к палачу и вытряхнул его из фартука.

—    Возьмите пока это, — сказал он.

—    Вы правы, — сказал барон, обвязывая фартук вокруг чресел. — Было бы
неудобно явиться к баронессе голым...

Они вышли из камеры. Ни один человек не решился заступить им дорогу,
коридор пустел за двадцать шагов.

—    Я их всех разнесу, — ревел барон. — Они заняли мой замок! И посади-
ли там какого-то отца Ариму! Не знаю, чей он там отец, но дети его, клянусь
господом, скоро осиротеют. Чёрт подери, мой друг, вы не находите, что здесь
удивительно низкие потолки? Я исцарапал всю макушку...

Они вышли из башни. Мелькнул перед глазами и шарахнулся в толпу шпион-
телохранитель. Румата дал Будаху знак следовать за ними. Толпа у ворот
раздалась, как будто её рассекли мечом. Было слышно, как одни кричат, что
сбежал важный государственный преступник, а другие, что «Вот он, Голый
Дьявол, знаменитый эсторский палач-расчленитель».

Барон вышел на середину площади и остановился, морщась от солнечного
света. Следовало торопиться. Румата быстро огляделся.

—    Где-то тут была моя лошадь, — сказал барон. — Эй, кто там! Коня!

У коновязи, где топтались лошади орденской кавалерии, возникла суета.

—    Не ту! — рявкнул барон. — Вон ту — серую в яблоках!

—    Во имя господа! — запоздало крикнул Румата и потащил через голову
перевязь с правым мечом.

Испуганный монашек в замаранной рясе подвёл барону лошадь.

—    Дайте ему что-нибудь, дон Румата, — сказал барон, тяжело поднимаясь
в седло.

—    Стой, стой! — закричали у башни.

Через площадь, размахивая дубинками, бежали монахи. Румата сунул
барону меч.

—    Торопитесь, барон, — сказал он.

—    Да, — сказал Пампа. — Надо спешить. Этот Арима разграбит мой погреб.
Я жду вас у себя завтра или послезавтра, мой друг. Что передать баронессе?

—    Поцелуйте ей руку, — сказал Румата. Монахи уже были совсем близко. —
Скорее, скорее, барон!..

—    Но вы-то в безопасности? — с беспокойством осведомился барон.

—    Да, чёрт возьми, да! Вперёд!

Барон бросил коня в галоп, прямо на толпу монахов. Кто-то упал и по-
катился, кто-то заверещал, поднялась пыль, простучали копыта по каменным
плитам — и барон исчез. Румата смотрел в переулок, где сидели, тряся головами,
сбитые с ног, когда вкрадчивый голос произнес над его ухом:

—    Мой благородный дон, а не кажется ли вам, что вы слишком много себе
позволяете?

Румата обернулся. В лицо ему с несколько напряжённой улыбкой при-
стально глядел дон Рэба.

—    Слишком много? — переспросил Румата. — Мне не знакомо это слово —
«слишком». — Он вдруг вспомнил дона Сэра. — И вообще не вижу, почему бы
одному благородному дону не помочь другому в беде.

Мимо, уставив пики, тяжко проскакали всадники — в погоню. В лице дона
Рэбы что-то изменилось.

—    Ну хорошо, — сказал он. — Не будем об этом... О, я вижу здесь высоко-
учёного доктора Будаха... Вы прекрасно выглядите, доктор. Мне придется
обревизовать свою тюрьму. Государственные преступники, даже отпущенные
на свободу, не должны выходить из тюрьмы — их должны выносить.

Доктор Будах, как слепой, двинулся на него. Румата быстро встал между
ними.

—    Между прочим, дон Рэба, — сказал он, — как вы относитесь к отцу Ариме?

—    К отцу Ариме? — дон Роба высоко поднял брови. — Прекрасный военный.
Занимает видный пост в моей епископии. А в чём дело?

—    Как верный слуга вашего преосвященства, — кланяясь, с острым злорад-
ством сказал Румата, — спешу сообщить вам, что этот видный пост вы можете
считать вакантным.

—    Но почему?

Румата посмотрел в переулок, где ещё не рассеялась жёлтая пыль. Дон Рэба
тоже посмотрел туда. На лице его появилось озабоченное выражение.

Было уже далеко за полдень, когда Кира пригласила благородного господи-
на и его высокоучёного друга к столу. Доктор Будах, отмывшийся, переодетый
во всё чистое, тщательно побритый, выглядел очень внушительно. Движения
его оказались медлительны и исполнены достоинства, умные серые глаза смо-
трели благосклонно и даже снисходительно. Прежде всего, он извинился перед
Руматой за свою вспышку на площади. «Но вы должны меня понять, — говорил
он. — Это страшный человек. Это оборотень, который явился на свет только
упущением божьим. Я врач, но мне не стыдно признаться, что при случае я
охотно умертвил бы его. Я слыхал, что король отравлен. И теперь я понимаю,
чем он отравлен. (Румата насторожился.) Этот Рэба явился ко мне в камеру и
потребовал, чтобы я составил для него яд, действующий в течение нескольких
часов. Разумеется, я отказался. Он пригрозил мне пытками — я засмеялся ему в
лицо. Тогда этот негодяй крикнул палачей, и они привели ему с улицы дюжину
мальчиков и девочек не старше десяти лет. Он поставил их передо мной, рас-
крыл мой мешок со снадобьями и объявил, что будет пробовать на этих детях
все снадобья подряд, пока не найдёт нужное. Вот как был отравлен король, дон
Румата...» Губы Будаха начали подёргиваться, но он взял себя в руки. Румата,
деликатно отвернувшись, кивал. Понятно, думал он. Всё понятно. Из рук своего
министра король не взял бы и огурца. И мерзавец подсунул королю какого-то
шарлатанчика, которому был обещан титул лейб-знахаря за излечение короля.
И понятно, почему Рэба так возликовал, когда я обличал его в королевской
опочивальне: трудно было придумать более удобный способ подсунуть королю
лже-Будаха. Вся ответственность падала на Румату Эсторского, ируканского
шпиона и заговорщика. Щенки мы, подумал он. В Институте надо специально
ввести курс феодальной интриги. И успеваемость оценивать в рэбах. Лучше,
конечно, в децирэбах. Впрочем, куда там...

По-видимому, доктор Будах был очень голоден. Однако он мягко, но реши-
тельно отказался от животной пищи и почтил своим вниманием только салаты
и пирожки с вареньем. Он выпил стакан эсторского, глаза его заблестели, на
щеках появился здоровый румянец. Румата есть не мог. Перед глазами у него
трещали и чадили багровые факелы, отовсюду несло горелым мясом, и в горле
стоял клубок величиной с кулак. Поэтому, ожидая, пока гость насытится, он
стоял у окна, ведя вежливую бесед)', медлительную и спокойную, чтобы не
мешать гостю жевать.

Город постепенно оживал. На улице появились люди, голоса становились
всё громче, слышался стук молотков и треск дерева — с крыш и стен сбивали
языческие изображения. Толстый лысый лавочник прокатил тележку с бочкой
пива — продавать на площади по два гроша за кружку. Горожане приспосаб-
ливались. В подъезде напротив, ковыряя в носу, болтал с тощей хозяйкой
маленький шпион-телохранитель. Потом под окном поехали подводы, на-
гружённые до второго этажа. Румата сначала не понял, что это за подводы,
а потом увидел синие и чёрные руки и ноги, торчащие из-под рогож, и по-
спешно отошёл к столу.

—    Сущность человека, — неторопливо жуя, говорил Вудах, — в удивитель-
ной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого, к чем}' бы
человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не обладают таким
свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался, на какие муки его
обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения. Затруднительно сказать,
хорошо это или плохо. Не будь у человека такого терпения и выносливости, все
добрые люди давно бы уже погибли, и на свете остались бы злые и бездушные.
С другой стороны, привычка терпеть и приспосабливаться превращает людей
в бессловесных скотов, кои ничем, кроме анатомии, от животных не отличают-
ся и даже превосходят их в беззащитности. И каждый новый день порождает
новый ужас зла и насилия...

Румата поглядел на Киру. Она сидела напротив Будаха и слушала, не от-
рываясь, подперев щеку К}'лачком. Глаза у неё были грустные: видно, ей было
очень жалко людей.

—    Вероятно, вы правы, почтенный Будах, — сказал Румата. — Но возьмите
меня. Вот я — простой благородный дон (у Будаха высокий лоб пошел мор-
щинами, глаза удивленно и весело округлились), я безмерно люблю учёных
людей, это дворянство духа. И мне невдомёк, почему вы, хранители и един-
ственные обладатели высокого знания, так безнадёжно пассивны? Почему вы
безропотно даёте себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах? По-
чему вы отрываете смысл своей жизни — добывание знаний — от практических
потребностей жизни борьбы против зла?

Будах отодвинул от себя опустевшее блюдо из-под пирожков.

—    Вы задаете странные вопросы, дон Румата, — сказал он. — Забавно, что
те же вопросы задавал мне благородный дон Гуг, постельничий нашего гер-
цога. Вы знакомы с ним? Я так и подумал... Борьба со злом! Но что есть зло?
Всякому вольно понимать это по-своему. Для нас, учёных, зло в невежестве, но
церковь учит, что невежество — благо, а всё зло — от знания. Для землепашца
зло — налоги и засухи, а для хлеботорговца засухи — добро. Для рабов зло — это
пьяный и жестокий хозяин, для ремесленника — алчный ростовщик. Так что
же есть зло, против которого надо бороться, дон Румата? — Он грустно оглядел
слушателей. — Зло неистребимо. Никакой человек не способен уменьшить его
количество в мире. Он может несколько улучшить свою собственную судьбу,
но всегда за счёт ухудшения судьбы других. И всегда будут короли, более или
менее жестокие, бароны, более или менее дикие, и всегда будет невежествен-
ный народ, питающий восхищение к своим угнетателям и ненависть к своему
освободителю. И всё потому, что раб гораздо лучше понимает своего господина,
пусть даже самого жестокого, чем своего освободителя, ибо каждый раб отлично
представляет себя на месте господина, но мало кто представляет себя на месте
бескорыстного освободителя. Таковы люди, дон Румата, и таков наш мир.

—    Мир всё время меняется, доктор Будах, — сказал Румата. — Мы знаем
время, когда королей не было...

—    Мир не может меняться вечно, — возразил Будах, — ибо ничто не вечно,
даже перемены... Мы не знаем законов совершенства, но совершенство рано или
поздно достигается. Взгляните, например, как устроено наше общество. Как
радует глаз эта чёткая, геометрически правильная система! Внизу крестьяне и
ремесленники, над ними — дворянство, затем духовенство и, наконец, король.
Как всё продумано, какая устойчивость, какой гармонический порядок! Чему
ещё меняться в этом отточенном кристалле, вышедшем из рук небесного юве-
лира? Нет зданий прочнее пирамидальных, это вам скажет любой знающий
архитектор. — Он поучающе поднял палец. — Верно, высыпаемое из мешка, не
ложится ровным слоем, но образует так называемую коническую пирамиду.
Каждое зёрнышко цепляется за другое, стараясь не скатиться вниз. Так же и
человечество. Если оно хочет быть неким целым, люди должны цепляться друг
за друга, неизбежно образуя пирамиду.

—    Неужели вы серьезно считаете этот мир совершенным? — удивился
Румата. — После встречи с доном Рэбой, после тюрьмы...

—    Мой молодой друг, ну конечно же! Мне многое не нравится в мире, многое
я хотел бы видеть другим... Но что делать? В глазах высших сил совершенство
выглядит иначе, чем в моих. Какой смысл дереву сетовать, что оно не может дви-
гаться, хотя оно и радо было бы, наверное, бежать со всех ног от топора дровосека.

—    Л что, если бы можно было изменить высшие предначертания?

—    На это способны только высшие силы...

—    Но всё-таки, представьте себе, что вы бог...

Будах засмеялся.

—    Если бы я мог представить себя богом, я бы стал им!

—    Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать богу?

—    У вас богатое воображение, — с удовольствием сказал Будах. — Это хо-
рошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами...

—    Вы мне льстите... Но что же вы всё-таки посоветовали бы всемогущему?
Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот
теперь мир добр и хорош?..

Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил руки
на животе. Кира жадно смотрела на него.

—    Что ж, — сказал он, — извольте. Я сказал бы всемогущему: «Создатель,
я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать людей до-
брыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям
вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда,
а вместе с тем и всё, что разделяет людей».

—    И это всё? — спросил Румата.

—    Вам кажется, что этого мало?

Румата покачал головой.

—    Бог ответил бы вам: «Не пойдёт это на пользу людям. Ибо сильные ва-
шего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-ирежнему останутся
нищими».

—    Я бы попросил бога оградить слабых. «Вразуми жестоких правителей», —
сказал бы я.

—    Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют сил)',
и другие жестокие заменят их.

Будах перестал улыбаться.

—    Накажи жестоких, — твердо сказал он, — чтобы неповадно было сильным
проявлять жестокость к слабым.

—    Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг ни-
кого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут
сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придётся карать всех, а я не хочу этого.

—    Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди получили
всё и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.

—    И это не пойдёт людям на пользу, — вздохнул Румата, — ибо когда по-
лучат они всё даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд, потеряют вкус
к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду
впредь кормить и одевать вечно.

—    Не давай им всего сразу! — горячо сказал Будах. — Давай понемногу,
постепенно!

—    Постепенно люди и сами возьмут всё, что им понадобится.

Будах неловко засмеялся.

—    Да, я вижу, это не так просто, — сказал он. — Я как-то не думал раньше
о таких вещах... Кажется, мы с вами перебрали всё. Впрочем, — он подался
вперёд, — есть ещё одна возможность. Сделай так, чтобы больше всего люди
любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом
их жизни!

Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая
гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трёх эква-
ториальных спутниках...

—    Я мог бы сделать и это, — сказал он. — Но стоит ли лишать человечество
его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то
же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?

Будах, сморщив лоб, молчал обдумывая. Румата ждал. За окном снова
тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:

—    Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершен-
ными... или ещё лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

—    Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого
сделать.

И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой. (...)

Разговор с Будахом истощил силы Руматы, разбередив и без того болезненный
вопрос о степени вмешательства пришельцев в существование Империи. В это время
к Румате приходит Арата Горбатый и требует оружие. В ответ на отказ, он обвиняет
благородного дона: «Вы ослабили мою волю, дон Румата. Раньше я надеялся только
на себя, а теперь вы сделали так, что я чувствую вашу силу за своей спиной. Раньше
я вёл каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я заметил, что бере-
гу себя для других боёв, которые будут решающими, потому что вы примете в них
участие... Уходите отсюда, дон Румата, вернитесь к себе на небо и никогда больше
не приходите. Либо дайте нам ваши молнии, или хотя бы вашу железную птицу, или
хотя бы просто обнажите ваши мечи и встаньте во главе нас».

На дом Руматы нападают воины Ордена, чтобы взять Киру в заложники. Во вре-
мя штурма девушка погибает. Ослеплённый горем Румата встречает ворвавшихся
штурмовиков с обнажённым мечом...

Произведение заканчивается эпилогом. Действие снова, как и в прологе, проис-
ходит на Земле. Пашка рассказывает Анке, как удалось забрать Антона из Арканара
и как он переживает случившееся. В разговоре друзей утверждается мысль, что
кровопролитие, даже во имя спасения, оправдать нельзя. Именно так прочитываются
заключительные строки произведения: Анка «робко потянулась к нему и тут же от-
прянула. На пальцах у него... Но это была не кровь — просто сок земляники».

Повесть «Трудно быть богом» имеет два эпиграфа. Первый — это перефра-
зированный отрывок из средневекового сочинения Пьера Абеляра¹ «История
моих бедствий» (1132-1135): «То были дни, ко/,да я познал, что значит: страдать;
что значит: стыдиться; что значит: отчаяться». В этих словах определено
направление душевных терзаний главного героя. Его возмущает предписание
не вмешиваться в жизнь Арканара. Хотя само присутствие наблюдателей уже
вносит неясные надежды в стремления людей, которые с ними близки: непохо-
жесть Руматы на других чувствует Кира, а прирождённый бунтовщик Арата и
вовсе сказал, что лучше бы он не прилетал к ним. Благородный дон Румата по-
нимает, что в сложившихся условиях он на насилие может ответить насилием, но
его — коммунара и гуманиста XXII в. — настораживает, что в душе поднимается
такая слепая волна ненависти, для которой не существует никаких нравствен-
ных ограничений. Л они должны существовать, иначе в обществе будут царить
насилие и беззаконие. Текст Абеляра свидетельствует о том, что нравственный
идеал существовал даже в те века, которые часто называют «тёмными».

Второй эпиграф содержит слова из пьесы американского писателя Эрнеста
Хемингуэя^{173 174} «Пятая колонна» (1938): «Должен вас предупредить вот о чём.
Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но
пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при
каких обстоятельствах. Вы меня поняли?» На первый взгляд, эпиграф касается
запрета на применение оружия, а шире — невмешательства в исторический ход
событий. Действительно, Рэба в разговоре с Руматой замечает, что тот никого
не убивает даже с целью сохранения собственной жизни. Или другой случай:
когда Арата просит Румату дать ему огнестрельное оружие, как он выражает-
ся — «молнии», пришелец отказывает. Как раз в этом разговоре и формулиру-
ется причина неудавшихся восстаний и протестов: страшен не внешний враг,
а нравственное несовершенство восставших, сплочённость невежественной
толпы и неприятие тех, кто хоть чем-то от неё отличается.

Братья Стругацкие в произведении «Трудно быть богом» под видом
средневекового Лрканара изобразили тоталитарный Советский Союз и пред-
ставили идеи развития совершенного (утопического) общества, главные среди
которых — культура, гуманизм и нравственность.

Развитие понятия о повести

Известно, что повесть занимает промежуточное место между рассказом и рома-
ном: она по объёму больше рассказа, но меньше романа. Тотже принцип сохраняется
при обрисовке персонажей и широте охвата событий. Главная отличительная черта
повести состоит в том, что автор очень выразительно проявляет своё отношение к
изображаемым событиям и персонажам. Вы могли убедиться в этом, ранее читая
такие повести, как «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, «Пеппи Длинныйчулок»
А. Линдгрен, «Ночь перед Рождеством» и «Тарас Бульба» Н. Гоголя, «Алые паруса»
А. Грина и др. Читатель легко находит в тексте этих произведений авторские приметы
одобрения, порицания, сочувствия или сопереживания.

Изображение событий в повести сохраняет лёгкость и непринуждённость устного
разговора: и в том случае, когда повествование ведётся от первого лица, как в «Капи-
танской дочке» А. Пушкина или «Асе» И. Тургенева, и тогда, когда автор рассказывает
от третьего лица, как в повести «Трудно быть богом» братьев Стругацких.

Своеобразие сюжета повести Стругацких состоит в соединении исторической и
фантастической линий. Исследователи отмечают в этом и других произведениях бра-
тьев Стругацких сложную содержательную структуру: авантюрный сюжет прикрывает
острую социальную или футурологическую проблематику, а также поиск ответов на самые
общие вопросы, связанные с существованием мира и человека. Не следует также забы-
вать об аллегоричности текста, когда под видом одного явления изображается другое.

Композиция повести усложнена наличием пролога и эпилога, которые создают
своеобразное обрамление для событий, разворачивающихся в период Средневеко-
вья. Привязка обрамления к будущим временам — ещё одно напоминание читателю
об актуальности изображённых событий.

Повесть «Трудно быть богом» в кругу других искусств

Сюжет повести «Трудно быть богом» имел неоднократное воплощение
в живописи, графике, поэзии, музыке, театре и кино.

По мотивам повести братья Стругацкие написали пьесу «Без оружия»,
которую сами считали неудачной. Судьба её в театре не сложилась. Но как
текст для чтения она представляла интерес, поэтому в 1976 г, авторы созда-
ют её вторую версию с подзаголовком «Человек с далёкой звезды». В пьесе

сохранены основные реплики персонажей, но сам сюжет ощутимо изменён.
Достаточно сказать, что «земное» имя Руматы — Максим; в финале произ-
ведения, после смерти Киры, он принимает бой не один, а вместе с Аратой,
и оба героя погибают. После смерти Максима в Средневековье посылают Павла
под именем Пампы. От него требуют повторить как клятву известные уже вам
слова Хемингуэя. Таким образом, идея не применять оружие в чужом мире
«ни при каких обстоятельствах» максимально усилена.

Повесть была дважды экранизирована. Режиссёр Г1. Фляйшман (Германия,
Франция, СССР, Швейцария, 1987) акцентировал, по мнению кинокритиков,
приключенческую и фантастическую линии. В более поздней экранизации
А. Герман (РФ, 2013) усилил аллегорический смысл произведения. Обе ки-
новерсии получили неоднозначные оценки, что укрепляет мнение: «Трудно
быть богом» — текст прежде всего для чтения.

Вопросы и задания

1.    Дайте определение повести.Назовите повести, прочитанные вами в преды-
дущих классах. Чем повесть отличается от рассказа и романа?

2.    Что произошло в доме Руматы, когда он пребывал под арестом? Какие чувства
проявляет Румата, когда слушает рассказ о произошедших событиях? Как это
его характеризует?

3.    Каким образом Румата добился освобождения доктора Будаха? Почему Румата
возвратился спасать дона Пампу? Какие качества Пампы особенно вырази-
тельно проявились во время переворота?

4.    Кто такая Кира? Что нравилось Румате в этой девушке? Почему сюжетная линия
девушки в повести заканчивается её гибелью? Как воспринял Румата смерть Киры?

5.    Чем запоминается в повести образ Араты? Противоречит ли просьба об ору-
жии, с которой Арата обращается к Румате, рассуждениям Будаха об устрой-
стве мира? Объясните свою точку зрения.

6.    Установите соответствие между персонажами произведения и их ролью в
обществе.

1    Будах    А    мальчик-слуга

2    Пампа    Б    министр

3    Румата    В    барон

4    Рэба    Г    штурмовик

5    Уно    Д    учёный

Е благородный дон

7.    Используя материалы «Комментария», объясните смысл эпиграфов произ-
ведения. Проиллюстрируйте свои рассуждения цитатами из текста.

8.    Объясните, что такое «прогрессорство» и как вы к нему относитесь.

9.    Раскройте символический смысл названия повести.

10.    Подготовьте устное монологическое высказывание на тему «Трудно быть бо-
гом. А человеком — легко?».

11.    Рассмотрите иллюстрацию к повести братьев Стругацких «Легко быть богом»
художника А. Спивака (с. 246). Назовите изображённых персонажей. По каким
деталям вы их узнали? Соответствуют ли эти образы тем, которые сложились
в вашем воображении? Аргументируйте свой ответ.

 

Это материал учебника Литература 8 класс Бондарева