Народна Освіта » Світова література » И. С. Тургенев - "Воробей", "Памяти Ю. П. Вреской", "Ася" читать онлайн, критика

НАРОДНА ОСВІТА

И. С. Тургенев - "Воробей", "Памяти Ю. П. Вреской", "Ася" читать онлайн, критика

Иван Сергеевич Тургенев

 

(1818-1883)

 

«Что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли,
что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется?
Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается,
что мысленно благословляешь и любишь автора? Именно это впечатление
оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы,
это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом, —
так отзывался о творчестве Тургенева великий русский писатель-сатирик
М. Е. Салтыков-Щедрин. Подобным образом воспринимали произведения
Тургенева не только его современники, но и многие последующие поко-
ления русских и зарубежных читателей. В его рассказах, повестях, рома-
нах, проникнутых гуманными, благородными чувствами, оживают для
нас волнующие картины прошлого, картины русской природы.

Тургеневу не было еще и пятнадцати лет, когда он поступил в Москов-
ский университет на словесное отделение, но вскоре, в связи с переездом
родителей в Петербург, перевелся на философское отделение Петербург-
ского университета. Окончив его в 1837 году, он объявил матери о своем
решении поехать в Германию для завершения образования. Тургенев го-
товил себя для научной деятельности. «Тогда у меня бродили планы сде-
латься педагогом, профессором, ученым, — вспоминал он, — но... вскоре
я познакомился с Виссарионом Григорьевичем Белинским... начал пи-
сать стихи, а затем прозу, и вся философия, а также мечты и планы о
педагогике оставлены в стороне: я всецело отдался русской литературе *.

Первой книгой, принесшей Тургеневу большую литературную извест-
ность, были «Записки охотника», вышедшие в 1862 году отдельным из-
данием. Это книга о народной жизни времен крепостного права в России.
Как живые встают со страниц «Записок охотника» образы крестьян, от-
личающихся острым практическим умом, глубоким пониманием жизни,
способных чувствовать и понимать прекрасное, откликаться на чужое
горе и страдания. В. Г. Белинский, прочитав первый очерк из «Записок
охотника» — «Хорь и Калиныч», отмечал, что Тургенев «зашел к наро-
ду с такой стороны, с какой до него никто не заходил». Критик обратил
внимание на глубоко гуманное изображение писателем народных харак-
теров: «С каким участием и добродушием автор описывает нам своих
героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души».

Иной была реакция правительственных кругов на «Записки охотни-
ка». Вот как писал цензор об этой книге в докладной записке министру
народного просвещения: «...мне кажется, что книга г. Тургенева сделает
более зла, чем добра... и вот почему. Полезно ли, например, доказывать
нашему грамотному народу (нельзя же отвергать, что «Записки охотни-
ка», как и всякая другая книга, могут быть читаны грамотным крестья-
нином и другими лицами из низшего сословия), что крепостные наши,
которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов,
рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечта-
тельных (Бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в
угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выстав-
ляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и
противозаконно, что исправники30 и другие власти берут взятки или, на-
конец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше? Не думаю,
чтобы все это могло принести какую-нибудь пользу...»

В 1852 году Тургенев был арестован за опубликование некролога в
«Московских новостях» в связи со смертью Гоголя. Его статья появи-
лась, несмотря на то, что цензурное ведомство запретило публикацию
каких-либо материалов о Гоголе. Конечно, все понимали, что истинной
причиной ареста явился не столько некролог, сколько общее направление
литературной деятельности Тургенева. Правительство не могло простить
ему «Записок охотника». Его отправили отбывать ссылку в родовое име-
ние Спасское-Лутовиново.

Почти полтора года провел Тургенев в ссылке. В это время он много
писал, читал, изучал русскую историю. Летом 1856 года выехал за гра-
ницу на лечение. С тяжелым сердцем отправлялся он в далекий путь.
Переезжая из города в город, из страны в страну, Тургенев ищет забвения
от горьких мыслей, хочет обрести душевное равновесие.

С 1861 года Тургенев живёт большей частью за границей и продол-
жает много работать. Среди произведений разных жанров, созданных за
границей, и «Стихотворения в прозе». Это цикл лирических миниатюр —
небольших прозаических отрывков (некоторые всего в несколько строк).
Они посвящены самым разнообразным темам, наполнены и грустным чув-
ство неотвратимости ухода из жизни («Сон», «Собака», «Старик»), и вос-
поминаниями об ушедшей любви («Последнее свидание», «Как хороши,
как свежи были розы»), и философскими раздумьями о вечности и могу-
ществе природы и быстротечности жизни («Разговор», «Мои деревья»).

«Стихотворения в прозе»—подлинные произведения высокой поэзии.
Читая их, понимаешь силу великой любви писателя к родине. Эту лю-
бовь Тургенев завещает нам, современным читателям его произведений.

По И. Якушину

1.    Почему выход в свет первой книги Тургенева «Записки охотника» был столь
заметным явлением в общественной жизни того времени? Какие рассказы из
этой книги вы читали?

2.    Что привлекает вас в личности Ивана Сергеевича Тургенева?

СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ

ВОРОБЕЙ

Я возвращался с охоты и шел по аллее сада. Собака бежала впереди
меня.

Вдруг она уменьшила свои шаги и начала красться, как бы зачуяв
перед собою дичь.

Я глянул вдоль аллеи и увидел молодого воробья с желтизной около клю-
ва и пухом на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал березы аллеи) и
сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.

Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с
близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой
ее мордой — и весь взъерошенный, искаженный, с отчаянным и жалким
писком прыгнул раза два в направлении зубастой раскрытой пасти.

Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище... но всё его ма-
ленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он
жертвовал собою!

Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И
все-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке... Сила,
сильнее его воли, сбросила его оттуда.

Мой Трезор остановился, попятился... Видно, и он признал эту силу.

Я поспешил отозвать смущенного пса — и удалился, благоговея.

Да; не смейтесь. Я благоговел перед той маленькой героической пти-
цей, перед любовным ее порывом.

Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только
любовью держится и движется жизнь.

Апрель, 1878 г.

ПАМЯТИ Ю. П. ВРЕВСКОЙ31

На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на
скорую руку превращенного в походный военный гошпиталь, в разорен-
ной болгарской деревушке — с лишком две недели умирала она от тифа.

Она была в беспамятстве — и ни один врач даже не взглянул на нее;
больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могла держать-
ся на ногах, поочередно поднимались с своих зараженных логовищ, что-
бы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке
разбитого горшка.

Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись
даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились...
два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но
бывают улыбки хуже слез.

Нежное кроткое сердце... и такая сила, такая жажда жертвы! Помо-
гать нуждающимся в помощи... она не ведала другого счастья... не веда-
ла — и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим
давно помирилась, — и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на
служение ближним.

Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее
тайнике, никто не знал никогда — а теперь, конечно, не узнает.

Да и к чему? Жертва принесена... дело сделано.

Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу — хоть
она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.

Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, кото-
рый я осмеливаюсь возложить на ее могилу!

Сентябрь, 1878 г.

Ъспросы и ]адшиш

Углубимся 6текст стихотворений Спросе И. С. Тургенева

1.    Какими мыслями и чувствами автора пронизаны тургеневские стихотво-
рения в прозе?

2.    Небольшие но объёму стихотворения в прозе отличаются повышенной
эмоциональностью изложения.

Прокомментируйте одно из стихотворений и объясните, с помощью ка-
ких художественных средств языка автор достигает эмоциональной на-
сыщенности текста.

3.    Заметьте, что стихотворения в прозе не имеют сюжета. Но выраженные в
них глубоко волнующие автора мысли, чувства, воспоминания, размыш-
ления создают впечатление полностью законченного произведения.
Попробуйте одним предложением определить главную мысль помещен-
ных в учебнике стихотворений.

4.    В своих стихотворениях Тургенев использует приём контраста. Как по-
могает этот прием обострять внимание читателя и выражать автору соб-
ственное отношение к изображаемому в стихотворениях «Воробей» и
«Памяти Ю. II. Вревской»?

5.    Стихотворения в прозе Тургенева были почти одновременно изданы в
1882 г. В России и во Франции и имели большой успех у читателей.

Чем понравились вам эти стихотворения?

Юля са^иостоятельной работы

6.    Стихотворения в прозе Тургенева не имеют известного стихотворного
ритма, и вместе с тем внутренний ритм речи в них явно ощущается.
Подготовьте выразительное чтение стихотворений «Воробей» и «Памяти
10. II. Вревской», передайте их внутренний ритм.

7.    Подготовьте связный развернутый ответ на вопрос: в чем заключается
лиризм стихотворений в прозе И. С. Тургенева?

Юля будущих филологов

Прочитайте предисловие «К читателю», которое написал И. С. Турге-
нев к сборнику своих стихотворений в прозе. Последуйте совету писателя
и поделитесь своими впечатлениями от прочитанного в классе.

УЧИМСЯ БЫТЬ КОМПЕТЕНТНЫМИ ЧИТАТЕЛЯМИ
О стихотворениях в прозе

Вы уже имели возможность убедиться, что стихотворения в прозе —
это лирические произведения в прозаической форме. Их появление связы-
вают с Францией, с выходом книги миниатюр поэта А. Бертрана.

Небольшие по объему, они отличаются повышенной эмоциональностью,
так как выражают непосредственное впечатление или переживание авто-
ра. Так, в стихотворении «Воробей» Тургенев передает свое впечатление от
увиденного: старый воробей, спасая от собаки своего птенца, «камнем упал
перед самой ее мордой — и, весь взъерошенный, искаженный, с отчаян-
ным и жалким писком прыгнул раза два в направлении зубастой раскры-
той пасти». Выражения «камнем упал», «взъерошенный, искаженный,
с отчаянным и жалким писком» позволяют автору передать внезапность
угрозы для жизни неоперившегося еще воробышка. Отношение автора к
увиденному и все напряжение этого момента ощущается в противопостав-
лении беззащитности птенца и собаки, в описании которой употреблены
выражения: «перед самой ее мордой», «зубастой, раскрытой пасти».

Прием контраста явно выражен и в стихотворении «Памяти 10. П. Врев-
ской». В нем Тургенев пишет об умирающей от тифа красивой молодой жен-
щине, которая заразилась, ухаживая за больными солдатами. Но «ни один
врач даже не взглянул на нее». Автор открыто выражает свои мысли о том,
что эта молодая женщина не узнала простого человеческого счастья. Но ей
было ведомо другое счастье — «помогать нуждающимся в помощи». «Неж-
ное, кроткое сердце... и такая сила, такая жажда жертвы!» — восклицает он.

Стихотворения в прозе не имеют сюжета, но благодаря заключенной
в них повышенной эмоциональности, концентрации мыслей и чувств ав-
тора, они воспринимаются как законченное произведение.

1.    Назовите отличительные особенности стихотворений в прозе.

2.    Что способствует выражению их лирического содержания?

АСЯ

(в сокращении)

I

Мне было тогда лет двадцать пять, — начал Н.Н., — дела давно ми-
нувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за
границу, не для того, чтобы «кончить мое воспитание», как говаривалось
тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров,
молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели заве-
стись — я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом.
Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать
ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что
это-то и есть хлеб насущный; а придет время — и хлебца напросишься.
Но толковать об этом не для чего.

Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде,
где мне нравилось...

Итак, лет двадцать тому назад я проживал в немецком небольшом
городке 3., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был
поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на во-
дах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми — и со
мною грешным, — сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня
уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенан-
ту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я
почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству — чем
молодость не тешится! — и поселился в 3.

Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы
двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековы-
ми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, — а
главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером,
тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие
белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным
голоском: «Guten Abend!» — а некоторые из них не уходили даже и
тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и
мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах. Я
любил бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядела на
него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мир-
но, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу
волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел
бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному
глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в
узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно
высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в
тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раз-
давался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала
вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что
грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхен» — не то
восклицание, не то вопрос — так и просилось на уста.

Городок 3. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на
величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдо-
ве, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным
ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным
сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его
ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного по-
больше того, в котором я поселился. Однажды вечером сидел я на своей
любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Пе-
редо мною белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, выта-
щенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики
тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользи-
ли мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музы-
ки: я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто,
скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

—    Что это? — спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом
жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.

—    Это, — отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук сво-
ей трубки из одного угла губ в другой, — студенты приехали из Б. на
коммерш.

«А посмотрю-ка я на этот коммерш, — подумал я, — кстати же я в
Л. не бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

II

Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного
рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли
или братства (ЬапйвтаппзсйаН). Почти все участники в коммерше носят
издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие
сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собира-
ются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то
есть старшины, — и пируют до утра, пьют, поют песни, Ьапйевуаіег,
Саибеапшз, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.

Такой точно коммерш происходил в г. Л. перед небольшой гостини-
цей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой го-
стиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под об-
стриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в
стороне, в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли,
то и дело подкрепляя себя пивом. На улице, перед низкой оградой сада,
собралось довольно много народа: добрые граждане городка Л. не хоте-
ли пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в
толщ' зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объя-
тия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды,
смех без причины — лучший смех на свете — все это радостное кипение
жизни юной, свежей, этот порыв вперед — куда бы то ни было, лишь бы
вперед, — это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. «Уж не
пойти ли к ним?» — спрашивал я себя...

—    Ася, довольно тебе? — вдруг произнес за мною мужской голос
по-русски.

—    Подождем еще, — отвечал другой, женский голос на том же языке.

Я быстро обернулся... Взор мой упал на красивого молодого человека

в фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого
роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.

—    Вы русские? — сорвалось у меня невольно с языка.

Молодой человек улыбнулся и промолвил:

—    Да, русские.

—    Я никак не ожидал.... в таком захолустье, — начал было я.

—    И мы не ожидали, — перебил он меня, — что ж? тем лучше. По-
звольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя... — он зап-
нулся на мгновенье, — моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя,
так же как я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го-
родок Л. да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с
русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою
платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презритель-
ное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожно-
сти и робости... Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно
бегал... «Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», — ка-
залось, говорил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье — и
снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым
недоуменьем. Да, я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас.
Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точ-
но они греют вас или гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое,
ласковое, с большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами.
Говорил он так, что, даже не видя его лица, вы по одному' звуку его голоса
чувствовали, что он улыбается.

Девушка, которую он назван своей сестрою, с первого взгляда показа-
лась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее сму-
гловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щеч-
ками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как
будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.

—    Хотите вы зайти к нам? — сказал мне Гагин, — кажется, довольно
мы насмотрелись на немцев. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали
стулья, но эти уж больно скромны. Как ты думаешь, Ася, пойти нам домой?

Девушка утвердительно качнула головой.

—    Мы живем за городом, — продолжал Гагин, — в винограднике, в
одиноком домишке, высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала
приготовить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше
будет переезжать Рейн при луне.

Мы отправились. Чрез низкие ворота города (старинная стена из бу-
лыжника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обру-
шились) мы вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды,
остановились перед узенькой калиткой. Гагин отворил ее и повел нас
в гору по крутой тропинке. С обеих сторон, на уступах, рос виноград;
солнце только что село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на
высоких тычинках, на сухой земле, усеянной сплошь крупным и мелким
плитняком, и на белой стене небольшого домика, с косыми черными пе-
рекладинами и четырьмя светлыми окошками, стоявшего на самом верху
горы, по которой мы взбирались.

—    Вот и наше жилище! — воскликнул Гагин, как только мы стали
приближаться к домику, — а вот и хозяйка несет молоко. Cuten Abend,
Madame!.. Мы сейчас примемся за еду; но прежде, — прибавил он, —
оглянитесь... каков вид?

Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный,
между зелеными берегами; в одном месте он горел багряным золотом
заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и ули-
цы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху
еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая
прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекаты-
вался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.

—    Отличную вы выбрали квартиру, — промолвил я.

—    Это Ася ее нашла, — отвечал Гагин, — ну-ка, Ася, — продолжат
он, — распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воз-
духе. Тут музыка слышнее. Заметили ли вы, — прибавил он, обратясь
ко мне, — вблизи иной вальс никуда не годится — пошлые, грубые зву-
ки, — а в отдатенье, чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.

Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называт ее Асей, и уж
вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вер-
нулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком
молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и
принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные
и причесанные, как у матьчика, падати крупными завитками на шею и
уши. Сначата она дичилась меня; но Гагин сказал ей:

—    Ася, полно ежиться! он не кусается.

Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривата со мной.
Я не ви дат существа более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела
смирно; вставата, убегата в дом и прибегала снова, напевала вполголоса,
часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому,
что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие
глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились,
и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.

Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь ог-
нистый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и

 

переливался в ночь, а беседа наша все про-
должалась, мирная и кроткая, как воздух,
окружавший нас. Гагин велел принести
бутылку рейнвейна; мы ее распили не спе-
ша. Музыка по-прежнему долетала до нас,
звуки ее казались слаще и нежнее; огни
зажглись в городе и над рекою. Ася вдруг
опустила голову, так что кудри ей на глаза
упали, замолкла и вздохнула, а потом ска-
зала нам, что хочет спать, и липла в дом; я,
однако, видел, как она, не зажигая свечи,
долго стояла за нераскрытым окном. Нако-
нец луна встала и заиграла по Рейну; все
осветилось, потемнело, изменилось, даже
вино в наших граненых стаканах забле-
стело таинственным блеском. Ветер упал,
точно крылья сложил, и замер; ночным,
душистым теплом повеяло от земли.

—    Пора! — воскликнул я, — а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.

—    Пора, — повторил Гагин.

Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это
Ася нас догоняла.

—    Ты разве не спишь? — спросил ее брат, но она, не ответив ему ни
слова, пробежала мимо.

Последние умиравшие плошки, зажженные студентами в саду гости-
ницы, освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный
и фантастический вид. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала с пе-
ревозчиком. Я прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями.
Гагин обещал навестить меня на следующий день; я пожал его руку и
протянул свою Асе; но она только посмотрела на меня и покачала голо-
вой. Лодка отчалила и понеслась по быстрой реке. Перевозчик, бодрый
старик, с напряжением погружал весла в темную воду.

—    Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, — закричала мне Ася.

Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.

—    Прощайте! — раздался опять ее голос.

—    До завтра, — проговорил за нею Гагин.

Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на
противоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом
через всю реку. Словно на прощание примчались звуки старинного ланне-
ровского вальса. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны сердца
моего задрожали в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой
через потемневшие поля, медленно вдыхая пахучий воздух, и пришел в
свою комнатку весь разнеженный сладостным томлением беспредметных
и бесконечных ожиданий. Я чувствовал себя счастливым... Но отчего я
был счастлив? Я ничего не желал, я ни о чем не думал... Я был счастлив.

Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в
постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в те-
чение вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице... «Что же
это значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав
себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.

IV

Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины; на дне
ее бежал ручей и шумно прядал через камни, как бы торопясь слиться с
великой рекой, спокойно сиявшей за темной гранью круто рассеченных
горных гребней. Гагин обратил мое внимание на некоторые счастливо
освещенные места; в словах его слышался если не живописец, то уж на-
верное художнир;. Скоро показалась развалина. На самой вершине голой
скалы возвышалась четырехугольная башня, вся черная, еще крепкая,
но словно разрубленная продольной трещиной. Мшистые стены примы-
кали к башне; кой-где лепился плющ; искривленные деревца свешива-
лись с седых бойниц и рухнувших сводов. Каменистая тропинка вела к
уцелевшим воротам. Мы уже подходили к ним, как вдруг впереди нас
мелькнула женская фигура, быстро перебежала по груде обломков и по-
местилась на уступе стены, прямо над пропастью.

—    А ведь это Ася! — воскликнул Гагин, — экая сумасшедшая!

Мы вошли в ворота и очутились на небольшом дворике, до половины
заросшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася.
Она повернулась к нам лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Га-
гин погрозил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.

—    Полноте, — сказал мне шепотом Гагин, — не дразните ее; вы ее не
знаете: она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подиви-
тесь смышлености здешних жителей.

Я оглянулся. В уголке, приютившись в крошечном деревянном бала-
ганчике, старушка вязала чулок и косилась на нас чрез очки. Она про-
давала туристам пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы уместились на
лавочке и принялись пить из тяжелых оловянных кружек довольно хо-
лодное пиво. Ася продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги
и закутав голову кисейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и кра-
сиво рисовался на ясном небе; но я с неприязненным чувством посматри-
вал на нее. Уже накануне заметил я в ней что-то напряженное, не совсем
естественное... «Она хочет удивить нас, — думал я, — к чему это? Что за
детская выходка?* Словно угадавши мои мысли, она вдруг бросила на
меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка
соскочила со стены и, подойдя к старушке, попросила у ней стакан воды.

—    Ты думаешь, я хочу пить? — промолвила она, обратившись к бра-
ту, — нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.

Гагин ничего не отвечал ей; а она, с стаканом в руке, пустилась караб-
каться по развалинам, изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной
важностью роняя несколько капель воды, ярко блестевших на солнце. Ее
движенья были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя
я невольно любовался ее легкостью и ловкостью. На одном опасном месте
она нарочно вскрикнула и потом захохотала... Мне стало еще досаднее.

—    Да она как коза лазит, — пробормотала себе под нос старушка,
оторвавшись на мгновенье от своего чулка.

Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан и, шаловливо покачива-
ясь, возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови,
ноздри и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.

«Вы находите мое поведение неприличным, — казалось, говорило ее
лицо, — все равно: я знаю, вы мной любуетесь*.

—    Искусно, Ася, искусно, — промолвил Гагин вполголоса.

Она вдруг как будто застыдилась, опустила свои длинные ресницы и
скромно подсела к нам, как виноватая. Я тут в первый раз хорошенько
рассмотрел ее лицо, самое изменчивое лицо, какое я только видел. Не-
сколько мгновений спустя оно уже все побледнело и приняло сосредо-
точенное, почти печальное выражение; самые черты ее мне показались
больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину' кругом
(Ася шла за нами следом) и полюбовались видами. Между тем час обеда
приближался. Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку
пива и, обернувшись ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:

—    За здоровье дамы вашего сердца!

—    А разве у него, — разве у вас есть такая дама? — спросила вдруг Ася.

—    Да у кого же ее нет? — возразил Гагин.

Ася задумалась на мгновенье; ее лицо опять изменилось, опять появи-
лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.

На возвратном пути она пуще хохотала и шалила. Она сломала длин-
ную ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову
шарфом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и
чопорных англичан; все они, словно по команде, с холодным изумлением
проводили Асю своими стеклянными глазами, а она, как бы им назло,
громко запела. Воротясь домой, она тотчас ушла к себе в комнату и по-
явилась только к самому обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно
причесанная, перетянутая и в перчатках. За столом она держалась очень
чинно, почти чопорно, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки.
Ей явно хотелось разыграть передо мною новую роль — роль приличной
и благовоспитанной барышни. Гагин не мешал ей: заметно было, что он
привык потакать ей во всем. Он только по временам добродушно взгля-
дывал на меня и слегка пожимал плечом, как бы желая сказать: «Она
ребенок; будьте снисходительны». Как только кончился обед, Ася встала,
сделала нам книксен и, надевая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей
пойти к фрау Луизе?

—    Давно ли ты стала спрашиваться? — отвечал он с своей неизменной,
на этот раз несколько смущенной улыбкой, — разве тебе скучно с нами?

—    Нет, но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у ней; притом
же я думала, вам будет лучше вдвоем: господин Н. (она указала на меня)
что-нибудь еще тебе расскажет.

Она ушла.

—    Фрау Луизе, — начал Гагин, стараясь избегать моего взора, — вдо-
ва бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка.
Она очень полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться с людьми круга
низшего; я заметил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня
порядком избалована, как видите, — прибавил он, помолчав немного, —
да что прикажете делать? Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и по-
давно. Я обязан быть снисходительным с нею.

Я промолчал. Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его,
тем сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо
русская длила, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного
вялая, без цепкости и внутреннего жара. Молодость не кипела в нем
ключом; она светилась тихим светом. Он был очень мил и умен, но я не
мог себе представить, что с ним станется, как только он возмужает. Быть
художником... Без горького, постоянного труда не бывает художников...
а трудиться, думал я, глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную
речь, — нет! трудиться ты не будешь, сжаться ты не сумеешь. Но не
полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему. Часа
четыре провели мы вдвоем, то сидя на диване, то медленно расхаживая
перед домом; и в эти четыре часа сошлись окончательно.

Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвра-
щалась.

—    Экая она у меня вольница! — промолвил Гагин. — Хотите, я пойду
провожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли
она? Крюк не велик.

Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек,
остановились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре эта-
жа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый
еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми
столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва
воротом на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.

—    Ася! — крикнул Гагин, — ты здесь?

Освещенное окошко в третьем этаже стукнуло и отворилось, и мы
увидали темную головку Аси. Из-за нее выглядывало беззубое и подсле-
поватое лицо старой немки.

—    Я здесь, — проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на окон-
ницу, — мне здесь хорошо. На тебе, возьми, — прибавила она, бросая Га-
гину ветку гераниума, — вообрази, что я дама твоего сердца.

Фрау Луизе засмеялась.

—    Н. уходит, — возразил Гагин, — он хочет с тобой проститься.

—    Будто? — промолвила Ася, — в таком случае дай ему мою ветку, а
я сейчас вернусь.

Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин про-
тянул мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза
и перебрался на другую сторону...

VIII

Гагин встретил меня по-приятельски, осыпал меня ласковыми упре-
ками; но Ася, точно нарочно, как только увидала меня, расхохоталась без
всякого повода и, по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился,
пробормотал ей вслед, что она сумасшедшая, попросил меня извинить
ее. Признаюсь, мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было
не по себе, а тут опять этот неестественный смех, эти странные ужимки.
Я, однако, показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину под-
робности моего небольшого путешествия. Он рассказал мне, что делал
в мое отсутствие. Но речи наши не клеились; Ася входила в комнатку
и убегала снова; я объявил, наконец, что у меня есть спешная работа и
что мне пора вернуться домой. Гагин сперва меня удерживат, потом, по-
смотрев на меня пристально, вызвался провожать меня. В передней Ася
вдруг подошла ко мне и протянула мне руку; я слегка пожал ее пальцы
и едва поклонился ей. Мы вместе с Гагиным переправились через Рейн
и, проходя мимо любимого моего ясеня с статуйкой мадонны, присели на
скамью, чтобы полюбоваться видом. Замечательный разговор произошел
тут между нами.

Сперва мы перекинулись немногими словами, потом замолкли, глядя
на светлую реку.

—    Скажите, — начал вдруг Гагин, с своей обычной улыбкой, — ка-
кого вы мнения об Асе? Не правда ли, она должна казаться вам немного
странной?

—    Да, — ответил я не без некоторого недоумения. Я не ожидал, что он
заговорит о ней.

 

—    Ее надо хорошенько узнать, что-
бы о ней судить, — промолвил он, — у
ней сердце очень доброе, но голова бе-
довая. Трудно с нею ладить. Впрочем,
ее нельзя винить, и если б вы знали ее
историю...

—    Ее историю?.. — перебил я, —
разве она не ваша...

Гагин взглянул на меня.

—    Уж не думаете ли вы, что она не
сестра мне?.. Нет, — продолжал он,
не обращая внимания на мое замеша-
тельство, — она точно мне сестра, она
дочь моего отца. Выслушайте меня. Я
чувствую к вам доверие и расскажу вам
все.

Отец мой был человек весьма до-
брый, умный, образованный — и не-
счастливый. Судьба обошлась с ним не
хуже, чем со многими другими; но он
и первого удара ее не вынес. Он женился рано, по любви; жена его, моя
мать, умерла очень скоро; я остался после нее шести месяцев. Отец увез
меня в деревню и целые двенадцать лет не выезжал никуда. Он сам за-
нимался моим воспитанием и никогда бы со мной не расстался, если б
брат его, мой родной дядя, не заехал к нам в деревню. Дядя этот жил
постоянно в Петербурге и занимал довольно важное место. Он уговорил
отца отдать меня к нему на руки, так как отец ни за что не соглашался
покинуть деревню. Дядя представил ему, что мальчику моих лет вредно
жить в совершенном уединении, что с таким вечно унылым и молчали-
вым наставником, каков был мой отец, я непременно отстану от моих
сверстников, да и самый нрав мой легко может испортиться. Отец долго
противился увещаниям своего брата, однако уступил, наконец. Я плакал,
расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видат улыбки на лице
его... но, попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное и невеселое
гнездо. Я поступил в юнкерскую школу, а из школы перешел в гвардей-
ский полк. Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и с
каждым годом находил отца моего все более и более грустным, в себя
углубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь
и почти разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было
лет двадцать с лишком) я в первый раз увидал у нас в доме худенькую
черноглазую девочку лет десяти — Асю. Отец сказал, что она сирота и
взята им на прокормление — он именно так выразился. Я не обратил
особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как
зверек, и как только я входил в любимую комнату моего отца, огромную
и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались
свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское кресло его или за шкаф
с книгами. Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре года
обязанности службы помешали мне побывать в деревне. Я получал от
отца ежемесячно по короткому письму; об Асе он упоминал редко, и то
вскользь. Ему было уже за пятьдесят лет, но он казался еще молодым
человеком. Представьте же мой ужас: вдруг я, ничего не подозревавший,
получаю от приказчика письмо, в котором он извещает меня о смертель-
ной болезни моего отца и умоляет приехать как можно скорее, если хочу
проститься с ним. Я поскакал сломя голову и застал отца в живых, но
уже при последнем издыхании. Он обрадовался мне чрезвычайно, обнял
меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в глаза каким-то
не то испытующим, не то умоляющим взором и, взяв с меня слово, что
я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камердинеру
привести Асю. Старик привел ее: она едва держалась на ногах и дрожала
всем телом.

—    Вот, — сказал мне с усилием отец, — завещаю тебе мою дочь — твою
сестру. Ты все узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.

Ася зарыдала и упала лицом на кровать... Полчаса спустя мой отец
скончался.

Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей
матери, Татьяны. Живо помню я эту Татьяну, помню ее высокую строй-
ную фигуру, ее благообразное, строгое, умное лицо, с большими темными
глазами. Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог
понять из почтительных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею не-
сколько лет спустя после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в
господском доме, а в избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой
сильно к ней привязался и после моего отъезда из деревни хотел даже
жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря
на его просьбы.

—    Покойница Татьяна Васильевна, — так докладывал мне Яков, стоя
у двери с закинутыми назад руками, — во всем были рассудительны и
не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я
барыня? так они говорить изволили, при мне говорили-с.

Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала жить
у своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по
праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на
плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко
вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась,
кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня. Асе было всего
два года, а на девятом году она лишилась матери.

Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде
изъявил желание иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала.
Представьте же себе, что должно было произойти в Асе, когда ее взяли
к барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый
раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была
жива, держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной
свободой. Он был ее учителем; кроме его, она никого не видала. Он не
баловал ее, то есть не нянчился с нею; но он любил ее страстно и никогда
ничего ей не запрещал: он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася
скоро поняла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец;
но она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось
в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, про-
стота исчезла. Она хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить
целый мир забыть ее происхождение; она и стыдилась своей матери, и
стыдилась своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала
и знает, чего не должно бы знать в ее годы... Но разве она виновата? Мо-
лодые силы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки,
которая бы ее направила. Полная независимость во всем! да разве легко
ее вынести? Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на
книги. Что тут могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слага-
лась неправильно, но сердце в ней не испортилось, ум уцелел.

И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девоч-
кой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего
голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только
понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она
убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она
страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.

Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с ней расстаться, —
жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пан-
сионов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что
заболела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила в пансионе
четыре года; но, против моих ожиданий, осталась почти такою же, какою
была прежде. Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. «И на-
казать ее нельзя, — говаривала она мне, — и на ласку она не поддается».
Ася была чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но ни-
как не хотела подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой... Я
не мог слишком винить ее: в ее положении ей надо было либо прислужи-
ваться, либо дичиться. Из всех своих подруг она сошлась только с одной,
некрасивой, загнанной и бедной девушкой. Остальные барышни, с кото-
рыми она воспитывалась, большей частью из хороших фамилий, не люби-
ли ее, язвили ее и кололи, как только могли; Ася им на волос не уступала.
Однажды на уроке из закона божия преподаватель заговорил о пороках.
«Лесть и трусость — самые дурные пороки», — громко промолвила Ася.
Словом, она продолжала идти своей дорогой; только манеры ее стали луч-
ше, хотя и в этом отношении она, кажется, не много успела.

Наконец, ей минуло семнадцать лет; оставаться ей далее в пансионе
было невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг
мне пришла благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год
или на два и взять Асю с собою. Задумано — сделано; и вот мы с ней на
берегах Рейна, где я стараюсь заниматься живописью, а она... шалит и
чудит по-прежнему. Но теперь я надеюсь, что вы не станете судить ее
слишком строго; а она хоть и притворяется, что ей все нипочем, — мне-
нием каждого дорожит, вашим же в особенности.

И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему
руку.

—    Все так, — заговорил опять Гагин, — но с нею мне беда. Порох она
настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полю-
бит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала
вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного
меня любит и век будет меня одного любить... И при этом так расплакалась...

—    Так вот что... — промолвил было я и прикусил язык. — А ска-
жите-ка мне, — спросил я Гагина: дело между нами пошло на откро-
венность, — неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился? В
Петербурге видала же она молодых людей?

—    Они-то ей и не нравились вовсе. Нет, Асе нужен герой, необыкно-
венный человек — или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем,
я заболтался с вами, задержал вас, — прибавил он, вставая.

—    Послушайте, — начал я, — пойдемте к вам, мне домой не хочется.

—    А работа ваша?

Я ничего не отвечал; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в
Л. Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почув-
ствовал какую-то сладость — именно сладость на сердце: точно мне вти-
хомолку меду туда налили. Мне стало легко после гагинского рассказа.

IX

Ася встретила нас на самом пороге дома; я снова ожидал смеха; но она
вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.

—    Вот он опять, — заговорил Гагин, — и, заметь, сам захотел вернуть-

Ася вопросительно посмотрела на меня. Я, в свою очередь, протянул
ей руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики. Мне стало
очень жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня
с толку: ее внутреннее беспокойство, неуменье держать себя, желание
порисоваться — все мне стало ясно. Я заглянул в эту душу: тайный гнет
давил ее постоянно, тревожно путалось и билось неопытное самолюбие,
но все существо ее стремилось к правде. Я понял, почему эта странная де-
вочка меня привлекала: не одной только полудикой прелестью, разлитой
по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась...

XI

Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя,
влюблен ли я в Асю, но я много размышлял о ней, ее судьба меня за-
нимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал,
что только с вчерашнего дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась
от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким
пленительным светом озарился ее образ, как он был нов для меня, какие
тайные обаяния стыдливо в нем сквозили...

Бодро шел я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали
белевший домик; я не только о будущем — я о завтрашнем дне не думал;
мне было очень хорошо.

Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять
принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было
печально. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она,
по обыкновению своему, собралась было бежать, но сделала усилие над
собою — и осталась. Гагин находился в том особенном состоянии худож-
нического жара и ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает
дилетантами, когда они вообразят, что им удалось, как они выражаются,
«поймать природу за хвост». Он стоял, весь взъерошенный и выпачкан-
ный красками, перед натянутым холстом и, широко размахивая по нем
кистью, почти свирепо кивнул мне головой, отодвинулся, прищурил гла-
за и снова накинулся на свою картину. Я не стал мешать ему и подсел к
Асе. Медленно обратились ко мне ее темные глаза.

—    Вы сегодня не такая, как вчера, — заметил я после тщетных уси-
лий вызвать улыбку на ее губы.

—    Нет, не такая, — возразила она неторопливым и глухим голосом. —
Но это ничего. Я нехорошо спала, всю ночь думала.

—    О чем?

—    Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того
времени, когда я жила с матушкой...

Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:

—    Когда я жила с матушкой... я думала, отчего это никто не может знать,
что с ним будет; а иногда и видишь беду — да спастись нельзя; и отчего ни-
когда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю,
что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана.
Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я даже шью плохо. У
меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.

—    Вы несправедливы к себе, — возразил я. — Вы много читали, вы
образованны, и с вашим умом...

—    А я умна? — спросила она с такой наивной любознательностью, что
я невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. — Брат, я умна? —
спросила она Гагина.

Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя
кисти и высоко поднимая руку.

—    Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, — продолжала Ася с
тем же задумчивым видом. — Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я
хотела бы... Правда ли, что женщинам не следует читать много?

—    Много не нужно, но...

—    Скажите мне, что я должна читать? скажите, что я должна делать?
Я все буду делать, что вы мне скажете, — прибавила она, с невинной до-
верчивостью обратясь ко мне.

Я не тотчас нашелся, что сказать ей.

—    Ведь вам не будет скучно со мною?

—    Помилуйте, — начал я.

—    Ну, спасибо! — возразила Ася, — а я думала, что вам скучно будет.

И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою...

XIII

«Неужели она меня любит?» — спрашивал я себя на другой день,
только что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чув-
ствовал, что ее образ, образ «девушки с натянутым смехом», втеснился
мне в душу и что мне от него не скоро отделаться. Я пошел в Л. и остался
там целый день, но Асю видел только мельком. Ей нездоровилось; у ней
голова болела. Она сошла вниз, на минутку, с повязанным лбом, бледная,
худенькая, с почти закрытыми глазами; слабо улыбнулась, сказала: «Это
пройдет, это ничего, все пройдет, не правда ли?» — и ушла. Мне стало
скучно и как-то грустно-пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вер-
нулся поздно, не увидав ее более.

Следующее утро прошло в каком-то полусне сознания. Я хотел при-
няться за работу — не мог; хотел ничего не делать и не думать... и это не
удалось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.

—    Вы ли господин Н.? — раздался вдруг за мною детский голос. Я огля-
нулся; передо мною стоял мальчик. — Это вам от фрейлейн Annette, —
прибавил он, подавая мне записку.

Я развернул ее — и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. «Я
непременно должна вас видеть, — писала мне она, — приходите сегодня
в четыре часа к каменной часовне на дороге возле развалины. Я сделала
сегодня большую неосторожность... Придите ради бога, вы все узнаете...
Скажите посланному: «да».

—    Будет ответ? — спросил меня мальчик.

—    Скажи, что да, — отвечал я.

Мальчик убежал.

XV

В условленный час переправился я через Рейн, и первое лицо, встре-
тившее меня на противоположном берегу, был самый тот мальчик, кото-
рый приходил ко мне поутру. Он, по-видимому, ждал меня.

—    От фрейлейн Annette, — сказал он шепотом и подал мне другую
записку.

Ася извещала меня о перемене места нашего свидания. Я должен был
прийти через полтора часа не к часовне, а в дом фрау Луизе, постучаться
внизу и войти в третий этаж.

—    Опять: да? — спросил меня мальчик.

—    Да, — повторил я и пошел по берегу Рейна.

Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по улицам. За го-
родской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и стола-
ми для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев
играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздава-
лись одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка с заплакан-
ными глазами принесла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она
быстро отворотилась и отошла прочь.

—    Да, да, — промолвил тут же сидевший толстый и краснощекий граж-
данин, — Ганхен наша сегодня очень огорчена: жених ее пошел в солдаты.

Я посмотрел на нее: она прижалась в уголок и подперла рукою щеку;
слезы капали одна за другой по ее пальцам. Кто-то спросил пива; она при-
несла ему кружку и опять вернулась на свое место. Ее горе подействовало
на меня; я начал думать об ожидавшем меня свидании, но мои думы были
заботливые, невеселые думы. Не с легким сердцем шел я на это свидание,
не предаваться радостям взаимной любви предстояло мне; мне предстояло
сдержать данное слово, исполнить трудную обязанность. «С ней шутить
нельзя» — эти слова Гагина, как стрелы, впились в мою душу. А еще
четвертого дня в этой лодке, уносимой волнами, не томился ли я жаждой
счастья? Оно стало возможным — и я колебался, я отталкивал, я должен
был оттолкнуть его прочь... Его внезапность меня смущала. Сама Ася, с ее
огненной головой, с ее прошедшим, с ее воспитанием, это привлекатель-
ное, но странное существо — признаюсь, она меня пугала. Долго боролись
во мне чувства. Назначенный срок приближался. «Я не могу на ней же-
ниться, — решил я, наконец, — она не узнает, что и я полюбил ее»...

XVI

В небольшой комнатке, куда я вошел, было довольно темно, и я не
тотчас увидел Асю. Закутанная в длинную шаль, она сидела на стуле
возле окна, отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка.
Она дышала быстро и вся дрожала. Мне стало несказанно жалко ее. Я
подошел к ней. Она еще больше отвернула голову...

—    Анна Николаевна, — сказал я.

Она вдруг вся выпрямилась, хотела взглянуть на меня — и не могла. Я
схватил ее руку, она была холодна и лежала как мертвая на моей ладони.

—    Я желала... — начала Ася, стараясь улыбнуться, но ее бледные
губы не слушались ее, — я хотела... Нет, не могу, — проговорила она и
умолкла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.

Я сел подле нее.

—    Анна Николаевна, — повторил я и тоже не мог ничего прибавить.

Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она

по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала
нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы...
Я глядел на нее: было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой непод-
вижности: точно она от усталости едва добралась до стула и так и упала
на него. Сердце во мне растаяло...

—    Ася, — сказал я едва слышно...

Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд женщины, ко-
торая полюбила, — кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверя-
лись, вопрошали, отдавались... Я не мог противиться их обаянию. Тонкий
огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке...

Послышался трепетный звук, похожий на прерывистый вздох, и я по-
чувствовал на моих волосах прикосновение слабой, как лист дрожавшей
руки. Я поднял голову и увидал ее лицо. Как оно вдруг преобразилось!
Выражение страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал
меня за собою, губы слегка раскрылись, лоб побледнел как мрамор, и
кудри отодвинулись назад, как будто ветер их откинул. Я забыл все, я по-
тянул ее к себе — покорно повиновалась ее рука, все ее тело повлеклось
вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою
грудь, легла под мои загоревшиеся губы...

—    Ваша... — прошептала она едва слышно.

Уже руки мои скользили вокруг ее стана... Но вдруг воспоминание о
Гагине, как молния, меня озарило.

—    Что мы делаем!.. — воскликнул я и судорожно отодвинулся на-
зад. — Ваш брат... ведь он все знает... Он знает, что я вижусь с вами.

Ася опустилась на стул.

—    Да, — продолжал я, вставая и отходя на другой угол комнаты. —
Ваш брат все знает... Я должен был ему все сказать.

—    Должны? — проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще
прийти в себя и плохо меня понимала.

—    Да, да, — повторил я с каким-то ожесточением, — ив этом вы одни
виноваты, вы одни. Зачем вы сами выдали вашу тайну? Кто заставлял вас
все высказать вашему брату? Он сегодня был сам у меня и передал мне
ваш разговор с ним. — Я старался не глядеть на Асю и ходил большими
шагами по комнате. — Теперь все пропало, все, все.

Ася поднялась было со стула.

—    Останьтесь, — воскликнул я, — останьтесь, прошу вас. Вы имеете
дело с честным человеком — да, с честным человеком. Но, ради бога, что
взволновало вас? Разве вы заметили во мне какую перемену? А я не мог
скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.

«Что я такое говорю?» — думал я про себя, и мысль, что я безнрав-
ственный обманщик, что Гагин знает о нашем свидании, что все искаже-
но, обнаружено, — так и звенела у меня в голове.

—    Я не звала брата, — послышался испуганный шепот Аси, — он
пришел сам.

—    Посмотрите же, что вы наделали, — продолжал я. — Теперь вы
хотите уехать...

—    Да, я должна уехать, — так же тихо проговорила она, — я и попро-
сила вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.

—    И вы думаете, — возразил я, — мне будет легко с вами расстаться?

—    Но зачем же вы сказали брату? — с недоумением повторила Ася.

—    Я вам говорю — я не мог поступить иначе. Если б вы сами не вы-
дали себя...

—    Я заперлась в моей комнате, — возразила она простодушно, — я не
знала, что у моей хозяйки был другой ключ...

Это невинное извинение, в ее устах, в такую минуту — меня тогда
чуть не рассердило... а теперь я без умиления не могу его вспомнить. Бед-
ное, честное, искреннее дитя!

—    И вот теперь все кончено! — начал я снова. — Все. Теперь нам
должно расстаться. — Я украдкой взглянул на Асю... лицо ее быстро
краснело. Ей, я это чувствовал, и стыдно становилось и страшно. Я сам
ходил и говорил, как в лихорадке. — Вы не дали развиться чувству, ко-
торое начинало созревать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко
мне доверия, вы усомнились во мне...

Пока я говорил, Ася все больше и больше наклонялась вперед — и
вдруг упала на колени, уронила голову на руки и зарыдала. Я подбежал
к ней, пытался поднять ее, но она мне не давалась. Я не выношу женских
слез: при виде их я теряюсь тотчас.

—    Анна Николаевна, Ася, — твердил я, — пожалуйста, умоляю вас,
ради бога, перестаньте... — Я снова взял ее за руку...

Но, к величайшему моему изумлению, она вдруг вскочила — с бы-
стротою молнии бросилась к двери и исчезла...

Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату — я все
еще стоял на самой середине ее, уж точно как громом пораженный. Я
не понимал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться —
кончиться, когда я и сотой доли не сказал того, что хотел, что должен
был сказать, когда я еще сам не знал, чем оно могло разрешиться...

—    Фрейлейн ушла? — спросила меня фрау Луизе, приподняв свои
желтые брови до самой накладки.

Я посмотрел на нее как дурак — и вышел вон.

XVII

Я выбрался из города и пустился прямо в поле. Досада, досада бешеная
меня грызла. Я осыпал себя укоризнами. Как я мог не понять причину,
заставившую Асю переменить место нашего свидания, как не оценить,
чего ей стоило прийти к этой старухе, как я не удержал ее! Наедине с
ней в той глухой, едва освещенной комнате у меня достало силы, достало
духа — оттолкнуть ее от себя, даже упрекать ее... А теперь ее образ меня
преследовал, я просил у ней прощения; воспоминания об этом бледном
лице, об этих влажных и робких глазах, о развитых волосах на наклонен-
ной шее, о легком прикосновении ее головы к моей груди — жгли меня.
«Ваша...» — слышался мне ее шепот. «Я поступил по совести», — уверял
я себя... Неправда! Разве я точно хотел такой развязки? Разве я в состоя-
нии с ней расстаться? Разве я могу лишиться ее? «Безумец! безумец!» —
повторял я с озлоблением...

Между тем ночь наступала. Большими шагами направился я к дому,
где жила Ася.

XXI

Когда, на другой день утром, я стал подходить к знагсомому домику,
меня поразило одно обстоятельство: все окна в нем были растворены, и
дверь тоже была раскрыта; какие-то бумажки валялись перед порогом;
служанка с метлой показалась за дверью.

Я приблизился к ней...

—    Уехали! — брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли
Гагин?

—    Уехали?.. — повторил я. — Как уехали? Куда?

—    Уехали сегодня утром, в шесть часов, и не сказали куда. Постойте,
ведь вы, кажется, господин Н.?

—    Я господин Н.

—    К вам есть письмо у хозяйки. — Служанка пошла наверх и верну-
лась с письмом. — Вот-с, извольте.

—    Да не может быть... Как же это так?.. — начал было я.

Служанка тупо посмотрела на меня и принялась мести.

Я развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки.
Он начал с того, что просил не сердиться на него за внезапный отъезд;
он был уверен, что, по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не
находил другого выхода из положения, которое могло сделаться затруд-
нительным и опасным. «Вчера вечером, — писал он, — пока мы оба молча
ожидали Асю, я убедился окончательно в необходимости разлуки. Есть
предрассудки, которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться
на Асе. Она мне все сказала; для ее спокойствия я должен был уступить ее
повторенным, усиленным просьбам». В конце письма он изъявлял сожа-
ление о том, что наше знакомство так скоро прекратилось, желал мне сча-
стья, дружески жал мне руку и умолял меня не стараться их отыскивать.

«Какие предрассудки? — вскричал я, как будто он мог меня слы-
шать, — что за вздор! Кто дал право похитить ее у меня...» Я схватил себя
за голову...

Служанка начала громко кликать хозяйку: ее испуг заставил меня
прийти в себя. Одна мысль во мне загорелась: сыскать их, сыскать во
что бы то ни стало. Принять этот удар, примириться с такою развязкой
было невозможно. Я узнал от хозяйки, что они в шесть часов утра сели
на пароход и поплыли вниз по Рейну. Я отправился в контору: там мне
сказали, что они взяли билеты до Кёльна. Я пошел домой с тем, чтобы
тотчас уложиться и поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо
дома фрау Луизе... Вдруг я слышу: меня кличет кто-то. Я поднял голову
и увидал в окне той самой комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову
бургомистра. Она улыбалась своей противной улыбкой и звала меня. Я
отвернулся и прошел было мимо; но она мне крикнула вслед, что у ней
есть что-то для меня. Эти слова меня остановили, и я вошел в ее дом. Как
передать мои чувства, когда я увидал опять эту комнатку...

—    По-настоящему, — начала старуха, показывая мне маленькую за-
писку, — я бы должна была дать вам это только в случае, если б вы за-
шли ко мне сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.

Я взял записку.

На крошечном клочке бумаги стояли следующие слова, торопливо
начерченные карандашом:

«Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю — нет,
мне нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне ска-
зали одно слово, одно только слово — я бы осталась. Вы его не сказали.
Видно, так лучше... Прощайте навсегда!»

Одно слово... О, я безумец! Это слово... я со слезами повторял его нака-
нуне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей... но я не
сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее... Да я и не мог произнести
тогда это слово. Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне
еще не было ясного сознания моей любви; оно не проснулось даже тог-
да, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании...
оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя,
когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее...
но уж тогда было поздно. «Да это невозможно!» — скажут мне; не знаю,
возможно ли это, — знаю, что это правда. Ася бы не уехала, если б в
ней была хоть тень кокетства и если б ее положение не было ложно. Она
не могла вынести того, что всякая другая снесла бы: я этого не понял.
Недобрый мой гений остановил признание на устах моих при последнем
свидании с Гагиным перед потемневшим окном, и последняя нить, за ко-
торую я еще мог ухватиться, — выскользнула из рук моих.

В тот же день вернулся я с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл
в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими
улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был
позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее
было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и,
смеясь, рассказывал ей что-то; а на другой стороне Рейна маленькая моя
мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясен я.

XXII

В Кельне я напал на след Гагиных; я узнал, что они поехали в Лондон;
я пустился вслед за ними; но в Лондоне все мои розыски остались тщет-
ными. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, но я должен был
отказаться, наконец, от надежды настигнуть их.

И я не увидел их более - я не увидел Аси. Темные слухи доходили до
меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли
она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в
вагоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне
незабвенные черты... но я, вероятно, был обманут случайным сходством.
Ася осталась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в луч-
шую пору своей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на
спинку низкого деревянного стула.

Впрочем, я должен сознаться, что я не слишком долго грустил по ней;
я даже нашел, что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей;
я утешался мыслию, что я, вероятно, не был бы счастлив с такой женой.
Я был тогда молод - и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось
мне беспредельным. Разве не может повториться то, что было, думал я,
и еще лучше, еще прекраснее?.. Я знавал других женщин - но чувство,
возбужденное во мне Асей, то жгучее, нежное, глубокое чувство, уже не
повторилось. Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию
устремленных на меня глаз, ни на чье сердце, припавшее к моей груди, не
отвечало мое сердце таким радостным и сладким замиранием! Осужден-
ный на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но
я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот
самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор
издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне толь-
ко раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в
могиле... И я сам - что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех бла-
женных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так
легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести
человека - переживает самого человегса.

Ъопросы и задания
'ваши первые впечатления, размышления, оценки

1.    Какое впечатление произвела на вас необычная завязка сюжета повести
«Ася» — случайная встреча русских за границей? Какое мнение сложи-
лось у вас о героях повести уже в начале ее чтения?

2.    Повествование от лица господина Н. Н. дает нам возможность глубже
узнать этого героя. Чем нравится он вам? Как он воспринимает людей,
природу, события, участником которых становится (гл. I — II)?

3.    Чем необычна Ася? Как вы воспринимаете и оцениваете ее поведение?
Что подчеркивают описания портрета героини, которые неоднократно
встречаются в тексте (гл. II — IV)?

'Угщбимся в текст повести

4.    Что неодолимо влекло Н. II. к Асе, несмотря на странности ее поведе-
ния? Какое открытие он сделал для самого себя, узнав историю ее жизни
(гл. VIII)? (Ответьте на этот вопрос словами из текста, гл. IX.).

5.    Понаблюдайте, как меняется Ася, почувствовав особое отношение к себе
со стороны Н. II. Как раскрывается она в своих мечтах? Как хочет про-
жить свою жизнь (гл. IX, XI)?

6.    С какой новой, неожиданной стороны узнаем мы И. Н. во время его сви-
дания с Асей в доме фрау Луизе? Как вы оцениваете его поведение? Чем
покоряет в этой сцене Ася? Как передает автор внутреннее состояние
героев? С помощью каких языковых средств достигается предельная на-
пряженность этой сцены (гл. XVI)?

7.    Искренне ли раскаивается И. II., узнав об огьезде Гагина и Аси? Обрати-
те внимание на то, как описывает Тургенев состояние запоздалого прозре-
ния героя. Вызывает ли II. II. в этот момент сочувствие у вас?

8.    Почему личная жизнь II. Н. не сложилась и он доживал свои «скучные
годы» в одиночестве? Определите значение образа рассказчика для рас-
крытия главной мысли повести (то есть ее идеи).

9.    Как вы думаете, почему всех главных героев повести художник изобра-
зил крупным планом? Каковы характерные особенности каждого из запе-
чатленных на иллюстрациях персонажей?

I Юля ашоапоятельнсй работы

10.    Подготовьте выразительное чтение эпизода свидания Н. Н. и Аси в доме
фрау Луизе.

11.    В главе IV Тургенев описывает Н. Н. в то время, когда он рассматривает
этюды и размышляет про себя о Гагине. Почему Н. Н. приходит к мыс-
ли, что художника из Гагина никогда не получится? Что в таком случае
сближает Гагина с Н. И., которого мы видим в конце повести?

12.    «...Я писал ее («Асю») очень горячо, чу-ть не со слезами...» — признавал-
ся И. С. Тургенев в письме к Л. Н. Толстому. В каких эпизодах повести
наиболее ярко проявляется авторское сочувствие своим героям?

13.    Определите роль пейзажных зарисовок в повести.

| Юля ашоапоятельнсй работы

14.    Как вы относитесь к решению Н. Н., которое он принял перед свиданием
с Асей: «Я не могу на ней жениться... она не узнает, что и я полюбил ее»
(гл. XV)?

| Юля будущих филологов

Подготовьте выступление на тему: общее в изображении дворянских интел-
лигентов Н. Н., Гагина из повести «Ася» и Санина из повести «Вешние воды».

РАСШИРЯЕМ КУЛЬТУРНЫЙ КРУГОЗОР

Однажды Тургенев ехал поездом из Орла в Москву. Когда он вышел на
одном из полустанков на платформу, к нему' приблизились два молодых че-
ловека. По одежде, по манерам видно было, что это мещане32 или мастеровые.

—    Позвольте узнать, — заговорил один из них, — вы будете Иван
Сергеевич Тургенев?

—    Я, — последовал ответ.

—    Тот самый, что написал «Записки охотника»?

—    Тот самый.

Тогда оба сняли шапки и поклонились писателю в пояс.

—    Кланяемся вам, — сказал один, — в знак уважения и благодарно-
сти от лица всего русского народа...

Рассказав об этом случае своим московским друзьям, Тургенев добавил:

—    Мне бы догадаться сесть с ними в третий класс2, но я до того рас-
терялся, что не нашел даже, что мне ответить. На других станциях я их
искал, но они словно в воду канули... Так и не знаю, кто они такие были.

Но Н. Богословскому

Почему так признательны были И. С. Тургеневу за рассказы «Записки охотни-
ка» его молодые современники — выходцы из простого народа?

Мною есть путей служить об щепу белу;
но спею думать, что обнаружение ула. лжи
и порока также небесполезно, тем более что
предполагает полное сочувствие к добру и истине.

 

Это материал учебника Литература 8 класс Симакова

 

Автор: admin от 30-10-2016, 20:04, Переглядів: 2094