Максим Горький - "Макар Чудра" (читать онлайн, краткая биография, критика)

МАКСИМ ГОРЬКИЙ
(1868-1936)

История русской литературы до появления в ней писателя Максима Горького (А. М. Пешкова) не знала примера такого стремительного вхождения, такого быстрого и головокружительного успеха, какой выпал на его долю. Он пришёл в литературу со своим героем, с новым представлением о Человеке и его миссии на планете, заявив: «Превосходная должность — быть на земле человеком».

Писатель прошёл сложный, полный противоречий путь: от обитателя
ночлежек — к высотам мирового литературного Олимпа. Уникальность его «восхождения» в том, что впервые в русской литературе появился писатель-самоучка, за рассказами которого стояла легенда о его жизни, вначале заинтересовавшая читающую публику больше, чем его произведения.
Творческая биография М. Горького содержит неточности, противоречивые
сведения, различные версии одного и того же события, что объясняется стрем-
лением советского литературоведения «поправить» жизнеописание писателя.
Многие факты из своей жизни М. Горький использовал в автобиографической
трилогии, которую составляют повести «Детство» (1914), «В людях» (1916),
«Мои университеты» (1923).

Будущий писатель родился в г. Нижний Новгород в довольно зажиточной
буржуазной семье Пешковых. В трёхлетием возрасте Алёша заболел холерой.
Отец, ухаживающий за ним, тоже заразился. Мальчик выжил, а отец ушёл из
жизни. Мать к сыну охладела, считая его виновником смерти горячо любимого,
одарённого и удачливого мужа, и вскоре отдала Алёшу на воспитание деду и
бабке Кашириным.

Дед, который был известной в городе личностью и не раз избирался депу-
татом Нижегородской думы, отличался взрывным и деспотичным характером,
поэтому мальчик рос в атмосфере постоянных семейных скандалов. Однако к
внуку он был привязан, сам обучил его грамоте по церковным книгам. Жизнь
подростка озаряла бабушка — его ангел-хранитель, прекрасный знаток русского
фольклора. Учился Алексей всего два года, получил похвальную грамот)' за
свои успехи. Однако он был вынужден оставить учёбу и идти «в люди», то есть
начать обучаться ремеслу, так как дед к тому времени разорился.

«В людях» будущий писатель испробовал много профессий: работал
помощником пекаря, садовника, «мальчиком» в магазине обуви, учеником
в иконописной мастерской, поварёнком на пароходе. Одарённый необыкно-
венной памятью, любознательный, он читал всё, что по-
падалось иод руку. Однако этого было недостаточно для
того, чтобы поступить в университет. «Университетами»
для юноши стала сама жизнь с её незабываемыми учите-
лями. Среди них — повар Смурый, приобщивший под-
ростка к чтению; политический ссыльный А. Калюжный,
оценивший его дар рассказчика; писатель В. Короленко,
благословивший первые литературные опыты молодого
литератора.

В конце 1880-х - начале 1890-х годов Алексей Пешков
странствует по просторам Российской империи: юноша
побывал в Поволжье, Украине, Крыму, на Кавказе, в Бес-
сарабии. За это время его несколько раз арестовывают —
за бродяжничество и за революционную пропаганду. Из «хождения по Руси»
Алексей Пешков возвращается Максимом Горьким, уже самим псевдонимом
объявляя себя «депутатом от тёмных масс». Молодой писатель, подобно Бай-
рону¹, мог бы сказать о себе, что в одно прекрасное утро он проснулся знаме-
нитым. Это случилось благодаря яркому литературному дебюту^{153 154}: рассказу
«Макар Чудра» (1892), сказке «Старуха Изергиль» (1895), стихотворениям в
прозе «Песня о Соколе» (1895), «Песня о Буревестнике» (1901).

• Алёша Пешков (будущий известный писатель Максим Горький) приехал в Казань
с мечтой поступить в знаменитый Казанский университет. Его мечте не суждено было
сбыться. Он работал садовником, затем пекарем в булочной Деренкова на Большой
Лядской улице (ныне — улица Горького). Всю ночь юноша выпекал хлеб, а утром
продавал его. Сегодня на месте той булочной находится музей Горького. В подвале
музея воспроизведена обстановка пекарни.

«Настало время нужды в героическом: все хотят яркого, чтобы не было
похоже на жизнь, а было выше её, лучше, красивее», — написал М. Горький в
одном из писем А. Чехову. Стремление к героическому как веление времени
воплотилось в рассказе «Макар Чудра» и сказке «Старуха Изергиль». В этих
произведениях основным приёмом выражения авторской позиции является
контраст: серому обыденному существованию противопоставлена яркая,
кипучая, богатая красками жизнь. Обывателю¹⁵⁵, погрязшему в суете, погоне
за материальными благами, противостоят гордые красивые люди — сильные
духом и твёрдые сердцем. Они идут своим путём и больше жизни ценят сво-
боду. Герои действуют в исключительных¹ обстоятельствах и экзотической^{156 157}
обстановке, что отражено в пейзажах, а также их портретах. «В жизни всегда
есть место подвигам», — утверждает автор, стремясь своими произведениями
разбудить сонные души современников.

МАКАР ЧУДРА

(В сокращении)

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию
плеска набегавшей на берег волны и шелеста ігрибрежньїх кустов. Изредка его
порывы приносили с собой сморщенные, жёлтые листья и бросали их в костёр,
раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо ото-
двигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное
море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана, — он сто-
рожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.

Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чек-
мень¹⁵⁸, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, он полулежал
в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей
громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно
уставив глаза куда-то через мою голову в мёртво молчавшую темноту степи,
разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от
резких ударов ветра.

—    Так ты ходишь? Это хорошої Ты славную долю
выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмо-
трелся, ляг и умирай — вот и всё!

—    Жизнь? Иные люди? — продолжал он, скеп-
тически выслушав моё возражение на его «Так и
надо». — Эге! А тебе что до того? Разве ты сам — не
жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без
тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не
хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.

—    Учиться и учить, говоришь ты? Аты можешь на-
учиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь.
Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему
учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее,
те берут что есть, которые поглупее — те ничего не
получают, и всякий сам учится...

—    Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места
на земле вон сколько, — он широко повёл рукой на степь. — И все работают.
Зачем? Ком)'? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он
по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в неё и сгниёт в
ней. Ничего по нём не останется, ничего он не видит с своего ноля и умирает,
как родился, — дураком.

—    Что ж, — он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть,
не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степ-
ная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только
родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только
удавиться, коли поумнеет немного.

—    А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать
всё это на бумаге, так в тысяч)' таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка,
скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краёв, где
я бывал. Так нужно жить: иди, иди — и всё тут. Долго не стой на одном месте —
чего в нём? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли,
так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить её. А задумаешься — раз-
любишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.

—    В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем я живу на свете?» — помыслил
я со скуки, — скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! — и взяла меня тоска за
сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто ска-
жет, зачем он живёт? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не
надо. Живи, и всё тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска
не возьмет никогда. (...)

—    Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских.
Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в Божьем
слове. Богу покоряйся, и он даст тебе всё, что попросишь у него. Л сам он весь в
дырьях, рваный. 51 и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у Бога.
Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать
людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость.
Тоже — учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.

Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно
и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка.
Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал её голос густого, грудного
тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший — пела
ли она песню, говорила ли «здравствуй». На её смуглом, матовом лице замерла
надменность царицы, а в подёрнутых какой-то тенью темно-карих глазах свер-
кало сознание неотразимости её красоты и презрение ко всему, что не она сама.

Макар подал мне трубку.

—    Кури! Хорошо поёт девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила?
Нет? Хорошо! Так и надо — не верь девкам и держись от них дальше. Дев-
ке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал её —
и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно,
а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда!

Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи её булавкой, она разорвет
тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль?
А ты её запомни и, как запомнишь, — век свой будешь свободной птицей.

«Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия,
и Славония, и всё, что кругом моря, знало его, — удалый был малый! Не было
по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал Богу
клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть
полк солдат поставь сторожить того коня — всё равно Зобар на нём гарцевать
станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой,
так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что
чертям подарил бы по пинку в рыла — это уж как раз!

И все таборы его знали или слыхали о нём. Он любил только коней и ничего
больше, и то недолго — поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми.
У него не было заветного — нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди,
да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!

Наш табор кочевал в то время по Буковине, — это годов десять назад тому.
Раз — ночью весенней — сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом¹ воевал
вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.

Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя —
много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может
быть, её красот}' можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку,
как свою душу, знает.

Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат,
старый, чубатый, увидал её и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как

в огневице^{159 160}. Красив он был, как чёрт в праздник,
жупан шит золотом, на боку сабля, как молния, свер-
кает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях
драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба
кусок, — важный был господарь старый! Смотрел,
смотрел, да и говорит Радіє: «Гей! Поцелуй, кошель
денег дам». Ата отвернулась в сторону, да и только!
«Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей», —
сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к её
ногам кошель — большой кошель, брат! А она его
будто невзначай пнула ногой в грязь, да и всё тут.

— Эх, девка! — охнул он, да и плетью по коню —
только пыль взвилась тучей.

А на другой день снова явился. «Кто её отец?» —
громом гремит по табору. Данило вышел. « Продай
дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему:
«Это только паны продают всё, от своих свиней до

своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Вареве л было тот,
да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажжённый трут в ухо коню, он и унёс
молодца. Л мы снялись, да и пошли. День идём и два, смотрим — догнал! «Гей
вы, говорит, перед Богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жёны мне:
всё поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, ка-
чается в седле. Мы задумались.

—    Л ну-ка, дочь, говори! — сказал себе в усы Данило.

—    Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? —
спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним.

—    Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идёт дело! Голубок ищи — те
податливей. — И пошли мы вперед.

Л тот господарь схватил шапку, бросил её оземь и поскакал так, что земля
задрожала. Вот она какова была Радда, сокол!

—    Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывёт по степи.
Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от неё, и звала она куда-то. Всем
нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить
уж не нужно было, или, коли жить, так — царями над всей землёй, сокол!

Вот из темноты вырезался конь, а на нём человек сидит и играет, подъезжая
к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.

—    Эге, Зобар, да это ты! — крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко
Зобар!

Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звёзды, горят,
а улыбка — целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа
вместе с конём. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь!
Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово
сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете!

Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу,
и ничуть тебе это не стыдно, а ещё и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам
лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много
хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не
считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше.

Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь!

Кто это делал тебе скрипку такую звонкую и чут-
кую?» А тот смеётся: «Я сам делал! И сделал её не
из дерева, а из груди молодой девушки, которую
любил крепко, а струны из её сердца мною свиты.

Врёт ещё немного скрипка, ну, да я умею смычок в
руках держать!»

Известно, наш брат старается сразу затуманить
девке очи, чтоб они не зажгли его сердца, а сами
подёрнулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож.

Но — не на ту попал. Радда отвернулась в сторону
и, зевнув, сказала: «А ещё говорили, что Зобар умен
и ловок, — вот лгут люди!» — и пошла прочь.

—    Эге, красавица, у тебя остры зубы! — сверкнул очами Лойко, слезая с
коня. — Здравствуйте, браты! Вот и я к вам!

—    Просим гостя! — сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили
и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана
тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного.

Э, э, э! Поняли мы, кто тот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся.
Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней
душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, всё равно, лучше
того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно!

Живем мы да живём на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были,
и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всём,
и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдёт говорить — век
бы не спал, слушал его! А играет — убей меня гром, коли на свете ещё кто-
нибудь так играл! Проведёт, бывало, по струнам смычком — и вздрогнет у
тебя сердце, проведёт еще раз — и замрёт оно, слушая, а он играет и улыбается.
И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас
кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот
степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая до-
бра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг — гей! Громом
гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу
иод ту песню! Вот как, сокол!

Каждая жйла в твоём теле понимала ту песню, и весь ты становился ра-
бом её. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!»¹⁶¹ — то и пошли
бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Всё он мог сделать с человеком, и все
любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно,
коли бы только это, а то ещё и подсмеивается над ним. Крепко она задела за
сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дёргая себя за ус, Лойко, очи
темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно
становится. Уйдёт ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка,
плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть?
И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними
нельзя — изувечат. Так и шло дело.

Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и про-
сит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот новел оком на Радду, что
неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так
и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко:

Гей-гей! В фуди горит огонь,

А степь так широка!

Как ветер, быстр мой борзый конь,
Тверда моя рука!

Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул,
как варя, он.

Гей-гоп, гей] Ну, товарищ мой!

Поскачем, что ль, вперёд!?

Одета степь суровой мглой,

А там рассвет нас ждёт!

Гей-гей! Летим и встретим день.

Взвивайся в вышину!

Да только гривой не задень
Красавицу луну!

Вот пел! Никто уж так не поёт теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит:

—    Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадёшь, да — в лужу носом,
усы запачкаешь, смотри.

Зверем посмотрел на неё Лойко, а ничего не сказал — стерпел парень и
поёт себе:

Гей-гоп! Вдруг день придет сюда,

А мы с тобою спим.

Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда
В огне стыда сгорим!

—    Это песня! — сказал Данило. — Никогда не слыхал такой песни; пусть из
меня сатана себе трубку сделает, коли вру я!

Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе
была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась.

—    Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая, — сказала
она, точно снегом в нас кинула.

—    Может быть, ты, Радда, кнута хочешь? — потянулся Данило к ней, а Зобар
бросил наземь шапку, да и говорит, весь чёрный, как земля:

—    Стой, Данило! Горячему коню — стальные удила! Отдай мне дочку в
жёны!

—    Вот сказал речь! — усмехнулся Данило. — Да возьми, коли можешь!

—    Добро! — молвил Лойко и говорит Радде: — Ну, девушка, послушай меня
немного, да не кичись! Много я вашей сестры видел, зге, много! А ни одна не
тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну что ж?
Чему быть, так то и будет, и... нет такого коня, на котором от самого себя уска-
кать можно б было!.. Беру тебя в жёны перед Богом, своей честью, твоим отцом
и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь — я свободный человек
и буду жить так, как я хочу! — И подошёл к ней, стиснув зубы, сверкая глазами.
Смотрим мы, протянул он ей руку, — вот, думаем, и надела узду на степного коня
Радда! Вдруг видим, взмахнул он руками и оземь затылком — грох!..

Что за диво? Точно нуля ударила в сердце малого. А это Радда захлестнула
ему ременное кнутовище за ноги да и дёрнула к себе, — вот отчего упал Лойко.

И снова уж лежит девка не шевелясь да усмехается молча. Мы смотрим,
что будет, а Лойко сидит на земле и сжал руками голову, точно боится, что
она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошёл в степь, ни на кого не глядя.
Нур шепнул мне: «Смотри за ним!» И пополз я за Зобаром по степи в темноте
ночной. Так-то, сокол!»

Макар выколотил пепел из трубки и снова стал набивать её. 51 закутался
плотнее в шинель и, лёжа, смотрел в его старое лицо, чёрное от загара и ветра. Он,
сурово и строго качая головой, что-то шептал про себя; седые усы шевелились,
и ветер трепал ему волосы на голове. Он был похож на старый дуб, обожжённый
молнией, но всё ещё мощный, крепкий и гордый силой своей. Море шепталось
по-прежнему с берегом, и ветер всё так же носил его шёпот по степи. Нонка уже
не пела, а собравшиеся на небе тучи сделали осеннюю ночь ещё темней.

«Шёл Лойко нога за ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя
в балку к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью
облилось от жалости, но всё ж не подошёл к нему. Словом горю не поможешь —
верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнётся — сидит.

И я лежу неподалёку. Ночь светлая, месяц серебром всю степь залил,
и далеко всё видно.

Вдруг вижу: от табора спешно Радда идет. Весело мне стало! «Эх, важно! —
думаю, — удалая девка Радда!» Вот она подошла к нему, он и не слышит. По-
ложила ему руку на плечо; вздрогнул Лойко, разжал руки и поднял голову.
И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до
табора, побежать к ним, вдруг слышу:

—    Брось! Голову разобью!

Смотрю: у Радды в руке пистоль, и она в лоб Зобару целит. Вот сатана девка!
А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше?

—    Слушай! — Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: — Я не убить
тебя пришла, а мириться, бросай нож! — Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи.
Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями смотрят друг на друга,
а оба такие хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я — и всё тут.

—    Ну, слушай меня, Лойко: я тебя люблю! — говорит Радда. Тот только
плечами новел, точно связанный по рукам и ногам.

— Видала я молодцов, а ты удалей и краше
их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы
сбрил — моргни я ему глазом, все они пали бы
мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и
так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила.
Мало осталось на свете удалых цыган, мало,
Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко,
а тебя люблю. А ещё я люблю волю! Волю-то,
Лойко, я люблю больше, чем тебя. А без тебя
мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так
вот я хочу, чтоб ты был моим и душой и телом,
слышишь?

Тот усмехнулся:

—    Слышу! Весело сердцу слушать твою речь! Ну-ка, скажи ещё!

—    А ещё вот что, Лойко: всё равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим
будешь. Так не теряй же даром времени — впереди тебя ждут мои поцелуи
да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь
ты свою удалую жизнь... и живые песни твои, что так радуют молодцов-
цыган, не зазвучат по степям больше — петь ты будешь любовные, нежные
песни мне, Радде... Так не теряй даром времени, — сказала я это, значит, ты
завтра покоришься мне как старшему товарищу юнаку. Поклонишься мне
в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою — и тогда я буду
твоей женой.

Вот чего захотела чёртова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в
старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган — никогда! Ну-ка,
сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь!

Прянул в сторону Лойко и крикнул на всю степь, как раненный в грудь.
Дрогнула Радда, но не выдала себя.

—    Ну, так прощай до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. Слы-
шишь, Лойко?

—    Слышу! Сделаю, — застонал Зобар и протянул к ней руки. Она и не
оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на
землю, рыдая и смеясь.

Вот как замаяла молодца проклятая Радда. Насилу я привел его в себя.

Эхе! Какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это лю-
бит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце? Вот и
думай тут!..

Воротился я в табор и рассказал о всём старикам. Подумали и решили по-
дождать да посмотреть — что будет из этого. А было вот что. Когда собрались
все мы вечером вокруг костра, пришёл и Лойко. Был он смутен и похудел за
ночь страшно, глаза ввалились; он опустил их и, не подымая, сказал нам:

—    Вот какое дело, товарищи: смотрел в своё сердце этой ночью и не на-
шёл места в нём старой вольной жизни моей. Радда там живет только — и всё
тут! Вот она, красавица Радда, улыбается, как царица! Она любит свою волю
больше меня, а я её люблю больше своей воли, и решил я Радде поклониться в
ноги, так она велела, чтоб все видели, как её красота покорила удалого Лойко
Зобара, который до неё играл с девушками, как кречет с утками. А потом она
станет моей женой и будет ласкать и целовать меня, так что уже мне и песен
петь вам не захочется, и воли моей я не пожалею! Так ли, Радда? — Он поднял
глаза и сумно посмотрел на неё. Она молча и строго кивнула головой и рукой
указала себе на ноги. А мы смотрели и ничего не понимали. Даже уйти куда-то
хотелось, лишь бы не видеть, как Лойко Зобар упадет в ноги девке — пусть эта
девка и Радда. Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно.

—    Ну! — крикнула Радда Зобару.

—    Эге, не торопись, успеешь, надоест ещё... — засмеялся он. Точно сталь
зазвенела, — засмеялся.

— Так вот и всё дело, товарищи! Что остаётся? Л остаётся попробовать,
такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала. Попро-
бую же, — простите меня, братцы! (...)

Далее автор описывает внезапные трагические события, в результате которых
Радда и Зобар погибли. Перед смертью Яойко «прильнул устами к ногам мёртвой
Радды и замер», сказав: «Эх! да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева гордая!»

Лежала Радда, прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза её
были в голубом небе, а у ног её раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его
пали кудри, и не видно было его лица.

Стояли мы и думали. Дрожали усы у старого Данилы, и насупились густые
брови его. Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой, как лунь, лёг вниз лицом
на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи.

Было тут над чем плакать, сокол!

...Идешь ты, ну и иди своим путём, не сворачивая в сторону. Прямо и иди.
Может, и не загинешь даром. Вот и всё, соколі»

Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень.
Накрапывал дождь, ветер стал сильнее, море рокотало глухо и сердито. Один
за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими
умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом.

— Гоп, гоп, згой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею
своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: — Спать пора! —
Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк.

Мне не хотелось спать. Я смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими
глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала
руку с прядью чёрных волос к ране на груди, и сквозь её смуглые, тонкие пальцы
сочилась капля по капле кровь, падая на землю огненно-красными звёздочками.

Аза нею по пятам плыл удалой молодец Лойко Зобар; его лицо завесили пряди
густых чёрных кудрей, и из-под них капали частые, холодные и крупные слёзы...

Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн
гордой паре красавцев цыган — Лойко Зобару и Радде, дочери старого солдата
Данилы.

А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог
красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.

1892?..

Вопросы и задания

1.    Какие произведения М. Горького вы читали раньше? Что вы можете рассказать
о них?

2.    Какое впечатление на вас произвёл рассказ «Макар Чудра»?

3. В какой ситуации происходит диалог между Макаром Чудрой и повествова-
телем? Как выглядит главный герой? Какие сравнения употребляет автор для
его характеристики?

4.    Что можно сказать о взглядах Макара Чудры на жизнь, на людей? Какие их
дела и поступки вызывают у него насмешку и почему? Зачем он рассказывает
повествователю цыганскую легенду? Могут ли озвученные Макаром Чудрой
жизненные устремления быть у современного человека? Аргументируйте свои
размышления.

5.    Как характеризует рассказчик Лойко Зобара? Какие черты указывают на то,
что Лойко — отличается от всех других цыган? Какие чувства вызывает Лойко
у окружающих? Как относятся к нему товарищи? Подтвердите свои мысли
цитатами.

6.    Как вы думаете, почему красоту Радды можно передать только игрой на скрип-
ке? Что особенно восхищает в Радде старого цыгана? Как афоризмы в её речи
характеризуют молодую цыганку?

7.    Найдите в рассказе портрет Лойко Зобара. С помощью каких художественных
средств автор его описывает? Приведите примеры из текста.

8.    Почему одна Радда не поддавалась «чарам» Лойко? Можно ли утверждать, что
песня Зобара задела девушку за живое? Если да. то почему?

9.    Что спровоцировало столь драматическую развязку? Как к ней отнеслись
другие персонажи рассказа и сам рассказчик? Можно ли оправдать поступки
героев их сильными чувствами? Таковы ли должны быть настоящая любовь
и свобода? Что должно руководить человеком в подобной ситуации: без-
умные страсти или человеколюбие, гуманизм, понимание того, что жизнь
человека является самой большой ценностью на Земле? Объясните свою
точку зрения.

10.    Как вы думаете, почему рассказ называется «Макар Чудра»? Как легенда о
Радде и Лойко раскрывает характер главного героя? Какова роль повество-
вателя в произведении?

11.    Сравните пейзаж в начале и конце произведения. Как вы думаете, почему
пейзаж обрамляет рассказ «Макар Чудра»?

12.    Определите функции контраста в раскрытии темы и идеи произведения.

13.    Повествователь, вглядываясь во тьму, как будто видит фигуры двух гордых
цыган и отмечает, что «никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой
Раддой».Глагол «поравняться» имеет два значения: 1) поравняться— при-
близившись к кому-л., чему-л., оказаться с ним наравне, на одной линии;
2) (разг.) — оказаться равным, одинаковым с кем-л., чем-л. в каком-л. от-
ношении. Как вы думаете, в каком значении употребляет это слово автор?
Аргументируйте свой ответ.

14.    Напишите сочинение-рассуждение по одному из афоризмов Горького:

•    «Вот что может сделать Бог с человеком за гордость»;

•    «Человек — это звучит гордо!».

15.    Рассмотрите иллюстрации в тексте. Какая из них, по вашему мнению, самая
выразительная?

16.    Посмотрите художественный фильм «Табор уходит в небо», снятый по мо-
тивам ранних рассказов М. Горького (реж. Э. Лотяну, СССР, 1976г.).Напи-
шите отзыв (рецензию) о кинофильме: оцените игру актёров, музыкальное
оформление, костюмы. Как вы думаете, почему авторы дали кинокартине
такое название?

Это материал учебника Литература 8 класс Бондарева