Александр Грин - "Алые паруса" читать онлайн, критика

Глава 1

АЛЫЕ ПАРУСА В ЖИЗНИ АЛЕКСАНДРА ГРИНА

Основатель страны Гринландии

 

 

Литературная разминка

Вспомните, чем отличается литературная сказка от фольклорной. Назовите свои любимые сказки. Чем они вам нравятся?

 

 

Есть такая страна - Гринландия. Правда, искать её следует не на географической карте, а в книгах русского писателя Александра Степановича Грина. В них вы найдёте подробные описания экзотической природы этой страны и истории из жизни её обитателей - людей, наделённых необычными именами и необычной силой воображения, жаждой мечты и верой в чудо.

Гринландия - конечно, страна вымышленная, но не сказочная. В ней есть автомобили, газеты, телефоны и множество прочих «примет» действительности первых десятилетий XX в. Да и сами гринландцы мало похожи на сказочных персонажей: они борются с теми же житейскими трудностями, с какими сталкивались их реальные современники, увлекаются теми же идеями и болеют теми же духовными недугами. Но над этой страной реет алое знамя Чуда, отбрасывающее сказочные отблески на всю её жизнь. Оно выкроено из той же ткани, что и знаменитые гриновские алые паруса, олицетворяющие собой Сбывшуюся Мечту.

Знаменательно, что название этой удивительной страны придумал не Грин. Его изобрёл критик К. Зелинский для обозначения своеобразного художественного мира гриновских книг. Слово «Гринландия» он образовал от псевдонима писателя «Грин». И в этом был особый умысел, призванный подчеркнуть, что Гринландия является страной не только гриновских героев, но и самого Грина - страной его души, фантазии и жизни.

Между тем Грин был человеком тяжёлой судьбы. Настолько тяжёлой, что может возникнуть вопрос, откуда этот писатель черпал силы, питавшие его святую веру в Мечту, его романтичные истории о сбывающихся чудесах и красочные картины воображаемой страны. Да и рассматривая фотографии, на которых запечатлён измождённый человек с печальным, даже трагическим взглядом, трудно поверить, что именно он является автором лучезарной, ликующе-счастливой сказки «Алые паруса», которая вот уже много десятилетий дарит читателям радость и надежду. Но ничего удивительного в этом нет, ведь своих героев-романтиков Грин «срисовывал» с самого себя - погружённого в мир фантазии, преданного идеалам юности, убеждённого в том, что человеческое сердце способно творить настоящие чудеса. Да и сама его жизнь, на поверхности кажущаяся

 

 

чередой мытарств и лишений, в действительности была озарена алым светом Мечты.

Александр Степанович Гриневский родился в городе Слободском Вятской губернии. Вскоре после его рождения семья переехала в Вятку. Мальчик довольно рано научился читать. Первым словом, которое он прочитал в возрасте пяти лет, было «море». Первой книгой, которую он одолел самостоятельно, были «Путешествия Гулливера» Дж. Свифта. Так в унылой мещанской жизни, словно по волшебству, возник «блистающий мир» воображения, над которым солнцем взошла Мечта, сотканная из морской пены, дальних странствий и чудесных событий.

Заворожённый её сиянием, Саша утратил интерес к реальности. Вместо того чтобы старательно готовиться к урокам, он запоем читал романы о капитанах, пиратах, индейцах и благородных разбойниках. А по окончании реального училища он, вместо того чтобы зарабатывать на жизнь скромной и скучной службой, отправился в город-порт Одессу с целью устроиться матросом на какой-нибудь пароход. Там выяснилось, что состояние здоровья юного искателя приключений не оставляет никаких надежд на исполнение его фантазий о морских странствиях. Тем не менее Грин добился своего: он получил разрешение ходить в рейсы, совершаемые вдоль Черноморского побережья, а однажды даже побывал в заграничном плавании. Но как далеки были эти путешествия от его мечты! Они обернулись для юноши непосильным трудом, грубыми насмешками товарищей, издевательствами хозяев. Чашу его терпения переполнил приказ, принуждавший упражняться в бессмысленной шлюпочной гребле. Грин взбунтовался - и был уволен.

Начались годы бродяжничества и нищеты. Александр скитался по стране, хватаясь за любую возможность добыть кусок хлеба - охоту, сплав леса, работу на золотых приисках или на торговой барже... Бывали дни, когда ему приходилось просить милостыню. Вконец измотанный борьбой за выживание, будущий писатель отправился на солдатскую службу, избавлявшую его от забот о пропитании, одежде и крыше над головой. Но и на этой службе он долго не продержался, поскольку не мог смириться с сопутствовавшими ей муштрой и насилием.

Чувство протеста против социальной несправедливости и надежда на изменение общественного строя привели будущего писателя в ряды ре-

волюционеров. Сначала новые товарищи привлекли его к нелегальной пропаганде революционных идей, а затем предложили принять участие в террористическом акте. Грин, с детства не выносивший любые формы насилия, ответил отказом. С этого момента его увлечение политической деятельностью пошло на спад, и со временем писатель вообще потерял к ней интерес.

Активное сотрудничество с революционерами не продлилось и года, расплата же за него растянулась на десятилетие, в течение которого Грину довелось побывать и тюремным заключённым, и ссыльным, и беглым, и человеком, живущим под чужой фамилией. Это был тяжёлый период, в сравнении с которым злоключения вольной бродяжьей жизни могли бы показаться увлекательными романтичными приключениями. Но именно в этот период произошло главное событие в жизни Грина - он стал писателем.

 

Комментарий литературоведа

По прихоти судьбы, своим писательским рождением Грин был обязан недолгому участию в революционной борьбе. Однажды по заданию соратников он написал прокламацию. Прочитав её, один из товарищей, Н. Быховский, сказал Грину: «...из тебя, мне кажется, мог бы выйти неплохой писатель». «Эти слова, - рассказывал Александр Степанович, - как удар, толкнули мою душу, зародив в ней тайную, стыдливую мечту о будущем. До сих пор я не знал, к чему стремиться, во мне был хаос и смута желаний. Вечная нищета не давала мне возможности остановиться на каком-то твёрдом решении о своём будущем. Уже испытанное: море, бродяжничество, странствия показали мне, что это всё-таки было не то, чего жаждет моя душа. А что ей было нужно, я не знал. Слова Быховского были не только толчком, они были светом, озарившим мой разум и тайные глубины моей души. Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь. Это было как первая любовь. Я стыдился даже своих мыслей об этом, считая, что для писателя очень ничтожен, мало знаю, мало могу и, быть может, нетерпелив. Но зароненная настоящая мысль не угасала. Постепенно я стал понимать, что меня всем существом тянет к писательству, хотя ещё не понимал, как это произойдёт».

Это произошло само собой, во время пребывания Грина в севастопольской тюрьме. Через год после выхода из заключения он опубликовал несколько рассказов, подписанных инициалами «А. С. Г.», а ещё через два года издал первую подборку своей прозы под заглавием «Шапка-невидимка» (1908 г.). Включённые в неё произведения были написаны преимущественно в традиционном реалистическом ключе. Сам автор называл их «рассказами, действие которых происходит в России». Но уже спустя несколько лет Грин открыл свою Гринландию, а вместе с ней - и собственный путь в русской литературе, и новый способ достижения владевшей им Мечты.

 

В период с 1912 по 1917 г. Грин много печатался, постепенно приобретая всё большую известность в читательских кругах. События 1917 г. и гражданская война разрушили едва наладившуюся творческую жизнь писателя. Он был мобилизован в Красную армию. Нетрудно представить, что должен был чувствовать создатель чудесной Гринландии, видя вокруг себя картины братоубийственной бойни и ничем не оправданных страданий. Но даже в эти дни над горизонтом его внутреннего мира играло алое зарево Мечты: шагая по разбитым войной дорогам, Грин в солдатском мешке вместе с парой портянок и сменой белья носил... фрагменты рукописи «Алых парусов».

Едва ли он тогда представлял, что создававшийся в таких условиях образ алых парусов станет символом всего его творчества.

 

ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКАЯ ЗАКЛАДКА

 

Символ — образ, характеризующийся иносказательной многозначностью и глубиной обобщений. В силу этих особенностей символ не подлежит однозначному истолкованию: он открывает свои смыслы постепенно - в сопоставлении с другими образами произведения и на фоне развития всего сюжета. При этом читатель, «расшифровывающий» символ, обнаруживает неисчерпаемость его значений и обобщающих возможностей.

В 1920-е годы, несмотря на все трудности, обусловленные послереволюционной разрухой и становлением тоталитарного режима, писатель переживает самую счастливую пору своей жизни. В это десятилетие им были написаны самые яркие произведения, в том числе - повесть «Алые паруса» (1923), романы «Блистающий мир» (1923), «Бегущая по волнам» (1928) и др. В них перед читателями снова и снова представали удивительные герои, силой своего воображения творившие чудеса. В эти же годы Грин обрёл спутницу жизни, чья любовь, нежность и преданность сторицей вознаградили его душу за годы лишений. Нина Николаевна

тщательно оберегала его писательский труд и внутреннее равновесие, исцеляла его душевные раны, поддерживала горевший в нём огонь романтики и мальчишеской веры в Мечту. Эта женщина, старавшаяся сделать жизнь мужа похожей на его прекрасные сказки, сама казалась ожившей героиней лучших гриновских произведений. Не зря знакомые называли её именами этих героинь, а сам писатель посвятил ей свои «Алые паруса». Вместе с Ниной Николаевной Грин поселился в Крыму - в краю моря, солнца и солёных ветров, очаровавшем его с юных лет и послужившем ему прообразом Гринландии. Но счастливая пора продлилась недолго. Через несколько лет после переезда в Крым издательства и журналы практически перестали публиковать якобы «чужеродные» произведения Грина, что повлекло за собой серьёзные материальные трудности. Затем на писателя обрушился смертельный недуг. Он медленно умирал, страдая от нищеты, равнодушия коллег и надвигающегося забвения читателей. Единственным утешением для него была самоотверженная любовь Нины Николаевны.

При жизни А.С. Грин так и не получил достойного признания. Ещё в начале своего творческого пути он столкнулся с неприятием литературных критиков. Грин, писавший о вымышленных чужих краях и вымышленных же чудаках, казался им этаким «иностранцем русской литературы». Позже, в годы советской власти, писателю, который избегал идеологических штампов и не воспевал «великие стройки социализма», часто приходилось слышать беспочвенные обвинения. Критики писали, что его книги уводят читателя от жизненной борьбы в мир несбыточных мечтаний и что его герои слишком далеки от современности.

На самом же деле гриновские произведения, изображающие порывы, искания и страдания романтичной души в жестоком мире, не «отставали» от своей эпохи, а, напротив, возвышались над ней, поскольку возвращали истинное значение непреходящим духовным ценностям и укрепляли веру человека в самого себя. Да и свои прекрасные произведения А.С. Грин сочинял вовсе не для того, чтобы бежать от действительности, а для того, чтобы пробудить в читателях веру в мечту и силу воплощать свои мечты в жизнь, чтобы укрепить в них стремление к подлинному счастью. Именно поэтому книги Грина, преодолев все препятствия, завоевали огромное число почитателей, а его Гринландия стала значительной частью русской литературы.

 

ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ

1. Расскажите о годах детства и юности А.С. Грина. Какие душевные свойства и склонности писателя проявились в эту пору?

2. Чем было вызвано увлечение Грина революционными идеями? Какие последствия это увлечение имело в его жизни?

3. Как протекала жизнь писателя после 1917 года? Почему при жизни его творчество не получило широкого признания?

4. Кто, как и для чего придумал слово «Гринландия»? Охарактеризуйте мир книг А.С. Грина.

 

Перед чтением. Читая произведение, определите, благодаря чему оно приобретает романтично-сказочный колорит.

 

АЛЫЕ ПАРУСА

Феерия

(В сокращении)

Нине Николаевне Грин подносит и посвящает

Автор

22 ноября 1922 г. Ленинград

 

I. Предсказание

 

Вернувшись из плавания, бывалый моряк Лонгрен узнал, что его жена Мери умерла, оставив на руках соседки восьмимесячную дочь Ассоль. Взяв на себя все заботы о девочке, Лонгрен оставил морское дело и стал зарабатывать на жизнь изготовлением игрушечных кораблей. Земляки его не любили за малообщительный, замкнутый характер. Когда же стало известно, что Лонгрен намеренно отказал в помощи тонувшему трактирщику Меннерсу, который косвенно был виновен в смерти его жены, общая неприязнь переросла в открытую ненависть. Это чувство жители Каперны перенесли и на маленькую Ассоль.

(...) Играя, дети гнали Ассоль, если она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто отец её ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые деньги. Одна за другой наивные её попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала, наконец, оскорбляться, но всё ещё иногда спрашивала отца:

- Скажи, почему нас не любят?

- Э, Ассоль, - говорил Лонгрен, - разве они умеют любить? Надо уметь любить, а этого-то они не могут.

- Как это - уметь?

- А вот так!

Он брал девочку на руки и крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия.

Любимым развлечением Ассоль было - по вечерам или в праздник, когда отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть, с трубкой в зубах, - забраться к нему на колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении. Так начиналась своеобразная фантастическая лекция о жизни и людях - лекция, в которой, благодаря прежнему образу жизни Лонгрена, случайностям, случаю вообще, - диковинным, поразительным и необыкновенным событиям отводилось главное место. Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т.п., а от отдельных иллюстраций этих переходил к широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность - в образы своей фантазии. (...)

Всю домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, стирал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег. Когда Ассоль исполнилось восемь лет, отец выучил её читать и писать. Он стал изредка брать её с собой в город, а затем посылать даже одну, если была надобность перехватить денег в магазине или снести товар. Это случалось не часто, хотя Лисс лежал всего в четырёх вёрстах от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а в лесу многое может напугать детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от города, но всё-таки не мешает иметь в виду. Поэтому только в хорошие дни, утром, когда окружающая дорогу чаща полна солнечным ливнем, цветами и тишиной, так что впечатлительности Ассоль не грозили фантомы воображения, Лонгрен отпускал её в город.

Однажды, в середине такого путешествия к городу, девочка присела у дороги съесть кусок пирога, положенного в корзинку на завтрак. Закусывая, она перебирала игрушки; из них две-три оказались новинкой для неё: Лонгрен сделал их ночью. Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой; белое судёнышко подняло алые паруса, сделанные из обрезков шёлка, употреблявшегося Лонгреном для оклейки пароходных кают - игрушек богатого покупателя. Здесь, видимо, сделав яхту, он не нашёл подходящего материала для паруса, употребив что было - лоскутки алого шёлка. Ассоль пришла в восхищение. Пламенный весёлый цвет так ярко горел в её руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей, с переброшенным через него жердяным мостиком; ручей справа и слева уходил в лес. «Если я спущу её на воду поплавать немного, - размышляла Ассоль, - она не промокнет, я её потом вытру». Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее её судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде: свет, пронизывая материю, лёг дрожащим розовым излучением на белых камнях дна. (...)

Течение подхватило кораблик и стремительно понесло в глубь леса. Тщетно пытаясь поймать игрушку, Ассоль бежала вдоль ручья в течение часа, пока не увидела, как некий незнакомец вытащил яхту из воды.

Перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль - известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком выказывали горожанина. Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды, из пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось, было вяло прозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным.

- Теперь отдай мне, - несмело сказала девочка. - Ты уже поиграл. Ты как поймал её?

Эгль поднял голову, уронив яхту, - так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль. Старик с минуту разглядывал её, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой, жилистой горсти. Стиранное много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки. Её тёмные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились, касаясь плеч. Каждая черта Ассоль была выразительно легка 

 

и чиста, как полёт ласточки. Тёмные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи. Полураскрытый маленький рот блестел кроткой улыбкой.

- Клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном, - сказал Эгль, посматривая то на девочку, то на яхту, - это что-то особенное! Слушай-ка, ты, растение! Это твоя штука?

- Да, я за ней бежала по всему ручью; я думала, что умру. Она была тут?

- У самых моих ног. Кораблекрушение причиной того, что я в качестве берегового пирата могу вручить тебе этот приз. Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трёхвершковым валом - между моей левой пяткой и оконечностью палки. - Он стукнул тростью. - Как зовут тебя, крошка?

- Ассоль, - сказала девочка, пряча в корзину поданную Эглем игрушку.

- Хорошо, - продолжал непонятную речь старик, не сводя глаз, в глубине которых поблёскивала усмешка дружелюбного расположения духа. -Мне, собственно, не надо было спрашивать твоё имя. Хорошо, что оно так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины: что бы я стал делать, называйся ты одним из тех благозвучных, но нестерпимо привычных имён, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живёшь. К чему нарушать очарование? Я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов... как вдруг ручей выплеснул эту яхту, а затем появилась ты... Такая, как есть. Я, милая, поэт в душе - хоть никогда не сочинял сам. Что у тебя в корзинке?

- Лодочки, - сказала Ассоль, встряхивая корзинкой, - потом пароход да ещё три таких домика с флагами. Там солдаты живут.

- Отлично. Тебя послали продать. По дороге ты занялась игрой. Ты пустила яхту поплавать, а она сбежала. Ведь так?

- Ты разве видел? - с сомнением спросила Ассоль, стараясь вспомнить, не рассказала ли она это сама. - Тебе кто-то сказал? Или ты угадал?

- Я это знал.

- А как же?

- Потому что я - самый главный волшебник.

Ассоль смутилась... (...)

- Тебе нечего бояться меня, - серьёзно сказал он. - Напротив, мне хочется поговорить с тобой по душам.

Тут только он уяснил себе, что в лице девочки было так пристально отмечено его впечатлением. «Невольное ожидание прекрасного, блаженной судьбы, - решил он. - Ах, почему я не родился писателем? Какой славный сюжет».

- Ну-ка, - продолжал Эгль, стараясь закруглить оригинальное положение (склонность к мифотворчеству - следствие всегдашней работы -была сильнее, чем опасение бросить на неизвестную почву семена крупной мечты), - ну-ка, Ассоль, слушай меня внимательно. Я был в той деревне, откуда ты, должно быть, идёшь, словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом... Стой, я сбился. Я заговорю снова.

Подумав, он продолжал так:

- Не знаю, сколько пройдёт лет, только в Каперне расцветёт одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнёт алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберётся народу, удивляясь и ахая; и ты будешь стоять там. Корабль подойдёт величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывёт от него быстрая лодка. «Зачем вы приехали? Кого вы ищете?» - спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль! - скажет он. - Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в своё царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет всё, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слёз и печали». Он посадит тебя в лодку, привезёт на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звёзды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.

- Это всё мне? - тихо спросила девочка.

Её серьёзные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется, не стал бы говорить так; она подошла ближе.

- Может быть, он уже пришёл... тот корабль?

- Не так скоро, - возразил Эгль, - сначала, как я сказал, ты вырастешь. Потом... что говорить? Это будет, и кончено. Что бы ты тогда сделала?

- Я? - Она посмотрела в корзину, но, видимо, не нашла там ничего достойного служить веским вознаграждением. - Я бы его любила, - поспешно сказала она, и не совсем твёрдо прибавила: - Если он не дерётся.

- Нет, не будет драться, - сказал волшебник, таинственно подмигнув, -не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове! (...)

По возвращении Ассоль рассказала о своём приключении отцу. Старый моряк не хотел огорчать дочь, а потому подтвердил, что встреченный ею человек был волшебником и его предсказание о прекрасном принце непременно сбудется. Этот разговор случайно подслушал нищий. В тот же день по Каперне разнеслась весть о том, что Лонгрен забивает девочке голову сумасшедшими россказнями. С тех пор односельчане часто издевались над Ассоль, высмеивая её мечту о прекрасном принце, который приплывёт к ней на корабле с алыми парусами.

 

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Что имел в виду Эгль, когда говорил маленькой Ассоль: «Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен»?

2. Жизнь маленькой Ассоль протекала в двух мирах - реальном и воображаемом. Охарактеризуйте эти миры. Можно ли назвать счастливым детство героини?

3. Расскажите о приключении, пережитом девочкой в лесу.

4. Какой предстала Ассоль в глазах старика? Выразительно прочитайте описание её внешности. Что побудило Эгля рассказать маленькой мечтательнице историю о шхуне с алыми парусами? Подкрепите свой ответ цитатами.

5. Благодаря каким душевным свойствам Ассоль безоглядно поверила в рассказ Эгля?

6. Работа в парах. Обсудите, чем, по вашему мнению, был рассказ старика: выдумкой сказочника, злой шуткой бродяги или подарком доброго волшебника.

 

Комментарий литературоведа

Очевидно, вы с первых же страниц почувствовали, что при всём внешнем жизнеподобии повесть Грина родственна сказке. Неслучайно сам писатель дал ей подзаголовок «феерия», что означает «волшебная, сказочная пьеса».

Действительно, сюжет повести разворачивается в вымышленном селении Каперна, расположенном на живописном морском побережье. Здесь живут герои с необычными именами. Ни в одном языке мира вы таких имён не встретите - Грин их изобрёл сам. По словам Нины Николаевны Грин, для писателя «в имени человека было важно музыкальное ощущение. В придуманном, неожиданно звучащем имени всегда таился внутренний образ человека». В этом смысле ценной подсказкой для читателя являются размышления собирателя фольклора Эгля об имени Ассоль: «Хорошо, что оно так странно, так однотонно, так музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины».

Однако по-настоящему сказочное начало вторгается в повесть в описании встречи девочки с Эглем. Сказочными чертами наделён здесь и

ручей, как по волшебству заманивающий Ассоль в лесную чащу, и похожий на волшебника старик, который клянётся именами великих сказочников - братьев Гримм и Андерсена, и удивительное предсказание, напоминающее счастливый финал сказки о прекрасном принце, который после долгих поисков находит свою возлюбленную. Сказочный покров наброшен и на корабль с алыми парусами, о котором идёт речь в рассказе Эгля. В повести Грина этот образ, резко отличающийся от традиционных описаний шхун в приключенческих романах («Робинзоне Крузо» Д. Дефо, «Пятнадцатилетием капитане» Жюля Верна и др.), вырастает в символ.

 

II. Грэй

 

Если Цезарь находил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился капитаном, хотел быть им и стал им.

Огромный дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри и величествен снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта тюльпанов - серебристо-голубых, фиолетовых и чёрных с розовой тенью - извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов, соединённых железным узором. Каждый столб оканчивался наверху пышной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным строем.

Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы». Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть - воображаемое продолжение галереи - начиналась маленьким Грэем, обречённым по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания.

Эта живость мальчика начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и чудотворца, то есть человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей жизни самую опасную и трогательную - роль провидения, намечался в Грэе ещё тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину более сносной. Увлечённый своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчика со стула за уши и спросил:

- Зачем ты испортил картину?

- Я не испортил.

- Это работа знаменитого художника.

- Мне всё равно, - сказал Грэй. - Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу.

В ответе сына Лионель Грэй, скрыв под усами улыбку, узнал себя и не наложил наказания.

Грэй неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия. (...)

Посещение кухни было строго воспрещено Грэю, но, раз открыв уже этот удивительный, полыхающий огнём очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение. (...)

На кухне Грэй немного робел: ему казалось, что здесь всем двигают тёмные силы, власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как команда и заклинание; движения работающих благодаря долгому навыку приобрели ту отчётливую, скупую точность, какая кажется вдохновением. Грэй не был ещё так высок, чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как её ворочают две служанки; на плиту выплёскивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты, волнами наполнял кухню. Раз жидкости выплеснулось так много, что она обварила руку одной девушке. Кожа мгновенно покраснела, даже ногти стали красными от прилива крови, и Бетси (так звали служанку), плача, натирала маслом пострадавшие места. Слёзы неудержимо катились по её круглому перепуганному лицу.

Грэй замер. В то время как другие женщины хлопотали около Бетси, он пережил ощущение острого чужого страдания, которое не мог испытать сам.

- Очень ли тебе больно? - спросил он.

- Попробуй, так узнаешь, - ответила Бетси, накрывая руку передником.

Нахмурив брови, мальчик вскарабкался на табурет, зачерпнул длинной ложкой горячей жижи (сказать кстати, это был суп с бараниной) и плеснул на сгиб кисти. Впечатление оказалось не слабым, но слабость от сильной боли заставила его пошатнуться. Бледный, как мука, Грэй подошёл к Бетси, заложив горящую руку в карман штанишек.

- Мне кажется, что тебе очень больно, - сказал он, умалчивая о своём опыте. - Пойдём, Бетси, к врачу. Пойдём же!

Он усердно тянул её за юбку, в то время как сторонники домашних средств наперерыв давали служанке спасительные рецепты. Но девушка, сильно мучаясь, пошла с Грэем. Врач смягчил боль, наложив перевязку. Лишь после того как Бетси ушла, мальчик показал свою руку.

Этот незначительный эпизод сделал двадцатилетнюю Бетси и десятилетнего Грэя истинными друзьями. Она набивала его карманы пирожками и яблоками, а он рассказывал ей сказки и другие истории, вычитанные в своих книжках. Однажды он узнал, что Бетси не может выйти замуж за конюха Джима, ибо у них нет денег обзавестись хозяйством. Грэй разбил каминными щипцами свою фарфоровую копилку и вытряхнул оттуда всё, что составляло около ста фунтов. Встав рано, когда бесприданница удалилась на кухню, он пробрался в её комнату и, засунув подарок в сундук девушки, прикрыл его короткой запиской: «Бетси, это твоё. Предводитель шайки разбойников Робин Гуд». Переполох, вызванный на кухне этой историей, принял такие размеры, что Грэй должен был сознаться в подлоге. Он не взял денег назад и не хотел более говорить об этом. (...)

Ему шёл уже двенадцатый год, когда все намёки его души, все разроз-нённые черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. (...)

Это случилось в библиотеке. (...)

Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пены стекали по его склону. Он был изображён в последнем моменте взлёта. Корабль шёл прямо на зрителя. (...) Пена неслась в воздух. Паруса, полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал, выпрямиться, а затем, склоняясь над бездной, мчать судно к новым лавинам. Разорванные облака низко трепетали над океаном. Тусклый свет обречённо боролся с надвигающейся тьмой ночи. Но всего замечательнее была в этой картине фигура человека, стоящего на баке спиной к зрителю. Она выражала всё положение, даже характер момента. Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего, собственно, не говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряжённость внимания, обращённого к чему-то на палубе, невидимой зрителю. Завёрнутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и чёрная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нём капитана, танцующее положение тела - взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощён опасным моментом и кричал - но что? Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть на другой галс или, заглушая ветер, звал боцмана? Не мысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину. Вдруг показалось ему, что слева подошёл, став рядом, неизвестный невидимый; стоило повернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа. Грэй знал это. Но он не погасил воображения, а прислушался. Беззвучный голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку. Всё это Грэй слышал внутри себя. Он осмотрелся; мгновенно вставшая тишина рассеяла звучную паутину фантазии; связь с бурей исчезла.

Грэй несколько раз приходил смотреть эту картину. Она стала для него тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понять себя. В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море. Он сжился с ним, роясь в библиотеке, выискивая и жадно читая те книги, за золотой дверью которых открывалось синее сияние океана. (...)

В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определял досуг и работу команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечала его наклонностям. Он знал привычки и семейные дела каждого человека. Он обладал в глазах подчинённых магическим знанием, благодаря которому уверенно шёл, скажем, из Лиссабона в Шанхай по необозримым пространствам. Он отражал бурю противодействием системы сложных усилий, убивая панику короткими приказаниями; плавал и останавливался где хотел; распоряжался отплытием и нагрузкой, ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть в живом деле, полном непрерывного движения, трудно было представить. Эта власть замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея.

Такое представление о капитане, такой образ и такая истинная действительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное место в блистающем сознании Грэя. (...)

Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости из порта Дубель вышла в Марсель шхуна «Ансельм», увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья с вытканными коронами.

В течение года, пока «Ансельм» посещал Францию, Америку и Испанию, Грэй промотал часть своего имущества на пирожном, отдавая этим дань прошлому, а остальную часть - для настоящего и будущего - проиграл в карты. Он хотел быть «дьявольским» моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купанье с замирающим сердцем прыгал в воду, головой вниз, с двухсаженной высоты. Понемногу он потерял всё, кроме главного - своей странной летящей души; он потерял слабость, стал широк костью и крепок мускулами, бледность заменил тёмным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным серебром рыб.

Капитан «Ансельма» был добрый человек, но суровый моряк, взявший мальчика из некоего злорадства. В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся. Все эти мокрые канаты в два пуда на весу рук; все эти леера, ванты, брашпили, тросы, стеньги и салинги созданы на мучение моему нежному телу. Я хочу к маме». Выслушав мысленно такое заявление, капитан Гоп держал, мысленно же, следующую речь: «Отправляйтесь куда хотите, мой птенчик. Если к вашим чувствительным крылышкам пристала смола, вы можете отмыть её дома одеколоном “Роза-Мимоза”». Этот выдуманный Гопом одеколон более всего радовал капитана и, закончив воображённую отповедь, он вслух повторял: «Да. Ступайте к “Розе-Мимозе”».

Между тем внушительный диалог приходил на ум капитану всё реже и реже, так как Грэй шёл к цели со стиснутыми зубами и побледневшим лицом. Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится всё легче и легче по мере того, как суровый

корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнехта канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань до тех пор, пока не стал в новой сфере «своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление.

Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрёпанную книгу, сказал:

- Слушай внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана.

И он стал читать, вернее, говорить и кричать по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы». (...)

Прошло ещё мало времени, и в порте Дубель вечерняя звезда сверкнула над чёрной линией новой мачты. То был «Секрет», купленный Грэем трёхмачтовый галиот в двести шестьдесят тонн. Так, капитаном и собственником корабля Артур Грэй плавал ещё четыре года, пока судьба не привела его в Лисс. (...)

 

III. Рассвет

 

Одиннадцать дней «Секрет» простоял на рейде возле города Лисса. На двенадцатый день капитан Артур Грэй «глухо затосковал». Надеясь развеять тяжёлое настроение, он вместе с матросом Летикой отправился на лодке в поисках уединённого места. Неподалёку от Каперны лодка причалила к берегу. Убаюканный ночным покоем, капитан уснул у костра. Летика остался на берегу удить рыбу.

 

(...) Проснувшись, Грэй на мгновение забыл, как попал в эти места. С изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди этих ветвей и пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногами висели листья орешника. (...)

Капитан выбрался на открытое место, заросшее пёстрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.

Он тихо отвёл рукой ветку и остановился с чувством опасной находки. Не далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую, лежала головой на уютно подвёрнутых руках утомившаяся Ассоль. Её волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого тёмной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в лицо. (...)

Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел её. Всё стронулось, всё усмехнулось в нём. Разумеется, он не знал ни её, ни её имени, ни тем более почему она уснула на берегу; он был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; её содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли. (...)

Всё спало на девушке: спали тёмные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости её тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошёл в его тёплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно Летика кричал: «Капитан, где вы?» -но капитан не слышал его.

Когда он, наконец, встал, склонность к необычному застала его врасплох с решимостью и вдохновением раздражённой женщины. Задумчиво уступая ей, он снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что, может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное... Он бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец нетерпеливо двинулся и поник. (...)

После этого Грэй с матросом Летикой зашли в близлежащий трактир, чтобы расспросить местных жителей о понравившейся капитану девушке. Как только Грэй заговорил с трактирщиком Хином Меннерсом о прекрасной незнакомке, тот сразу же догадался, о ком идёт речь.

- Гм! - сказал он, поднимая глаза в потолок. - Это, должно быть, Корабельная Ассоль, больше быть некому. Она полоумная.

- В самом деле? - равнодушно сказал Грэй, отпивая крупный глоток. -Как же это случилось?

- Когда так, извольте послушать.

И Хин рассказал Грэю о том, как лет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил её бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой.

- С тех пор так её и зовут, - сказал Меннерс, - зовут её Ассоль Корабельная.

Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим и скромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у трактира, и он ощутил как бы удар - одновременный удар в сердце и голову. По дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс только что отнёсся клинически. Удивительные черты её лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в свете её взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не повернулись, Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина. После того как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность Меннерсова рассказа.

Неожиданно в разговор вмешался находившийся в трактире угольщик.

- Он врёт. Его отец тоже врал; врала и мать. Такая порода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с ней разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза или немного меньше. (...) Она говорит, как большая, но причудлив её разговор. Прислушиваешься - как будто всё то же самое, что мы с вами сказали бы, а у неё то же, да не совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о её ремесле. «Я тебе что скажу, - говорит она и держится за моё плечо, как муха за колокольню, - моя работа не скучная, только всё хочется придумать особенное. Я, - говорит, - так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка, а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал и честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать». Я, это, захохотал, мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: «Ну, Ассоль, это ведь такое твоё дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в драке». - «Нет, - говорит она, - я знаю, что знаю. Когда рыбак ловит рыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил». - «Ну, а я?» - «А ты? - смеётся она, - ты, верно, когда наваливаешь углем корзину, то думаешь, что она зацветёт». Вот какое слово она сказала! В ту же минуту дёрнуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже! А Хин Меннерс врёт и денег не берёт, - я его знаю! (...)

Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительных открытий. (...) Он опомнился и собрался с мыслями, только когда сел в лодку... затем отплыл и стал быстро грести по направлению к гавани.

 

IV. Накануне

 

Накануне того дня, когда Грэй обнаружил в лесу Ассоль, в жизни девушки произошли перемены. В Лиссе торговцы отказались принимать принесённый ею товар, заявив, что покупатели утратили интерес к игрушечным кораблям. Это означало, что отец и дочь лишались своего единственного заработка. Услышав неприятную новость, Лонгрен отправился в Лисс, чтобы устроиться матросом на какой-нибудь корабль. Ассоль осталась дома одна. Стараясь отогнать от себя грустные мысли, она взялась переделывать старую юбку...

(...) Пока она шьёт, посмотрим на неё ближе - вовнутрь. В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной, прекрасной неправильности. Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая - живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое. Она знала жизнь в пределах, поставленных её опыту, но сверх общих явлений видела отражённый смысл иного порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не линейное, но впечатлением - определённо человеческое, и - так же, как человеческое, - различное. Нечто подобное тому, что (если удалось) сказали мы этим примером, видела она ещё сверх видимого. Без этих тихих завоеваний всё просто понятное было чуждо её душе. Она умела и любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путём своеобразного вдохновения она делала на каждом шагу множество эфирно тонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло. Иногда - и это продолжалось ряд дней - она даже перерождалась; физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка; и всё, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьёзно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были для неё счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из её власти и обаяния.

В другое время, размышляя обо всём этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила; улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности, теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и простоты. Одиночество вдвоём, случалось, безмерно тяготило её, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та страдальческая морщинка, с которой не внести и не получить оживления. Над ней посмеивались, говоря: «Она тронутая», «не в себе», -она привыкла и к этой боли; девушке случалось даже переносить оскорбления, после чего её грудь ныла, как от удара. (...)

Покончив с шитьём, Ассоль улеглась спать. Однако сон её был недолгим и тревожным. На рассвете она проснулась и, томимая неведомым предчувствием, выпорхнула босиком на дорогу.

Она шла чем далее, тем быстрей, торопясь покинуть селение. За Каперной простирались луга; за лугами по склонам береговых холмов росли орешник, тополя и каштаны. (...)

Ассоль проникла в высокую, брызгающую росой луговую траву; держа руку ладонью вниз над её метёлками, она шла, улыбаясь струящемуся прикосновению. Засматривая в особенные лица цветов, в путаницу стеблей, она различала там почти человеческие намёки - позы, усилия, движения, черты и взгляды; её не удивила бы теперь процессия полевых мышей, бал сусликов или грубое веселье ежа, пугающего спящего гнома своим фуканьем. И точно, ёж, серея, выкатился перед ней на тропинку. «Фук-фук», - отрывисто сказал он с сердцем, как извозчик на пешехода. Ассоль говорила с теми, кого понимала и видела. «Здравствуй, больной», - сказала она лиловому ирису, пробитому до дыр червём. «Необходимо посидеть дома» - это относилось к кусту, застрявшему среди тропы и потому обдёрганному платьем прохожих. Большой жук цеплялся за колокольчик, сгибая растение и сваливаясь, но упрямо толкаясь лапками. «Стряхни толстого пассажира», - посоветовала Ассоль. Жук, точно, не удержался и с треском полетел в сторону. Так, волнуясь, трепеща и блестя, она подошла к склону холма, скрывшись в его зарослях от лугового пространства, но окружённая теперь истинными своими друзьями, которые - она знала это - говорят басом.

То были крупные старые деревья среди жимолости и орешника. Их свисшие ветви касались верхних листьев кустов. В спокойно тяготеющей крупной листве каштанов стояли белые шишки цветов, их аромат мешался с запахом росы и смолы. Тропинка, усеянная выступами скользких корней, то падала, то взбиралась на склон. Ассоль чувствовала себя как дома; здоровалась с деревьями, как с людьми, то есть пожимая их широкие листья. Она шла, шепча то мысленно, то словами: «Вот ты, вот другой ты. Много же вас, братцы мои! Я иду, братцы, спешу, пустите меня. Я вас узнаю всех, всех помню и почитаю». «Братцы» величественно гладили её чем могли -листьями - и родственно скрипели в ответ. Она выбралась, перепачкав ноги землёй, к обрыву над морем и встала на краю обрыва, задыхаясь от поспешной ходьбы. Глубокая непобедимая вера, ликуя, пенилась и шумела в ней. Она разбрасывала её взглядом за горизонт, откуда лёгким шумом береговой волны возвращалась она обратно, гордая чистотой полёта. (...)

Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была ещё во власти её звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула - по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений. Её разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрёпанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о себе, но, считая его не более как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их. Так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана.

На её пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как на чужом, - своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой.

- Чья это шутка? Чья шутка? - стремительно вскричала она. - Разве я сплю? Может быть, нашла и забыла?

Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зелёные заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озарённом море не было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да». Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своём, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдёрнула она его с пальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она - всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, - спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.

Так, - случайно, как говорят люди, умеющие читать и писать, - Грэй и Ассоль нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности.

По возвращении из Каперны Грэй направился в Лисс, чтобы закупить алый шёлк для парусов. Множество рулонов ткани самых разнообразных оттенков пересмотрел он, прежде чем нашёл шёлк царственного и свежего, «как утренняя заря», цвета. Расплатившись с хозяином лавки, Грэй вышел на улицу. Счастливый восторг переполнял его душу. Увидев неподалёку уличных музыкантов, он пригласил их к себе на корабль.

Вечером музыканты прибыли на «Секрет», вскоре туда же явился матрос Летика, которому так и не удалось раздобыть новых сведений о прекрасной незнакомке.

Удивлённый странной суетой на палубе, помощник капитана Пантен подумал было, что Грэй решил заняться контрабандой. Но капитан развеял его подозрения, откровенно рассказав о том, что под алыми парусами он хочет причалить к берегу, на котором его ожидает будущая жена. А спустя несколько дней над «Секретом» запылали алые паруса...

 

VII. Алый «Секрет»

 

Пока «Секрет» шёл руслом реки, Грэй стоял у штурвала, не доверяя руля матросу - он боялся мели. Пантен... по-прежнему не чувствовал никакой связи между алым убранством и прямой целью Грэя.

- Теперь, - сказал Грэй. - я попытаюсь настроить вас своими мыслями ... вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но вы не услышите. (...) Скоро вы увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой развиваю я на ваших глазах. Я прихожу к той, которая ждёт и может ждать только меня. благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. (...)

Некоторое время «Секрет» шёл пустым морем, без берегов; к полудню открылся далёкий берег. Взяв подзорную трубу, Грэй уставился на Каперну. Если бы не ряд крыш, он различил бы в окне одного дома Ассоль, сидящую за какой-то книгой. Она читала; по странице полз зеленоватый жучок, останавливаясь и приподнимаясь на передних лапах с видом независимым и домашним. Уже два раза был он без досады сдунут на подоконник, откуда появлялся вновь доверчиво и свободно, словно хотел что-то сказать. На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и, действительно, едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка... дурак!..» - и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.

Она вздрогнула, откинулась, замерла; потом резко вскочила с головокружительно падающим сердцем, вспыхнув неудержимыми слезами вдохновенного потрясения. «Секрет» в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу углом левого борта; негромкая музыка лилась в голубом дне с белой палубы под огнём алого шёлка. (...) В её простоте, ликуя, развёртывалось и рокотало волнение.

Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом углу она остановилась почти без сил; её ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от неё алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегчённо вздохнуть.

Тем временем в Каперне произошло такое замешательство, такое волнение, такая поголовная смута, какие не уступят эффекту знаменитых землетрясений. Никогда ещё большой корабль не подходил к этому берегу; у корабля были те самые паруса, имя которых звучало как издевательство; теперь они ясно и неопровержимо пылали с невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла. Мужчины, женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чём был; жители перекликались со двора во двор, наскакивали друг на друга, вопили и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в толпу эту стремительно вбежала Ассоль.

Пока её не было, её имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, со злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать - яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от неё, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем её чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.

От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на неё с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего - ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи, - она вбежала по пояс в тёплое колыхание волн, крича: «Я здесь, я здесь! Это я!» (...)

От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка, -всё двигалось, кружилось и опадало.

Но весло резко плеснуло вблизи неё; она подняла голову. Грэй нагнулся, её руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала:

 

- Совершенно такой.

- И ты тоже, дитя моё! - вынимая из воды мокрую драгоценность, сказал Грэй. - Вот я пришёл. Узнала ли ты меня?

Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетно зажмуренными глазами. Счастье сидело в ней пушистым котёнком. Когда Ассоль решилась открыть глаза, покачивание шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощно ворочаясь, борт «Секрета» - всё было сном, где свет и вода качались, кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене. Не помня как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и увешанная коврами, в алых выплесках парусов, была как небесный сад. И скоро Ассоль увидела, что стоит в каюте - в комнате, которой лучше уже не может быть.

Тогда сверху, сотрясая и зарывая сердце в свой торжествующий крик, вновь кинулась огромная музыка. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, что всё это исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял её руки и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слёз лицо на груди друга, пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясённый и удивлённый тем, что наступила невыразимая, не доступная никому драгоценная минута, Грэй поднял за подбородок вверх это давно-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было всё лучшее человека.

- Ты возьмёшь к нам моего Лонгрена? - сказала она.

- Да. - И так крепко поцеловал он её вслед за своим железным «да», что она засмеялась.

Теперь мы отойдём от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдалённо, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.

Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червём, со сбитым дном, открывшим столетнюю тёмную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорождённый. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул гранёным стаканом, в песне золотых труб, святое вино.

- Ну, вот... - сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. - Теперь пейте, пейте все. Кто не пьёт, тот враг мне.

Повторить эти слова ему не пришлось. В то время как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла всё, что в этом роде происходит на великих праздниках.

- Как понравилось оно тебе? - спросил Грэй Летику.

- Капитан! - сказал, подыскивая слова, матрос. - Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад!

- Что?!

- Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте счастливы, капитан. И пусть будет счастлива та, которую «лучшим грузом» я назову, лучшим призом «Секрета»!

Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой, да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье...

 

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ПРОЧИТАННОМУ

1. Расскажите о детских годах Грэя. Как складывались его отношения с родителями и слугами?

2. В каких поступках мальчика проявилась незаурядность его натуры? Что послужило толчком для рождения мечты Артура о морских странствиях? Найдите соответствующий отрывок в тексте и выразительно его прочитайте. Какие трудности преодолел герой на пути к осуществлению своей мечты?

3. Расскажите о том, как Грэй впервые увидел Ассоль. Чем поразила его девушка? Как описывается зародившееся в нём чувство любви? Приведите соответствующие цитаты.

4. Что Грэй узнал об Ассоль из рассказов местных жителей? Почему он не поверил отрицательному отзыву о девушке?

5. «В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной, прекрасной неправильности», - пишет автор. Охарактеризуйте каждую из этих «половинок» души героини. В чём проявляется поэтичность и душевная красота девушки?

6. Расскажите о том, как Ассоль увидела корабль с алыми парусами. Как отнеслись к его появлению жители Каперны?

7. Объясняя помощнику капитана преображение «Секрета», Грэй говорит: «...Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками». Как вы понимаете его слова?

8. Сопоставьте образы Ассоль и Грэя. Определите общие черты в характерах этих героев.

9. На какие чувства и размышления наталкивает вас образ алых парусов?

10. Пофантазируйте! Как бы изменилось общее настроение повести, если бы Грин заменил алые паруса традиционными белыми парусами?

11. Верите ли вы в то, что чудо, подобное описанному в повести Грина, может произойти в жизни? Обоснуйте свою точку зрения.

12. Работа в группах. Разбившись на три группы, выполните одно из заданий:

А. Докажите, что «Алые паруса» являются повестью-сказкой. Объясните причины популярности этого произведения у читателей.

Б. Подготовьте информационную заметку о новом издании книги «Алые паруса»

A. С. Грина для газетной рубрики «Книжное обозрение».

B. Разработайте экскурсию по описанной в «Алых парусах» части Гринландии. Охарактеризуйте её природу и обитателей.

13. Творческое задание. Напишите сочинение на тему «Чудо осуществления мечты в повести-сказке А.С. Грина “Алые паруса”».

 

Это материал учебника Литература 7 класс Волощук